[Vongola X Team]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Reborn Nostra]

Дорогие участники и читатели!
В связи с возникновением у вас вопросов, мы решили прояснить ряд моментов.

Про сторонних персонажей.
1. Команды могут писать/рисовать/делать клипы про персонажей, не относящихся к их организации, если хотя бы один из главных героев относится к организации и/или в произведении видна организация.

2. Не обязательно использовать _всех_ персонажей организации.

3. ПОВ может принадлежать любому персонажу, даже не относящемуся к организации.

4. Участники вправе трактовать тему по своему усмотрению и раскрывать ее так, как им хочется.

Про голосование.
1. За все работы можно голосовать до 23.59 16 мая 2012 года.
2. Оценки отбрасываются только у работ, за которые проголосовало 10 и более человек.

3. За все работы, кроме переводов и додзинси, голосование проводится по следующим номинациям:
а) Раскрытие темы
б) Общее впечатление

4. За переводы и додзинси голосование проводится по следующим номинациями:
а) Качество перевода
б) Общее впечатление

Просим вас ставить оценки именно в этом порядке!

Напоминаем логины для анонимного комментирования:
1. Для авторов: Автор Ностры, пароль:123456
2. Для читателей: Читатель Ностры, пароль: 123456

@темы: организационное

---

[Millefiore]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Команда CEDEF. Задание 4. Авторский фик «Пространство вариантов для Савады Емицу»

[CEDEF]

Название: Пространство вариантов для Савады Емицу
Автор: seane
Бета: Becky Thatcher
Герои (Пейринг): Савада Емицу
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма
Размер: миди (8 360 слов/ 53,5 тыс.зсп)
Саммари: Каждый шаг человека определяет его судьбу
Дисклаймер: Все взято из секретных архивов Амано Акиры. Команда не извлекает прибыли, только информацию
Примечания: фик написан на конкурс Reborn Nostra на дайри, тема "Бесконечное множество миров"

1.

Савада Ецуна не желал иметь ничего общего с итальянской ветвью своей семьи.

Он был инженером-строителем, уважаемым в своем деле человеком, законопослушным и респектабельным, и иметь дело с преступниками, пусть даже богатыми и влиятельными, представлялось ему абсолютно недопустимым.

Его итальянские родственники считали иначе.


Когда Ецуна был ребенком, к ним регулярно приезжала тетушка Даниэлла. Потом она, кажется, умерла, а когда Ецуне было около двадцати, впервые приехал ее сын Тимотео. Они оказались почти ровесниками, Тимотео был лишь на год старше.

Родители Ецуны его привечали точно так же, как до того Даниэллу. Поделать с этим сам Ецуна ничего не мог: родителей положено слушаться.

И после, став взрослым и поселившись отдельно, он тоже ничего не мог поделать. Родители могли обидеться на его небрежение к итальянским родственникам.

И если в присутствии жены и подрастающего сына Ецуна и позволял себе нелестные высказывания в адрес Вонголы, то делал это, по своему собственному мнению, весьма редко и сдержанно — нехорошо подрывать авторитет стариков. И только после смерти родителей он, наконец, позволил себе свести визиты нежеланной родни к минимуму.

Прекратить эти визиты совсем у него все-таки не вышло.


Когда сын Ецуны — Емицу — окончил начальную школу, Тимотео Вонгола предложил мальчику провести весенние каникулы на Сицилии. Ецуна был категорически против и опасался, что его сын, бедовый, слишком склонный к приключениям мальчик, загорится этой идеей.

— Почему бы ему и не съездить? — сказала тогда Мацу. — В средней школе ему придется учиться куда напряженней, чем прежде. Пусть он отдохнет, отвлечется.

Ецуна мрачно смотрел на жену.

— Ты не понимаешь, эти люди...

— Не так уж они и ужасны, как тебе кажется, — отмахнулась она. — Нелегальный бизнес — это, конечно, нехорошо, но ведь они не головорезы. Они не убивают и не грабят, а если в чем-то и нарушают закон, так этим грешат все крупные бизнесмены.

Ецуна очень сомневался в правоте жены, но разубеждать ее не стал. Чем меньше обсуждают Вонголу в этом доме, тем лучше для всех.

---

Двенадцатилетний Емицу сидел на заборе и смотрел в никуда. Цветущая сакура его не слишком занимала. Он думал о недостижимой Сицилии, на которую он никогда не попадет, раз уж отец так настроен.

Почему отец так недоволен, Емицу не понимал. Слово "мафия" всегда произносили в их семье с осуждением, но это ведь не якудза, о которых пишут в газетах и показывают по телевизору, это совсем другое — сказка о Пламени и могуществе, будто в приключенческой манге. Емицу не отказался бы взглянуть хоть одним глазком, а еще лучше — приобщиться к этому миру. Что толку обладать Пламенем и не пользоваться им? Прожить такую же скучную жизнь, как его отец, — сама мысль об этом повергала Емицу в уныние.

В этот весенний денек цветущая сакура не занимала его ну ни капельки.


Соседская девочка, с которой они часто играли, смотрела на него.

— Емицу-сан?

— Привет, — сказал он безразлично.

— Ты пойдешь со мной есть мороженое, Емицу-сан?

Ей было только восемь, ей не разрешали ходить в центр города одной. Иногда Емицу очень злился на то, что ему приходится возиться с этой малявкой.


Мороженое вместо Сицилии. Вся его жизнь — один сплошной облом.

Емицу снова посмотрел на свой дом, на тени родителей в окне. Где-то там, в доме, сидел дядя Тимотео и ждал ответа, но Емицу уже знал его.

Конечно, они запретят. Родители — это такие специальные люди, которые просто созданы для того, чтобы портить вам жизнь.

1.1.

— Емицу-сан, пойдешь?

— Ладно, — сказал он и спрыгнул с забора. Взял девочку за маленькую ладошку.

Все равно Сицилии ему не видать. Если разобраться, в такой ситуации мороженое не самый скверный вариант. Он может даже обожраться мороженым, заболеть ангиной и умереть. Или, к примеру, попасть под машину. Вот родители пожалеют, что не отпустили его с дядей.

Мысли были дурацкие. Откуда они взялись, Емицу не задумывался. Ему иногда лезла в голову всякая чушь, но он редко обращал на нее внимание. Подумаешь, мысли.

Люди вечно думают о всякой ерунде. Вот его отец, например.

---

День был ясный и солнечный. Двое детей переходили дорогу в положенном месте, на правильный сигнал светофора.

Их сбила машина.

Водитель оказался пьян. Девочка, Угецу Нана, выжила. Мальчик, Савада Емицу, умер на месте.


Нане до конца жизни снилось, как, придя в себя после удара об асфальт, она поворачивает голову и видит, что осталось от мальчика, держащего ее за руку. И начинает кричать.

Крик этот еще очень долго звучал в ее голове. Она улыбалась родителям и знакомым, ходила в школу, обсуждала с подружками мальчиков, примеряла новые платья — а краем глаза всегда видела кровь, оторванную руку и размозженную голову. И кричала, о, как она кричала! Только этот крик никто не слышал, крик терялся в ее улыбке, и наружу не выходило ни звука.


Соседи семейства Угецу — Савада Ецуна и Савада Мацу — через месяц после трагической смерти сына сами попали в аварию. Хоронить их приехал какой-то иностранец. Нане было все равно. Она была занята собственным криком.

1.2.

В другом мире — Нана смотрела на него снизу вверх, и глаза у нее были цвета шоколада.

— Емицу-сан, пойдешь?

Емицу уже собирался согласиться. Все равно Сицилии ему не видать. Если разобраться, в такой ситуации мороженое не самый скверный вариант. Он может даже обожраться мороженым, заболеть ангиной и умереть. Или, к примеру, попасть под машину. Вот родители пожалеют, что не отпустили его с дядей.

Мысли были дурацкие. Откуда они взялись, Емицу не задумывался. Ему иногда лезла в голову всякая чушь, но он редко обращал на нее внимание. Подумаешь, мысли.

Люди вечно думают о всякой ерунде. Вот его отец, например.

— Пойдешь?

Он хотел согласиться, уже представил, как спрыгивает с забора и берет девочку за руку, но почему-то остался сидеть.

— Знаешь, — сказал он, — наверное, я скоро уеду.

— Куда, Емицу-сан? — спросила девочка, подходя ближе.

— В Италию.

Он почему-то почувствовал, что так и будет. Словно, сказав это вслух, он приблизился к недостижимой мечте на расстояние вытянутой руки.

— Так далеко. Ты привезешь мне что-нибудь, Емицу-сан? Что-нибудь небольшое, что не обременит Емицу-сана?

— Конечно, привезу, — сказал он, чувствуя себя взрослым и великодушным.

— Ладно, я пошел. Увидимся.

Он махнул рукой и пошел к дому, оглянулся от дверей — девочка все стояла на том же месте и улыбалась. Емицу подумал, что Угецу все-таки милая, и побежал в дом.

Может, ему еще удастся упросить отца, чтобы тот согласился?

---

Согласие отца показалось Емицу практически чудом.

Савада Ецуна никогда и ни в чем не менял однажды принятых решений, он был человеком строгих правил и потакать чьим-то капризам считал неуместным. Но все-таки он разрешил сыну поехать на неделю в Италию.

Почему, Емицу не понимал, но какая разница — он был счастлив.


Долгий перелет должен был его вымотать, но с каждым проходящим часом Емицу чувствовал лишь возрастающее возбуждение. Ему казалось, вся его жизнь изменилась в тот миг, когда он поднялся на борт самолета. Тимотео дремал весь полет, а Емицу смотрел то в иллюминатор, то на пассажиров и стюардов и не мог успокоиться. Радостное нетерпение переполняло его до краев, еще чуть-чуть, и он бы просто взорвался.

Но как раз в этот момент объявили посадку, и самолет пошел на снижение.


Палермо оглушил Емицу. Сырой воздух с моря, шум, запахи — все было чужим, странным, незнакомым.

Емицу смотрел в окно машины. Проплывающие мимо дома выглядели непривычно, люди выглядели непривычно. Он словно попал в другой мир.


Особняк Вонголы поразил Емицу до глубины души. Казалось немыслимым, что люди действительно могут жить в таком доме, а не приходить сюда на экскурсии. Еще более удивительным было то, что эти в люди, в общем-то, являлись его родственниками. Он и представить раньше не мог, что Вонгола обладает такими богатствами.

И сразу отчего-то стыдно стало за своих родителей, за тихую улицу и маленький дом на окраине Намимори. Дома было хорошо — до тех пор, пока Емицу не узнал, что бывает иначе.

---

Три сказочных дня спустя дядя Тимотео вызвал его к себе в кабинет и сказал:

— Мальчик мой...

За окном светило солнце, оно било в глаза, не давая рассмотреть лицо Тимотео. Емицу вдруг почувствовал, как что-то нехорошее надвигается на него, готовясь захлестнуть с головой. Словно огромная волна приближалась к берегу, где он стоял, не в силах двинуться с места.

— Мальчик мой, твои родители...

— Нет, — сказал Емицу торопливо.

— Они погибли. Их сбил пьяный водитель.

— Нет!

— Мне так жаль.


Жаль.

Весь многочасовой перелет Емицу думал об этом коротком слове.

Дяде Тимотео не было жаль, в этом Емицу был уверен. Дядя Тимотео вообще не испытывал особой любви к его родителям.

Емицу чувствовал себя страшно одиноким и испуганным. Зря он поехал в Италию. Все то, чем он восторгался последние три дня, вдруг стало казаться фальшивым и бессмысленным. Как бы он хотел вернуть время назад, остаться с родителями и никуда не ездить.


Похороны оплатила Вонгола. Емицу стыдился этого, но, с другой стороны, Вонгола тоже была частью семьи. Не лучшей ее частью, конечно, но что поделать, пришлось смириться. Похороны в Японии очень дороги.

Тимотео в качестве старшего родственника мужского пола присутствовал на кремации. Емицу тоже хотел пойти, но его не пустили.


Пришлось остаться дома.

Дом был пуст, и в этой пустоте было страшно. Почему, Емицу не знал. Ничего рационального не было в этом страхе, и изгнать его рассуждениями не получалось.

Емицу думал о печи для кремации, куда поместили тела его родителей, и кусал губы, чтобы не плакать.

Ему казалось, это он во всем виноват. Он уехал, и это случилось.

---

Сколько ни старался, потом Емицу не мог вспомнить тех дней, когда решался вопрос об опеке над ним. Он помнил день похорон, а дальше не помнил уже ничего. Несколько недель просто исчезли из памяти, будто их и вовсе не было.

Дальше он помнил только Сицилию. Его дом отныне был там.

2.

На самом деле Емицу довольно быстро адаптировался к новой жизни. Уже через месяц он сносно болтал по-итальянскии, выучил, кто кому и кем приходится среди многочисленных обитателей вонгольского особняка, и даже завел друзей.

Прошлая жизнь и тихий Намимори начинали казаться сном. Емицу старался не вспоминать. Зачем? Все равно он не вернется — разве что когда вырастет, да и тогда ехать в Японию будет бессмысленно, ведь у него там больше никого нет.


Своих детей у Тимотео Вонголы не было, зато хватало разнообразных племянников и подопечных. Федерико, считавшийся самым вероятным преемником Тимотео, был из их числа.

Федерико было уже семнадцать лет, но он почему-то не был против общаться с Емицу, которому только должно было исполниться тринадцать.

Он учил Емицу водить машину, стрелять — и пить. В Италии все пили, Емицу это удивляло.


Федерико часто делал то, что казалось Емицу не слишком хорошим. Пил, курил, водил машину нетрезвым, пугал пистолетом прохожих.

Но Емицу стеснялся говорить что-то поперек взрослому парню, которого дядя Тимотео считал своим наследником. Кто знает, может, Федерико делал все правильно. Может, здесь так и надо.

Постепенно Емицу привык.

---

Откуда взялась та женщина, Емицу не помнил. Она была миловидная, в цветастом легком платье. Федерико подливал ей вина — снова и снова. Женщина смеялась.


Емицу она нравилась. Он был пьян и счастлив, женщина трепала его по волосам и даже пару раз поцеловала.

Когда Емицу пошел в туалет, Федерико догнал его там.

— Хочешь ее? — спросил Федерико. — А, малыш? Это можно устроить, она сейчас на все согласна.

Емицу почувствовал ужас — и одновременно восторг. Он считал себя еще ребенком, и то, что он увидит сейчас раздетой красивую взрослую женщину, его смущало. Но разве можно было упустить такой шанс? От одной только мысли, что он увидит голую грудь и сможет ее потрогать, его настигло мучительное возбуждение.

Емицу покраснел и еле выдавил:

— Да, очень.

— Отлично, — Федерико хлопнул его по плечу, — она твоя, малыш.


Она твоя.

Емицу это пугало до крайности. А вдруг он не сможет? Он ни разу еще даже не целовался, только дрочил на фотографии актрис, выдранные из журналов. Первый секс — это такая ответственность. Вдруг что-то пойдет не так?

Они приехали в какой-то маленький дом на окраине Палермо, и Емицу на подгибающихся ногах прошел в комнату.


Емицу был очень благодарен Федерико за то, что тот над ним не смеется. Федерико даже помог ему надеть презерватив и показал, что делать.

Это было так... так...

Нелепо. Неловко.

И здорово.

Емицу казалось, он запомнит это на всю жизнь — как он прикасался к женской груди, как его член вошел во влагалище, как чужой язык оказался у него во рту. Это было словно экзамен, Емицу смущался, путался в руках и ногах — и одновременно пребывал на верху блаженства.

Наконец, все закончилось. Федерико похлопал его по плечу и сунул в руки стакан. Емицу жадно глотнул и долго не мог откашляться, это оказалось не вино, а что-то куда более крепкое.

Смущенный и усталый, Емицу ушел спать, а Федерико остался с женщиной. Если она и называла свое имя, то Емицу его благополучно забыл, да это и не имело значения. Емицу долго лежал, глядя в потолок, а тот то приближался, то удалялся, и это заставляло желудок сжиматься в комок.

Из соседней комнаты доносился плач и звуки ударов, но Емицу почти не обращал на это внимания. Просто шум. Плящущий потолок был куда занятнее.

Постепенно Емицу заснул, и снилось ему что-то странное: холодные стены и жаркое пламя.


Его разбудили громкие причитания. Емицу приподнял голову и глянул поверх спинки дивана. В приоткрытую дверь было видно, как женщина цепляется за Федерико и плачет.

— Нет, сеньор, нет! Пожалуйста, сеньор! — повторяла она снова и снова.

Лифчик с оборванными лямками, болтавшийся под грудью, и сползшие к щиколоткам чулки составляли всю ее одежду.

— Нет, сеньор!

— Пошла вон, — сказал Федерико.

— Я не могу так идти по улице, сеньор.Пожалуйста...

— Хочешь выпить? — вдруг сказал Федерико.

Она и без того еще не протрезвела, но радостно закивала головой.

Почему? Емицу не понимал. Но он давно перестал понимать, что происходит, его мучило первое в жизни похмелье.

Он лежал на диване и вяло смотрел на то, что происходит.

Женщина уже не казалась ему миловидной. С кровоподтеком на скуле и растрепанными волосами она утратила большую часть своей привлекательности. И с синяками на заднице. И с некрасиво сползшими чулками.


Федерико принес ей стакан, сказал:

— Ну, что ты плачешь, дурочка? Тебя трахал тот, кто будет Десятым боссом Вонголы, гордись.

А потом вытащил откуда-то пистолет и направил женщине в лицо, заорал весело:

— А ну пошла вон!

Женщина выронила стакан и бросилась к выходу. Федерико пьяно смеялся.


Емицу снова зарылся в подушки и закрыл глаза. Произошедшее его абсолютно не взволновало: то ли он уже достаточно прожил с этими людьми и ко всему привык, то ли все дело было в похмелье.

Когда Емицу проснулся, он почему-то вспомнил не о женщине, а о словах Федерико. Наверное, впервые Емицу задумался о своем месте в этой семье. Федерико не был прямым потомком боссов Вонголы. Емицу даже не знал, обладает ли этот парень Пламенем. Но именно Федерико должен был получить власть после смерти Девятого.

Емицу вдруг подумал, а кем будет он сам? Ему-то никакого наследства не полагалось.

Он уже успел насмотреться и осознать, что никто его из семьи не отпустит — раз он оказался частью Вонголы, он всегда будет с ней связан. В конце концов, его родителей Тимотео умудрялся доставать и на другом краю света.

Мысли о будущем были невеселыми. Емицу не знал, кем хочет стать, особых мечтаний у него не было, и раньше ему казалось, что впереди у него полно времени. Теперь он понимал, что времени у него нет. В Вонголе все было иначе, не так, как в обычной жизни. Никто, конечно, не заставлял его заниматься делами семьи, но Емицу знал, что его ровесники есть даже среди вонгольских бойцов. Кем он будет в будущем? Такой же шестеркой? Или ему поручат курировать какую-то часть семейного бизнеса? Он даже не сможет стать Хранителем, ведь у него не Пламя одного из элементов, у него Пламя Неба.

Емицу почему-то чувствовал себя обделенным.

---

Со временем чувство обделенности только выросло, а дружба с Федерико дала сбой.

Емицу было почти шестнадцать, когда внешний советник Вонголы Пьетро ди Альберто предложил ему присмотреться к работе ЦЕДЕФ. Емицу понял, что Тимотео принял решение на его счет, и это не радовало.


Федерико посмеялся, когда узнал о ЦЕДЕФ.

— Что, малыш, будешь моим советником?

Емицу промолчал.

Они возвращались с вечеринки в Сиракузах. Федерико был сильно пьян, но место за рулем не уступил. Полиция все равно ничего бы ему не сделала.

Вечерело, закатное солнце освещало дорогу, окрашивая все вокруг желтым и оранжевым, слепило глаза. Федерико гнал, как сумасшедший. Емицу думал о том, что не хочет быть консильери.

Уже в сумерках Федерико затормозил возле каких-то заброшенных строений.

— В чем дело? — спросил Емицу не слишком довольно.

— Отлить хочу. Чего бурчишь, мелкий? Выше нос.

Емицу скривился. Он хотел поскорее вернуться. Он устал от Федерико, да и вообще от этой жизни устал. Хотелось чего-то совершенно иного, хотелось быть кем-то другим, жить где-то — но не здесь. Вот только никаких шансов на иную жизнь у него не было.

Федерико долго не возвращался. Заснул он там, что ли, алкоголик проклятый?

Емицу вылез из машины и пошел его искать.


Место было грустное. Емицу часто удивляло, сколько на Сицилии таких неприглядных мест. В Японии такого бы не допустили. В Японии...

Япония теперь была как сон. То есть Емицу мог, наверное, съездить туда, если бы Девятый его отпустил, но даже заводить разговор об этом и то было страшновато. Не то чтобы Емицу действительно чего-то боялся. То есть он боялся, конечно, он боялся боли. Там были похоронены не только его родители, но и вся его прошлая жизнь. На самом деле Емицу предпочитал мчаться вперед, чем оглядываться назад. Казалось, за его спиной стоит тоска и только и ждет повода наброситься на него. Безопасней было не оглядываться.


Тени от полуразрушенных стен перекрывали одна другую. Повсюду разбросаны были камни, а меж ними торчала сожженая солнцем трава. Тихо было вокруг. Емицу едва не споткнулся о брошенную кем-то тачку, потом наступил на кирку, валяющуюся в траве. Казалось, кто-то постепенно разбирал эти руины и вывозил камни для нового строительства, а, может, наоборот пытался здесь все восстановить, но со временем отказался от этой затеи.

— Федерико!

Оклик унесло ветром. Емицу начало мерещиться, что Федерико его разыграл. Стоит, наверное, возле машины и посмеивается, а может и вовсе уехал.

— Федерико!

— Что орешь, мелкий? Забоялся один, что ли?

Федерико откровенно ржал. Емицу остро захотелось его ударить.

— Что так смотришь?

Переход от веселья к злобе был так стремителен, как бывает, наверное, только у пьяных. Емицу отвел глаза.

— Нет, ты смотри на меня! На меня смотри, косоглазый! Голубая кровь, потомок Примо! Будешь еще мне прислуживать, дурачок, будешь!

Емицу даже не понимал, о чем Федерико говорит и что на него вообще нашло.

Федерико размахивал пистолетом.

— Как ты мне надоел, ты мне вечно мозолишь глаза! Думаешь, ты лучше меня? Думаешь, да?!

Выстрел грянул — будто гром. Емицу подсознательно ждал чего-то в этом роде, но все равно вздрогнул всем телом. Показалось, что пуля прошла совсем рядом.

Федероко будто сошел с ума.

— Убью! Я тебя убью, слышишь!

Емицу побежал прочь, думая только об одном: когда этот придурок проспится, он ведь даже ничего не вспомнит, не поверит, что стрелял и угрожал убить. Алкоголь точно делает людей дураками.

Федерико бежал следом. Внезапно обычный скучный вечер превратился в театр абсурда. Емицу всерьез начал бояться, что его сейчас убьют. Не со зла, а просто потому что один придурок слишком много выпил.

Глупо было бы умереть вот так. Вот ведь проклятье!

2.1.

Федерико пришел в себя только утром. Солнце, низко стоящее над горизонтом, было уже невыносимо ярким, но воздух был еще прохладен, и трава унизана была росой.

Неподалеку, в густой тени, отбрасываемой полуразрушенной стеной, лежал мальчик.

Федерико выругался, встал. Голова раскалывалась. Он тупо посмотрел на пистолет, который держал в руке, снова выругался и отбросил его в сторону.

— Емицу? Эй? Ну, какого хрена разлегся?

Федерико ткнул мальчика носком ботинка. Потом все-таки нагнулся, потряс его за плечо.

— Емицу?

До Федерико доходило так медленно, будто ползком подбиралось к рассудку. Два пулевых отверстия на спине мальчишки – их не могло там быть, но они были. Федерико проверил пульс и устало сел в траву.

Кажется, он умудрился пришить своего приятеля.


И прервал династию, идущую от самого Примо.


Черт, и что же теперь делать? Что он скажет Девятому?

Слишком ярко блестела трава под солнцем, словно ненастоящая, слишком черны были изломанные тени. Небо было ясным, и только на востоке, еще ниже восходящего солнца тянулись размытой полосой облака.

Голова у Федерико болела так, что казалось – вот-вот взорвется.

Что сказать? Может, что Емицу сам на него напал? Позавидовал. Ведь мальчишка ему завидовал, Федерико это видел, и остальные тоже могли видеть.

Федерико придумал и немного успокоился. Вот только на душе все равно было мерзко.

2.2.

В другом мире Емицу споткнулся о кирку и схватился за нее. Нелепо, конечно, идти с лопатой против пистолета, но ничего другого в голову просто не приходило. Емицу надеялся, что сможет оглушить Федерико, если тот подойдет достаточно близко.

Было уже почти темно. Емицу вскочил на останки стены, занес кирку, намереваясь ударить — и столп огня, возникший из ниоткуда, пожрал Федерико.

Емицу упал спиной в траву. Ужас сковал ему язык, иначе он бы кричал, насколько хватало бы связок.

Вот Федерико — тот кричал.

А Емицу едва мог дышать. Страшно было так, что казалось, сердце вот-вот остановится.

Он не понимал, что произошло. У Федерико было с собой что-то воспламеняемое? Или это шаровая молния? Просто молния?

Скоро Федерико перестал кричать, но прошло еще немало времени, прежде чем Емицу заставил себя встать и подойти к нему.

Пламя было такой силы, что Федерико обгорел до костей. В свете фонарика, который Емицу таскал с собой, выглядело это — словно в фильме ужасов — пугающе и нереально. Не получалось думать, что этот набор почерневших костей и есть Федерико.


Надо было сообщить Девятому, но Емицу не представлял, как рассказать о случившемся. "Мы поругались, а потом он загорелся?"

Поругались.

И он загорелся.

Поругались.

Емицу затрясло.

Его никто и никогда не учил пользоваться Пламенем. А что если... что если...

Что если это было — его Пламя?


Емицу еще никогда никого не убивал. Ощущения были ужасные.


Он просидел так всю ночь. И только когда небо на востоке начало светлеть, Емицу отправился в ближайшую деревню, чтобы позвонить.

---

Тимотео приехал с Койотом, и это напугало Емицу. То есть эти двое часто ездили всюду вместе, но Хранитель Урагана в некотором роде заменял Девятому Вонголе решимость и склонность к радикальным действиям. Когда Тимотео был один, он действовал мягче.

А Емицу не слишком хотелось, чтобы по его поводу принимали радикальные меры. Да, он убил, но ведь убил случайно.

Только он не знал, как это объяснить.


Двое мужчин в дорогих костюмах бродили по развалинам, а Емицу сидел, обхватив колени руками, и старался не показать, насколько он напуган. Хотя, может быть, надо было показать.

— Значит, в тот момент у тебя в руках была кирка? — спросил Койот.

Емицу кивнул. Он достаточно знал историю Вонголы, чтобы понять, что это, видимо, и есть его оружие. У кого перчатки, у кого вилка, у него вот — кирка. Только вот выяснил он это как-то не лучшим образом.

— Я знаю, что ты не лжешь, — сказал Тимотео, — но я также знаю, что ты завидовал ему и злился на меня. То, что ты сделал...

— Это случайность, — сказал Емицу, едва шевеля немеющими губами. Он предчувствовал, что сейчас случится что-то плохое. Что-то ужасное.

— После того, что ты сделал, ты никогда не будешь кандидатом на место Десятого Вонголы. Вендиче давно хотят заполучить кого-то из нашей семьи...

Нет.

Емицу захлестнуло ужасом. Нет, только не это! Пусть его посадят в обычную тюрьму. Неужели он заслужил заключение в Вендикаре?

Он невольно смерил взглядом расстояние до кирки.

— Я не хотел его убивать! Я же не хотел его убивать!

— Я знаю, — отозвался Тимотео мягко.

Но Емицу всем сердцем чувствовал, что эта мягкость — ложь. Маска, за которой скрыта жестокая сила.

Или это страх говорил в нем, заглушая голос разума, прикидываясь озарением гиперинтуиции.

— Я не хотел, — повторил Емицу бессильно.

2.2.1.

А когда они подошли достаточно близко, Емицу вдруг бросился между ними, пропахал коленями по жесткой земле и камням, но дотянулся до кирки. Схватил ее и обернулся.

— Емицу, — сказал Тимотео, — ну зачем же ты...

Но сожаление его отчего-то казалось неискренним. Емицу дрожал, как в лихорадке, страх и неожиданная ненависть рвали его на части.

Первый всполох его Пламени Тимотео отбил своей тростью. Вторым ударом Емицу сумел ранить Койота, но только ранить. Емицу начал понимать, что не справится с ними так просто, как с Федерико.


А Емицу хотел с ними справиться. Убить хотел. Откуда это вдруг взялось в нем, он не знал. Он не любил Тимотео и его Хранителей, но никогда не желал им смерти. Он вообще никогда никому не желал смерти. Как до этого дошло?

2.2.1.1.

Он чувствовал их намерения так явно, как если бы сидел у них в головах. Емицу вдруг осознал, что сильнее их, сильнее Девятого Вонголы и уж тем более сильнее его Хранителя. Они были взрослыми, опытными, а он всего лишь мальчишкой с киркой, но у него был шанс победить.

И Емицу собирался этим шансом воспользоваться.



Действительно ли он был сильнее, или у Тимотео просто рука не поднялась убить его, Емицу не смог бы сказать наверняка. Возможно, Тимотео и сам до конца не знал, сможет он убить или нет.

Емицу тоже не знал, сможет ли. Но он смог.


Когда все закончилось, Емицу подошел к убитым и сел рядом с телом Девятого. Он не питал к опекуну большой любви, но все равно чувствовал себя так, словно совершил нечто настолько ужасное, что проще было лечь рядом с жертвами своего Пламени и умереть, чем жить дальше.

Как жить дальше, если ты убил троих меньше, чем за сутки?


Неожиданное ощущение чьего-то присутствия заставило его вскочить на ноги, снова вцепиться дрожащими руками в черенок кирки. В вспышках собственного Пламени они появились перед ним, и Емицу осознал, что все, это конец. Для него все было кончено, ибо пред ним стояли Вендиче — точь-в-точь такие, как в страшных байках, которые любил рассказывать Федерико. Высоченные, в черных плащах и старинных цилиндрах, с лицами, обмотанными бинтами, они показались бы нереальными — если бы не их подавляющая, чудовищная аура.

— Емицу Савада, — произнес тяжелый, почти овеществленный голос, — теперь ты считаешься главой семьи, и мы не можем тебя тронуть. Но если ты оступишься снова, мы придем за тобой, Вонгола.

И они исчезли.

Емицу осел в траву, ноги его не держали.

---

Любой другой сказал бы, что жизнь не может перемениться вот так, в одночасье, но Емицу доподлинно знал, что может. С ним такое уже случалось — когда погибли его родители.


Правды о том, как умер Девятый Вонгола, так никто и не узнал. Емицу хватило хладнокровия не сознаваться ни в чем и рассказать, что Федерико с перепоя напал сначала на него, а потом и на дона Тимотео.

В глубине души Емицу чувствовал свою вину — словно кровоточащую рану, но со временем рана зажила, и он сам почти поверил в свою ложь. В конце концов, не так уж он был и виноват.


Быть главой семьи оказалось не так просто, как ему представлялось когда-то. Но, в общем-то, он справился. Спустя четыре года он уже уверенно чувствовал себя в роли Десятого Вонголы и не представлял, что все могло сложиться иначе. Да и как иначе-то? Вообразить потомка Примо в ЦЕДЕФ или Варии было попросту невозможно. Он должен был стать главой семьи — и стал.


Все чаще ему говорили о том, что пора бы жениться и обзавестись наследником. Емицу было только двадцать, но он понимал, откуда берется у окружающих желание его немедленно женить: всему причиной был Тимотео, за сорок восемь лет жизни так и не сподобившийся жениться и продолжить династию самым естественным способом.

Сказать по правде, Емицу пока тоже жениться не хотел, но он хотя бы понимал, что придется.

И, в общем-то, собирался это сделать рано или поздно. Собирался ровно до тех пор, пока — через четыре месяца после его двадцатого дня рождения — не случилась с ним одна странная встреча.


Кончался ноябрь. Бесконечное сицилийское лето все-таки подходило к своему завершению, и все чаще на остров обрушивались циклоны.

Емицу шел по улице — он любил пройтись, ему лучше думалось на ходу, чем в тиши кабинета — когда его вдруг окликнули.

— Сеньор! Подождите, сеньор!

Он остановился. Полная женщина торопливо шагала к нему. Мальчик, которого она держала за руку, едва за ней поспевал.

Мальчик был в костюмчике, в белой рубашке, и выглядел — или скорее пытался выглядеть, словно прилежный ученик воскресной школы. Волосы его сбились сосульками, да взгляд у него был слишком напряженный. Недетский совсем, серьезный взгляд.

И если мальчик был одет относительно прилично, то женщина выглядела более чем странно: в юбке и легкой блузке — и большом теплом платке, накинутом на голову и плечи. Сумка, висевшая через плечо, дополняла этот своеобразный наряд. Из-под платка выбивались нечесанные пряди темных волос.

Емицу уже приготовился достать бумажник, чтобы дать ей несколько лир, но женщина заговорила.

— Ведь вы Десятый Вонгола? — сказала она. — Это ведь вы?

— Чего вы хотите? — спросил Емицу.

— Я привела вам нашего мальчика. Это наш сын, — и подтолкнула мальчика в спину. — Покажи отцу.

"Какой сын? Покажи что?" — хотел спросить Емицу, но мальчик поднял руку, и в ладошке его появился сгусток чистого пламени. Рука ребенка будто придерживала этот пылающий шар снизу, не давая упасть.

У Емицу аж дыхание перехватило. Пламя предсмертной воли?


И вот так просто?

Этот мальчишка зажигает Пламя просто в ладони?!

"Повезло пацану", — это единственное, о чем Емицу подумал в первый миг. Это была вспышка какой-то нелепой, но абсолютно непобедимой зависти. Повезло, как же ему повезло.

Его Пламя можно использовать в любой момент, оно не привязано ни к оружию, ни к нелепым предметам. Удивительно, почти неправдоподобно. Такое в истории Вонголы было лишь однажды.


И лишь потом пришло осознание, что мальчик действительно обладает Пламенем Вонголы.


Сияющий шар огромной силы покоился в детской ладони, а мальчик смотрел поверх шара — не застенчиво, не испуганно, а словно пытаясь понять, прошел ли он экзамен. Достаточно ли он хорош, чтобы этот человек признал его своим сыном?

Емицу стало не по себе от этого взгляда.


Мальчик был слишком взрослым, чтобы оказаться его ребенком.


— Сколько тебе лет, малыш? — спросил Емицу, опустившись на корточки.

— Шесть.

Хотелось сказать: "Сеньора, он не может быть моим сыном. Когда вы забеременели, мне было лет тринадцать". Много чего хотелось сказать.

Вместо этого он спросил:

— Чего вы хотите, сеньора?

— Он ваш сын, — повторила она. — Я назвала его Занзасом — в честь того, что он родился от Десятого Вонголы.


"Тебя трахал Десятый Вонгола!" — вспомнил вдруг Емицу.

Но это не могла быть она. Или могла?

Опустившиеся люди часто выглядят старше своих лет.


Он все еще не понимал, чего она хочет. Денег на содержание сына?

А женщина неожиданно толкнула мальчика в его руки и торопливо пошла прочь, почти побежала. Емицу только сейчас понял, что одежда на мальчике засаленная и старая.

Занзас смотрел на него — не испуганно, нет, скорее настороженно.

Емицу вздохнул и поднялся.

— Ну, что, малыш? Пойдем выясним, чей ты сын.

Взгляд у мальчишки был — словно у зверя в капкане.

— Не бойся, — сказал Емицу, — кем бы ты ни был, на улицу я тебя не выставлю. Пошли.

2.2.1.2.

В другом мире Девятый Вонгола сражался с шестнадцатилетним мальчиком в развалинах старого дома, а солнце всходило все выше, осушая росистую траву.


Емицу чувствовал намерения Тимотео и Койота так явно, как если бы сидел у них в головах. Он вдруг осознал, что сильнее их, сильнее Девятого Вонголы и уж тем более сильнее его Хранителя. Они были взрослыми, опытными, а он всего лишь мальчишкой с киркой, но у него был шанс победить.

И Емицу собирался этим шансом воспользоваться.

Вот только не вышло.


Когда у него, наконец, выбили кирку из рук, он понял, что сейчас умрет. И устало сел в траву, ноги его не держали, а какая разница, как умирать — стоя ли, сидя.


Неожиданное ощущение чьего-то присутствия заставило его снова вскочить. В вспышках собственного Пламени они появились перед ним, и Емицу стиснул зубы. Пред ним стояли Вендиче — точь-в-точь такие, как в страшных байках, которые любил рассказывать Федерико. Высоченные, в черных плащах и старинных цилиндрах, с лицами, обмотанными бинтами, они показались бы нереальными — если бы не их подавляющая, чудовищная аура.

— Емицу Савада, — произнес тяжелый, почти овеществленный голос, — ты пойдешь с нами.


Цепи сковали его руки. Емицу чувствовал одновременно ужас и облегчение. Так или иначе, но время умирать ему еще не пришло. Он просто отправиться в тюрьму — да, в самую страшную и таинственную из всех, что можно себе вообразить, но жить он будет.


— Мне так жаль, мой мальчик, — сказал Тимотео напоследок.

И пока Емицу уводили, он все думал об этом "так жаль". Ему казалось, истинных сожалений тут было не больше, чем в том "жаль", которое он услышал после смерти родителей. Но впервые ему пришло на ум, что, возможно, Тимотео и не лжет, просто он не умеет сожалеть по-настоящему.

Зато Емицу самому предстояло теперь очень много сожалеть. Так много, что сложно было это даже представить.

---

Как к опасному преступнику, к нему не отнеслись. О том, как содержат в Вендикаре опасных преступников, Емицу узнал в первый же день пребывания там. Его провели по одному из подземных уровней, меж рядов стеклянных резервуаров, где узники выглядели рыбками в аквариуме. Когда после этого Емицу оказался не в подобной банке, а в обычной одиночной камере, он испытал немалое облегчение

Ничего страшного с ним не случилось. Сказать по правде, с ним просто перестало что-либо происходить.

Он ел, бродил по камере, спал. Один день сменялся другим, и скоро Емицу обнаружил, что утратил чувство времени.

Для его деятельной натуры все это было пыткой, но, с другой стороны, все могло сложиться хуже. Он мог бы сейчас плавать в физрастворе, не способный даже расшибить себе башку, если вдруг захочется.

К слову сказать, не захотелось ни разу. Не по нутру ему был такой конец.


Иногда он впадал в прострацию, но чаще проводил время за физическими упражнениями и разговорами вслух. Он говорил сам с собой, все чаще говорил по-японски, извлекая из памяти язык, который начинал уже немного забывать. И еще Емицу много думал – о себе, о Вонголе, о своих предках. О том, почему все сложилось так, как сложилось.


Его вечность, заполненную общением с самим собой, однажды все-таки прервали. Емицу отвели в небольшую комнату, где его ожидал седой мужчина в дорогом костюме. Мужчина поднялся ему навстречу, и Емицу с удивлением узнал в нем Тимотео. За время, что они не виделись, тот умудрился совсем поседеть.

С неожиданным ужасом Емицу подумал о том, сколько же времени прошло, но тут же отбросил эту мысль. Сколько бы времени ни прошло, это уже случилось, изменить он ничего не мог.

— Ты так повзрослел, мой мальчик, — сказал Тимотео.

— А вы постарели, — сказал Емицу без всяких задних мыслей.

— Четыре года прошло.

Всего-то? Емицу готов был поверить, что проторчал здесь лет десять-пятнадцать.

— Я полагаю, у тебя было время все обдумать, — сказал Тимотео. – Присядем, нам нужно поговорить.

Емицу опустился на диван. Он уже понял, зачем глава Вонголы навестил его.

3.

После своего двадцать первого дня рождения внешний советник Вонголы Савада Емицу поехал в Японию. «Навестить могилы предков», — так он объяснил свою неожиданную прихоть своему Дону.

На самом же деле Емицу просто хотел разобраться в себе. Его жизнь представлялась ему чередой случайных событий, где он почти ничего не решал, и не сказать, чтобы Емицу был от этого в большом восторге.

Он хотел понять, кто он и чего хочет от жизни — обычное дело для парня двадцати одного года от роду. Возможно, именно так и рассудил Тимотео, отпуская Емицу в поездку.


Япония показалась Саваде совсем чужой. Он не был здесь семь лет — треть всей жизни — и многое успел позабыть.

Родной Намимори выглядел в его глазах теперь захолустным городишком. Странно было снова ходить по этим улицам и понимать, насколько они тихи и малолюдны.


Девушку он встретил на кладбище. Емицу был здесь лишь однажды и подумал было, что ошибся с могилой. Но нет, девушка и впрямь сидела перед могилой его родителей. Она оглянулась при его приближении, и Емицу вдруг понял, что знает ее.

Он силился вспомнить, откуда, где он мог ее видеть, а девушка улыбалась странной, почти блаженной улыбкой:

— Емицу-сан, вы вернулись в Японию?

— Нана… — выговорил он глухо.

Прошлое, такое далекое, почти позабытое, неожиданно придвинулось к нему, и это оказалось непросто вынести.

— Я так рада вас видеть, Емицу-сан.

В ее улыбке, такой ясной, детской, Емицу чудилось безумие, но он решил, это оттого, что он сам был на грани сумасшествия.

Он улыбнулся в ответ, и ему показалось, в груди его что-то порвалось. Будто пелена всех этих лет, наконец, спала, обнажив его настоящего. Он действительно вернулся домой.


Даже если дома здесь у него уже не было, он все равно вернулся.

---

Нана пригласила его в гости к своим родителям. Он вспомнил их лица и с трудом, но вспомнил имена. Они долго говорили о его семье, о том, как печально тогда все сложилось. Когда Нана вышла из комнаты, ему рассказали, что в тот день она была с его родителями, они повели ее есть мороженое.

— Она все видела, — сказал ее отец тихо. – И увиденное так ее потрясло, что с тех пор она…

— Не совсем в себе, — сказала ее мать.

Емицу тогда выразил им свое сочувствие, а после спросил разрешения пригласить их дочь в кафе. Разрешение ему дали.


Пока он беседовал с четой Угецу, на улице прошел дождь. Но вот дождь кончился, и Емицу с Наной вышли на улицу – рука об руку.

Прояснилось, но в небе местами висели еще белые и серые пышные облака. Небо было ярко-голубое, солнце светило, но не грело, и ветер задувал прохладный. На мокрой земле лежали, сорванные дождем и ветром, листья сакуры.

— Родители слишком переживают за меня, — сказала Нана, глядя на носки своих туфель.

— Я их понимаю.

— Я вовсе не больна. Иногда мне снятся кошмары, но я стараюсь об этом не думать. В мире так много хорошего, зачем же думать о плохом?

Эту неожиданную мудрость он увез с собой на Сицилию. И там, разбираясь с делами ЦЕДЕФ, часто вспоминал о словах Наны.


Сказать по правде, вспоминал он не только о ее словах, но и о ее глазах, о губах, о холмиках грудей, мягко обрисованных обычной незатейливой блузкой. Вспоминал об улыбке Наны – безмятежной, словно небо в самый ясный солнечный день. Ему тоже хотелось научиться не думать о плохом. Он боялся того лица, что видел в зеркале, — это было лицо убийцы.


Тимотео не удивился, когда Емицу поехал в Японию снова. И снова. И снова. Молодой парень нашел себе девушку, что в этом особенного? Такова жизнь.


За пару месяцев до своего совершеннолетия Нана забеременела. Семейство Угецу спешно дали согласие на брак, и вскоре после своего двадцатого дня рождения Угецу Нана стала женой Савады Емицу. Ему было тогда двадцать три года. Он временно отошел от дел, купил дом на окраине Намимори и долгими днями пытался забыть обо всем, из чего последние годы состояла его жизнь.


Впрочем, конечно, забыть ему не дали.

---

Емицу ездил на Сицилию, но всегда возвращался. Небольшой дом, купленный в кредит, по-детски доверчивая, вечно улыбающаяся жена и маленький сын казались ему точкой опоры, в которой он так нуждался.

— На самом деле тебе это не нужно, — сказал ему однажды Тимотео. — Ты не семейный человек, как и я сам, в тебе этого нет.

Емицу тогда сказал, что Девятый ошибается. Но потом часто задумывался о его словах.


Маленькому Цуне было два года, когда Девятый нагрянул в Намимори с визитом.

И когда они пили чай вдвоем, Тимотео вдруг сказал, что понимает.

Понимает все — и женитьбу на смешной полусумасшедшей девочке, и этот дом, и пугливого сына.

— Ведь у меня теперь тоже есть сын, — сказал Тимотео.

Емицу взглянул на него внимательно. На очередного мальчика, которого Тимотео взял под опеку год назад, Емицу до сих пор почти не обращал внимания. Мальчишка был еще слишком мал, чтобы играть хоть какую-то роль в делах семьи, а останется ли он в Вонголе, когда подрастет, это еще было под вопросом. Потенциальных наследников, которых Девятый откапывал из ниоткуда, в Вонголе всегда хватало.

Но в этом ребенке Тимотео, казалось, был заинтересован. Неужели мальчишка действительно его сын, и это усыновление — не простая формальность? Надо же. Старый холостяк наконец-то попался в самую простую и беспощадную ловушку из всех, что бывают в мире, — в ловушку привязанности.


Со двора послышался плач, и они поспешили туда.

Цуна плакал, испугавшись соседской собачонки, и во лбу его сияло Пламя Предсмертной воли. Емицу отчего-то кольнуло дурным предчувствием. Он взял сына на руки, но предчувствие разрасталось, оборачиваясь страхом.

Что наша жизнь? Всего лишь горсть песка, которая будет развеяна ветром.

4.

Четыре года спустя он вспомнил о том своем предчувствии. Четыре года спустя, когда на особняк Вонголы напала Вария.


Емицу бежал по коридорам, будто пытаясь скрыться от ощущения, что все происходящее ему до боли знакомо. Сейчас все было иначе, но ему казалось, Занзасом движет то же самое, что когда-то двигало и им. Ему казалось, он понимает.


В кабинете Девятого было тихо. Дон Тимотео стоял у окна.

— Девятый... — Емицу начал и замолчал.

— Вария? — сказал Тимотео. — Мне показалось, я видел Леви. Это Вария?

— Да. Девятый, Занзас и Сквало скоро будут здесь.

— Я знаю. Я ожидал чего-то в этом роде.

— Девятый, вам нужно уходить.

— Нет, — сказал Тимотео, — я хочу посмотреть ему в глаза.

Емицу вздрогнул и на миг отвел взгляд в сторону.

— Девятый, Занзас ваш сын. Что бы он ни натворил, он остается вашим ребенком. Не делайте того, о чем потом можете пожалеть.

— Много людей погибло?

— Он идет к вам.

— Занзас хочет моей смерти.

— Возможно, он хочет поговорить.

— Я сомневаюсь в этом, — сказал старик.

— Девятый, прошу вас... Если вы его убьете, вы не сможете потом себе это простить. Это будет разъедать вашу душу.

— Емицу, — сказал Тимотео тихо.

Тот замолчал.


Снаружи был ясный день, но тяжелые темные портьеры отсекали солнечный свет, кабинет Девятого тонул в полумраке.


— Позаботься об охране замка, — сказал Тимотео. — С Занзасом я разберусь сам.

---

Не то чтобы Емицу было жаль старика или мальчишку. Занзаса он всегда считал наглым выскочкой, которому место в тех трущобах, откуда он вылез. А Тимотео — к нему Емицу относился столь неоднозначно, что затруднился бы с ответом, привязан он к старику или же ненавидит его.

Но Емицу был уверен, что убийство сына сломает Девятого рано или поздно. А сломается Тимотео — Вонголе тоже не устоять.

Как и когда это случилось, что он вдруг начал считать Вонголу не потенциальной собственностью, а семьей, родственниками своими, он не знал. Но коль уж случилось, приходилось с этим жить.


Емицу отдал распоряжения своей команде и бегом направился в командный пункт охраны. Предчувствия у Емицу были очень нехорошие.


Он распахнул двери и остановился. Скривился, вздохнул.

Никого не было, лишь трупы.

Он торопливо прошел меж телами, наклоняясь над каждым, проверяя пульс. Все были мертвы, не выжил никто.

Проклятье.

Вария.

Емицу сообщил новость своим и велел направить группу в апартаменты Девятого. И снова побежал.

Но не в кабинет Тимотео, а вниз. Почему-то Емицу казалось, что ему нужно быть там.

---

Он опоздал, они уже сражались. Изъеденные Пламенем колонны стояли мрачным напоминанием о том, как хрупка в этом мире любая привязанность.

Всполохи убийственного света мелькали далеко впереди.


— Наконец-то ты показал свое истинное лицо, старик! Давай, сделай то, что ты давно хотел, убей меня! — донесся срывающийся голос Занзаса.

"Сделай то, что ты давно хотел".

Могло ли быть так, что Тимотео действительно хотел этого?

Емицу знал, что никаких особых чувств Девятый к своему ребенку никогда не испытывал. Но желатьсвоему сыну смерти?

— Ты всегда хотел от меня избавиться! Я всегда был для тебя помехой, соринкой в глазу!

Обычный подростковый бред, в общем-то. Емицу замедлил шаг. Кажется, никто не собирался никого убивать. По крайней мере, он не чувствовал ни малейшей опасности. А вмешиваться в чужие семейные ссоры — себе дороже.

— Емицу просил тебя не убивать, но после того, что ты натворил...

Вот проклятье, и его приплел. Зачем, спрашивается? Емицу ускорил шаг.

— Это я тебя убью! — донесся отчаянный выкрик Занзаса.

Емицу даже смешно на миг стало. Хочешь убивать — убей, мальчик. Зачем же болтать? Старик опытнее и умнее тебя на полвека, не давай ему форы.


Емицу уже почти бежал. Теперь он их видел — Занзаса с огненным шаром в руке, занесенной для удара, Тимотео с тростью наперевес. Сквало, лежащего под колонной — то ли мертвого, то ли умирающего.

Вокруг Тимотео разливалось мерцающее сияние. Емицу понял, что сейчас будет, и невольно посочувствовал парню.

4.1.

Не верилось, что Тимотео действительно это сделает.

Емицу не думал, что тот пожалеет сына, конечно, но все равно — не верилось ему, что Тимотео на это пойдет.

Занзас закричал:

— Что это за техника?

И в этот миг Емицу увидел, как, шатаясь, поднимается Сквало. Казалось, жизни в мальчишке осталось всего ничего, но рыпаться он от этого не перестал.

Емицу подумал, что теперь понимает, как Сквало победил Тира. Десять раз можно расслабиться и решить, что с мальчишкой покончено, и оказаться не готовым к тому, что тот встанет и снова полезет в бой.

Тимотео оказался не готов.

Емицу, в общем-то, тоже. Он побежал, но не успел.


Сквало оттолкнул Занзаса с линии удара и всадил меч в босса Вонголы. И, не удержавшись на ногах, начал падать вперед. А трость в руках Тимотео все мерцала, и худенькая фигурка мальчика с мечом оделась в лед, и что-то кричал Занзас, снова занося руку для удара. Емицу не успел.

Когда он добежал, Тимотео был уже мертв, а Занзас стоял, привалившись к ледяной скульптуре своего приятеля.

Емицу готов был драться, но Занзас сполз на пол, тяжело дыша. Рубашка его была в нескольких местах прожжена, и по лбу стекала кровь. И обе руки были вморожены в ледяную глыбу. Казалось, из-за этого льда Занзас и свалился, просто не мог удержать эту тяжесть.

Но когда Емицу подошел ближе, Занзас попытался его этим льдом ударить.

4.1.1.

Спустя четыре дня, когда Тимотео Вонгола был уже похоронен, Емицу спустился в камеру, где был заперт Занзас.

В особняке Вонголы имелись и тюремные камеры. В те времена, когда строилось это здание, больше похожее на крепость, люди предпочитали иметь все необходимое под рукой.

— Тебя заберут в Вендикаре, — сказал Емицу.

Занзас только глянул на него исподлобья и промолчал. Выглядел он плохо. Емицу не собирался его жалеть, но все равно поймал себя на том, что сочувствует мальчишке. Измученный, загнанный в угол, тот напоминал Емицу его самого.

— Получил, что хотел? – сказал Занзас хрипло. – Ты же спал и видел, как станешь Десятым.

— Это не так, — сказал Емицу, а сам усомнился. Занзас был таким же потомком Вонголы, как и он сам, намерения людей он должен был чувствовать отлично. Емицу не знал, действительно ли он лгал самому себе – или это ненависть застила Занзасу глаза.

— Возможно, ты отправишься в Вендикаре не до конца жизни. Это будет зависеть от тебя.

— Да пошел ты, — отозвался Занзас.


Ушел оттуда Емицу с тяжелым сердцем. Неприятно было думать о том, что он сам был вот таким нелепым озлобленным мальчишкой, и точно так же сам едва не разрушил свою жизнь.

Хотел ли он стать Десятым Вонголой? Емицу еще не привык к этой роли и предчувствовал, что привыкать будет долго. Очень хотелось оказаться в Намимори, рядом с Наной. Там он мог быть глупым, смеяться и не думать о серьезных проблемах.

А ведь придется привезти семью сюда. Вот только Емицу отчего-то противился этой мысли. Он не хотел такой жизни своему сыну. Пусть лучше растет рядом со своей смешной мамой в счастливом краю, где нет бед страшнее, чем плохие отметки в школе. Нане и Цунаеши не место на Сицилии.

4.1.2.

В мире, где Савада Емицу так и не женился, на четвертый день после похорон он спустился в камеру, где была заперта Занзас.

В особняке Вонголы имелись и тюремные камеры. В те времена, когда строилось это здание, больше похожее на крепость, люди предпочитали иметь все необходимое под рукой.

— Тебя заберут в Вендикаре, — сказал Емицу.

Занзас только глянула на него исподлобья и промолчала.

Грязная она была, измученная, вонючая — ее не выводили в сортир, предоставив возможность ходить в штаны. Порванная рубашка открывала на всеобщее обозрение смуглое плечо и немаленькую уже грудь. Лифчик был испачкан кровью.

Емицу с удивлением осознал, что девчонка-то выросла. Он привык воспринимать ее как ребенка, но ребенком Занзас уже не была.

Емицу она никогда не нравилась. Наглая вульгарная дрянь, но, быть может, и из нее вышел бы толк?

— Тебе ведь всего шестнадцать, — сказал Емицу. — Ты хочешь провести остаток жизни в тюрьме?

— Иди к черту, — ответила она хрипло.

Емицу ждал, что она снова пытается его ударить глыбой льда, сковывавшей ее руки, но у девчонки, похоже, уже не было на это сил.

— Тебе там не понравится, девочка. Правда, там чисто. Даже слишком чисто, уж поверь мне. Или я могу оставить тебя здесь, чтобы ты сгнила в собственных испражнениях.

— Иди к черту, мудак.

— Я-то уйду, а вот ты останешься подыхать. Ты этого хочешь?

Емицу хмыкнул, демонстративно поморщился и пошел к двери.

— Ты сгниешь тут, а твой дружок зато останется вечно молодым. Как мамонтенок в вечной мерзлоте.

— Чего ты хочешь? — сказала девочка ему в спину.

Емицу остановился. На самом деле он даже и не предполагал, что упоминание о Сквало может ее задеть. Просто съязвил, а вышло, похоже, очень удачно.

— Я хочу, чтобы ты родила мне сына, — сказал он. — Или дочь, как получится.

— Ты совсем извращенец?

— Что плохого в том, чтобы рожать детей? Или ты никогда не планировала этим заниматься?

Занзас молча смотрела на него. Глаза у нее были воспаленные, усталые.

— С моим пламенем и твоим пламенем мы можем произвести на свет сильнейшего босса Вонголы из всех, что были до этого. Как тебе это?

— Ты иначе себе бабу найти не можешь?

— С таким Пламенем, как у тебя? И много таких? Не глупи, девочка, ты прекрасно меня поняла.

— Иди к черту, — повторила она.

Как попугай. Она и похожа была на попугая, взъерошенная, сердитая, с яркими перьями в волосах.

— Как хочешь, — сказал он и ушел.


Девчонка не была дурой. Емицу был уверен, что она согласится.

И она действительно согласилась – неделю спустя, когда самоуверенности у нее поубавилось.


Емицу ни разу не пожалел о своем неожиданном решении. Из девчонки вышла хорошая помощница в семейных делах — и хорошая мать. А то, что жена была не очень, так на это он с самого начала не рассчитывал.

По крайней мере, она не спала со всеми направо и налево, а один любовник за всю жизнь — это можно было и стерпеть. Всегда существовала опасность, что они захотят от него избавиться, но Емицу старался не доводить до открытого конфликта. Он знал, что по большей части Занзас все устраивает — ее семья, ее дети, ее Вария. Ее Сквало.

Иногда Емицу думал о том, как сложилась бы его жизнь, женись он на скромной милой девушке вроде тех, на которых заглядывался когда-то. Но сильная жена, жена-боец оказалась причиной его успеха. Его и Занзас боялись и уважали куда больше, чем боялись бы его одного. Емицу хорошо это понимал.

Но иногда все-таки думал о том, какой могла бы быть его жена – в иной жизни, где все было бы иначе.

4.2.

Емицу уже почти бежал. Теперь он их видел — Занзаса с огненным шаром в руке, занесенной для удара, Тимотео с тростью наперевес. Сквало, лежащего под колонной — то ли мертвого, то ли умирающего.

Вокруг Тимотео разливалось мерцающее сияние. Емицу понял, что сейчас будет, и невольно посочувствовал парню.

Занзас закричал:

— Что это за техника?

Емицу замедлил шаг. Не хотелось на это смотреть. Он подошел только, когда все было уже кончено: один мальчик лежал под колонной, не шевелясь, другого вморозили в вечный лед.

Тимотео вытер лицо – пот ли он отирал или слезы, было не понять.

— Вы не ранены, Девятый?

— Нет, — сказал Тимотео, — я не ранен. Сквало, кажется, еще жив, посмотри.

— Что вы хотите, чтобы с ним сделали?

— Ничего, — сказал Тимотео устало, — ничего.

— Он напал на вас, Девятый.

— Пусть его раны осмотрят. И заприте его, я позже приму решение.

— Вы все-таки ранены, — сказал Емицу ему вслед.

Тимотео покачал головой. Но Емицу видел эту рану – так явственно, как если бы она была физической. Старик все-таки был привязан к своему сыну – так, как не был привязан ни к кому из них.

---

В офис ЦЕДЕФ Емицу вернулся только к вечеру. Сел в кресло и закрыл глаза. Лал Мирч беспокойно расхаживала по кабинету, но Емицу она не мешала. Он давно привык к ней.

Он ко всем ним давно привык.

— Значит, теперь вы – потенциальный Десятый? – спросила вдруг Лал.

— Нет.

— Но как же?..

— Мы обсудили все с доном Тимотео и решили, что со временем это будет Цуна. Когда он повзрослеет достаточно, его начнут учить.

— Но, босс, вы… Вы были бы достойным Десятым.

— Мое место здесь, — сказал Емицу.

Он не кривил душой. Он уже не представлял, что все могло бы сложиться иначе. Здесь и сейчас он был на своем месте и твердо стоял на земле.

@темы: авторский фик, команда ЦЕДЕФ, задание 4: фик, джен, PG-13

---

Команда Vongola X Team. Задание 4. Авторский фик "Симбионты"

[Vongola X Team]

Название: Симбионты
Автор: Ollyy
Бета: o fyd arall и Тихий омут
Герои (Пейринг): Ямамото, Фонг
Категория: джен
Рейтинг: PG
Жанр: экшен, драма, юст
Размер: 8505 слов
Предупреждения: AU
Саммари: Биотехнологии все еще не совершенны, взрослый организм отторгает их в девяноста пяти случаях из ста, а лучше всего адаптация происходит в не сформировавшихся еще телах, в период наиболее активного их роста. Единственное, что для этого требуется — соответствовать минимальным требованиям, предъявляемым к физическому и умственному развитию. Задумайтесь, может, от стометровки, которую вы побежите сегодня, зависит победа нашей страны! Это ответственность, слышите? Ответственность за победу или проигрыш.
Дисклаймер: всем владеет Акира Амано
Примечания: фик написан на конкурс Reborn Nostra на дайри, тема «Бесконечное множество миров»

— День, которого мы все ждали, пришел! — с воодушевлением возвестил Миямура-сенсей. Энергичная улыбка обнажила кривоватые желтые зубы: вот уже несколько месяцев считалось негласной модой сохранять «естественность» в противовес выхолощенным белозубым улыбкам американских кинозвезд и политиков. Камера отодвинулась, демонстрируя школьный стадион: пустые трибуны, аккуратно подстриженные газоны, свежую разметку на беговых дорожках. — День показать, чего вы стоите!
Как и всегда для трансляций спортивных дисциплин, он сменил свой обычный полувоенный китель на спортивный костюм: по темно-синей ткани штанов широкой золотистой змейкой спускались лампасы, полосы того же цвета на плечах походили на погоны.
— Я не буду много говорить. Помните, никто не требует от вас сверхъестественных усилий. Просто покажите, на что вы способны. С каждым годом ситуация становится все хуже и хуже. Штаты перешли к активным действиям, союзники воюют только на бумаге... Грубо говоря, миру на нас плевать. Возможно, на уроках истории вам объясняют это более мудрено, а я скажу просто — плевать. Остальные страны либо боятся вступить в открытую конфронтацию с Америкой, либо ждут, какая из сторон проиграет, чтобы добить оставшегося в живых и захапать себе его территории и ресурсы.
— Началось, — Такенаши-кун, сидевший справа от Такеши, закатил глаза и состроил глуповато-серьезное лицо, передразнивая ведущего.
Такеши вздохнул. Ему казались пустой тратой времени и эти обязательные тридцатиминутные агитационные ролики, и цирк, в который превращали их просмотр одноклассники. В животе заурчало, и Такеши с тоской уставился обратно на экран, где Миямура-сенсей делал приседания, размахивал руками — словом, показывал, как правильно делать разминку. Закончив, он повернулся к камере — крупным планом лицо и крепко сжатые губы — и продолжил:
— Но мы держимся. Держимся благодаря технологиям, разработанным умниками из армии. И так получилось, что для победы стране нужны именно вы. Если бы я подходил, то, не задумываясь, пошел бы добровольцем, — он помаршировал на месте. — Но биотехнологии все еще не совершенны, взрослый организм отторгает их в девяноста пяти случаях из ста, а лучше всего адаптация происходит в не сформировавшихся еще телах, в период наиболее активного их роста. Вам повезло, вы можете внести личный вклад в защиту Японии и ее победу. Единственное, что для этого требуется — соответствовать минимальным требованиям, предъявляемым к физическому и умственному развитию. Вы уже сдали математику и японский, кросс и подтягивания, прошли первые психологические тесты, — на экране появился лист с расписанием дисциплин, которые необходимо сдать для допуска к государственному экзамену. Напротив тех, зачеты по которым уже были проведены, красовались жирные зеленые галки. — Задумайтесь, может, от этой стометровки, которую вы побежите сегодня, зависит победа нашей страны! Это ответственность, слышите? Ответственность за победу или проигрыш Штатам. Не подведите страну и императора! Удачи и до встречи в следующем эфире.
Появившийся в правом верхнем углу экрана секундомер вел обратный отсчет с шестнадцати секунд — норматива, в который надо было уложиться. Постепенно он увеличивался в размерах, пока не занял все пространство. Через миг изображение потемнело, и по черному фону побежали фамилии всех тех, кто успешно добрался до этого этапа. Такеши поднялся и вышел из кабинета, не дожидаясь, пока увидит там свою.

— Во всей этой ситуации есть только один положительный момент, — сказал Цуна после стометровки: он тяжело дышал, упираясь ладонями в согнутые колени, лицо и волосы были мокрыми от пота. — С такими жалкими результатами до государственного теста меня точно не допустят. Одним позором меньше.
— Не говори так, Десятый! — Гокудера рубанул рукой воздух. — Хочешь, я попрошу, чтобы мой результат не засчитывали? Да и вообще, этот тест добровольный, так что если ты не пойдешь, то и я не пойду тоже!
— Не рановато ли ты списываешь со счетов Цуну, а, Гокудера? — Такеши улыбнулся. — Бег можно пересдать. К тому же, учитываются не только спортивные достижения, но и учебные.
— Не напоминай, — Цуна скривился, а Гокудера тайком от него показал Такеши кулак: мол, думай, что говоришь, тупая башка. Такеши рассмеялся.
— Подумаешь, какой-то тест, сколько их еще в нашей жизни будет, особенно в выпускном классе. Девчонки вон вообще его не сдают.
— Сдают, — неожиданно серьезно поправил Цуна. — Мне Кеко говорила. Только нормативы для всех одинаковые, никаких скидок девчонкам, поэтому, скорее всего, никто из них не пройдет отбор.
— Ни хрена себе! Оглянуться не успеем, как этот тест вообще обязательным сделают. Для всех.
— Ну, — Такеши закинул руки за голову, мечтательно уставился в небо — оно было ясным и чистым, ни следа истребителей, — если дела на самом деле так плохи, как говорят в новостях, то ничего удивительного. Только я все равно хочу иметь выбор.
— Придурок, — прошипел Гокудера.

После уроков их ждал малыш аркобалено. За недолгое время знакомства Такеши уже успел привыкнуть к нему, к его беззлобному, но острому юмору, чуть ворчливой манере говорить и постоянным тренировкам. Цуна утверждал, что лично его незваный репетитор раздражает и пугает, но Такеши только смеялся в ответ. Он видел, на самом деле Цуна крепко привязался к Фонгу.
— Ну что, никчемный Цуна, как прошел еще один учебный день? Так же бездарно, как и вчерашний? — поинтересовался Фонг. Ричи, обезьянка на его плече, осклабился и зашелся лающим визгливым смехом. От избытка чувств он прыгал и хлопал в ладоши. А потом так же резко, как начал, успокоился, показав напоследок язык.
— Из тебя вышла бы отличная гадалка, — буркнул Цуна. Щеки его предательски заалели.
— Цуна, — аркобалено вздохнул с потешной серьезностью, — поверь, мне это доставляет не больше удовольствия, чем тебе. — Фонг махнул пухлой ручкой, объясняя: — Констатировать твою полную безнадежность и бесполезность, я имею в виду. Сделай мне приятное, соверши хоть один достойный поступок — и я с радостью тебя похвалю. Но это работает только в одну сторону, понимаешь? Сначала поступок, потом похвала. Нет поступка — нет похвалы. Все просто.
Такеши чувствовал неловкость, как всегда, когда Фонг мягко, но недвусмысленно отчитывал своего ученика. Как будто стал свидетелем чего-то слишком личного, не предназначенного для чужих глаз и ушей.
— Чем займемся сегодня? — спросил он, переводя разговор. — Мне понравилась вчерашняя игра в догонялки.
— Это была тренировка на выносливость, придурок, — Гокудера ответил нарочито громко, с хорошо различимым облегчением. — Качество, необходимое боссу мафии и его подчиненным.
— Как скажешь, Гокудера. Главное, было весело.
— Помоги мне, — перебил их перепалку Цуна. Он смотрел в пол, сжав кулаки, голос тихий и неразборчивый. Каждое слово давалось ему с трудом.
— Прости? Не расслышал, — Фонг улыбался как всегда безмятежно. Ричи на его плече демонстративно ковырял пальцем в ухе.
Цуна поднял глаза. Такеши поразил его взгляд — сосредоточенный, решительный, в нем гудело, сухо потрескивая, яркое оранжевое пламя. Точно так же Цуна смотрел на него тогда, на крыше школы… Такеши дернул плечом, отгоняя непрошеные воспоминания.
— Помоги мне, — повторил Цуна. Спокойно и отрешенно, как если бы доказывал у доски теорему, хотя у доски он всегда мялся и еле слышно бормотал себе под нос, путаясь и сбиваясь. — Я не хочу быть ни боссом мафии, ни крутым супергероем, ни трусом. Я просто хочу спокойно жить и проводить время с друзьями. Если для этого нужно сражаться — я готов, но я ничего не умею. Научи меня быть сильным и защищать тех, кто мне дорог.
Фонг улыбнулся, коротко, торжествующе. Словно выиграл главный приз в лотерею, словно ему призналась в любви мисс Вселенная. Словно его непутевый ученик наконец-то дал правильный ответ.
— Один монах пришел к мастеру Дзесю, — сказал он, — и попросил: «Я новичок в монастыре. Пожалуйста, учите меня». «А ты уже съел свою рисовую кашу?» — спросил его Дзесю. «Съел». «Тогда тебе лучше всего вымыть тарелку», — ответил Дзесю.
— Что это значит? — шепнул Цуна.
Что чудес не бывает, хотел сказать Такеши. Что это будет изматывающий и тяжелый путь. Что дорога начинается с первого шага, который ты только что сделал.
— Что он согласен, — так же тихо отозвался он.
В оглушительной тишине ликующе верещал Ричи.

— Что, опять? — сочувственно спросил Цуна. Заканчивалась большая перемена, и они расположились на школьной крыше. Жарко светило солнце, по безмятежно-голубому небу бежали равнодушные облака. Ветер, шевеливший волосы и надувавший форменную рубашку пузырем, не приносил прохлады, лишь накатывал тяжелыми душными волнами.
— Ага, — Такеши прикрыл глаза. — Обещали вызвать отца для разъяснительной беседы, советовали еще раз все обдумать… Мол, если не в этом, то в следующем году тест станет обязательным для всех, но уже сейчас тех, кто, успешно сдав нормативы, отказывается, заносят в специальные списки. Это скажется на поступлении в университет и поиске работы, подумай о будущем, где твой патриотизм… Надоело! Я знаю, чего директор на самом деле боится — «Часа перед государственным тестом». Говорят, запустили новый проект: съемочная группа во главе с Миямурой ездит по школам, где есть отказники, и снимает о них сюжеты. Кто такие, почему отказались… Ребята, конечно же, все, как один, меняют свое решение ко всеобщей радости и ликованию, но головы все равно летят. Кто-то же виноват в том, что сначала были отказы? Иски сразу передаются в суд — преступная халатность, пренебрежение общественным долгом.
— Руководство школы и родители, да? Теперь я понимаю, почему нас на этот тест чуть ли не силком тащат. Но все равно, — осторожно начал Цуна, — ты же сам говорил, что это нужное дело и кто, если не мы…
— Да. Но еще я думаю об отце, которому и так непросто управляться с рестораном, о бабушке с дедушкой, о полуразвалившейся крыше дома Сатоши-сан, которую я обещал починить, да все никак не соберусь, и обо всех тех, кому разношу остатки суши, если сами они не могут вечером подойти к ресторанчику. Дело не в том, что я могу сделать для страны в армии, а в том, не сделаю ли я больше, оставшись здесь. А еще мне страшно, — не меняя тона, добавил Такеши. — Но если я выберу тест и армию, то хочу знать, что сам победил свой страх, что это мое решение, а не отсутствие выбора.
Цуна смотрел на него со странным, нечитаемым выражением лица. Такеши показалось, что он различил сочувствие и беспокойство, а еще любовь и веру в него, но сложно было сказать наверняка.
— Я… Когда будешь помогать Сатоши-сан, позови меня. Я ее не знаю, и пользы от меня немного, но я хочу помочь.
В этом был весь Цуна. Он не пытался утешать или доносить какие-то сложные истины, но всегда умудрялся найти именно те слова, которые так нужно услышать собеседнику. В этом не было ни грамма притворства или расчета, только бьющая через край искренность. Такеши в очередной раз вспомнил, что именно в Цуне привлекало людей, заставляло идти за ним хоть на край света.
— А ты? — спросил Такеши. Последние минуты перед звонком были особенно гулкими и важными, они тянулись, как подтаявшая карамель, и располагали к откровенности, к вопросам, которые не всегда хватает смелости задать даже самому себе.
— Мне проще, наверное, — Цуна смущенно улыбнулся. — Извини. Если только я пройду отбор, то без раздумий выберу тест. Фонг с его Вонголой, наследием, честью семьи и прочим — на фоне этой нелепицы понимаешь, что по-настоящему важно. Ты не подумай, — зачастил он, — Фонг мне очень помогает, на самом деле, и я ему благодарен. Без него у меня не было бы ни единого шанса. Но он же заставил меня понять одну вещь: не бывает силы самой по себе, она всегда выражается в поступках, в том, на что ее используешь. И после того, как он показал мне то, на что я мог бы потратить всю свою жизнь — борьба за власть и влияние, деньги, все эти доны и подчиненные, интриги и подлость, которую выдают за хитрость и тактический подход… Тут и выбора-то никакого нет. Сейчас я бесполезен, но если только смогу…
«Ты не бесполезный, — подумал Такеши. — Неужели ты не видишь, что притягиваешь к себе людей, не понимаешь, чем стал для них… для нас всех?» Цуна не понимал — и будь иначе, это был бы уже не их Цуна.
Вместо звонка по воздуху поплыл оглушающий звон сирен. Захрипели, оживая, динамики: воздушная тревога, всем немедленно спуститься в бомбоубежища. Такеши с сожалением оглянулся на тихую, залитую солнечным светом крышу и зашагал к лестнице. Вдалеке показались военные вертолеты.

— Пап, ты тут? Я вернулся.
— Разве у тебя сегодня нет тренировки по бейсболу?
— Я решил не ходить.
— Так-так-так, похоже, у нас проблема, — Цуеши отложил нож, вытер ладони о фартук и, чуть подволакивая правую ногу, подошел к Такеши. — Как насчет того, чтобы поговорить о ней за удоном с говядиной и чашечкой горячего чая, а, молодой человек?
Последние два месяца мясо выдавали по карточкам. На официально зарегистрированных владельцев ресторанного бизнеса эти ограничения не распространялись, но ходили слухи, что лицензии того и гляди начнут пересматривать. Отец иногда, смеясь, говорил, что скоро придется им доставать удочки и идти ловить рыбу для суши самим. Шутка выходила невеселой — из меню уже исчезли некоторые блюда, а говядина со свининой стали редкостью.
— Ответ «нет» не принимается? — Такеши улыбнулся, бросил школьную сумку в угол в прихожей и пошел мыть руки.
— Ты всегда был сообразительным, сын, — Цуеши шутил, проворно накрывая на стол, но глаза его смотрели испытующе и серьезно. — Весь в меня. Что случилось?
Такеши несколько раз моргнул, разломил палочки и проговорил со вздохом:
— Все дело в тесте. В государственном тесте.
Лицо Цуеши окаменело. Желваки ходили под скулами, губы крепко сжались, словно он прилагал нечеловеческие усилия, чтобы удержать рвавшиеся наружу слова.
— Я должен был догадаться, — помолчав, сказал он. Снял фартук, аккуратно повесил его и сел напротив Такеши. Сквозь пар, поднимавшийся от лапши, лицо его казалось жестким и молодым, совершенно незнакомым. — Мы никогда не говорили с тобой на эту тему. Подозреваю, зря. Я всегда верил и верю, что ты сам примешь правильное решение.
— Я… думаю, — слова давались Такеши с трудом.
— Нет смысла и дальше откладывать этот разговор. Рано или поздно ты все равно бы узнал, — Цуеши откинулся на спинку стула и уставился куда-то в потолок. На сына он не смотрел. — Никакого теста на самом деле нет. То есть это не совсем тест. Все просто: если твои параметры подходят и ты достаточно глуп, чтобы дать согласие, тебя забирают прямиком к армейским коновалам. Лошадиная доза анестезии, пять минут операции — и, после того как выйдешь из отключки, ты счастливый обладатель биоимплантата. Неделя под наблюдением медиков, и, если к ее концу руки и ноги у тебя на месте, а сам ты не корчишься на полу, пуская пену — присяга, и добро пожаловать в армию, сынок. И лишь в казармах ты начинаешь жалеть, что пережил предыдущую неделю. Это не игрушки, пойми. Забудь всю ту чушь, которой вас пичкают в школе. В армии никому нет дела до того, что ты несовершеннолетний, что у тебя есть потребности и желания. Ты — носитель имплантата, нежеланное, но неизбежное приложение к нему, и, самое важное, потенциальный его разрушитель.
— Откуда ты все это знаешь?!
— Помнишь, первые десять лет своей жизни ты прожил с бабушкой и дедушкой? — вопросом на вопрос ответил Цуеши. Он часто делал паузы, подбирая слова — видно было, что разговор дается ему с трудом. — И тебе говорили, что я работал поваром за границей? На самом деле все это время я служил в тогдашних «Силах самообороны». Поэтому, поверь, я знаю, о чем говорю. Войны давно уже выигрывают не люди, а технологии. Солдата легко заменить, а вот пришедший в негодность имплантат обойдется стране в несколько миллиардов йен. Как думаешь, что будет обладать в глазах военных шишек большей ценностью? А самое печальное состоит в том, — Цуеши, задумавшись, отхлебнул из чашки и поморщился, чай оказался обжигающе-горячим, — что рано или поздно любой солдат действительно разрушит свой имплантат.
— Почему? — Такеши понимал, что задает не те вопросы. Новая информация обрушилась на него, как лавина, лишила самообладания. Непросто в пятнадцать лет узнать, что большую часть жизни родные тебе врали. «Зачем?» — вот что на самом деле он хотел спросить у отца, но не мог себя заставить.
— Эта технология… Я не знаю, кто ее придумал, но она просто не предназначена для человека. Тебе вживляют под кожу микросхему. Короткий период адаптации, и если она приживается, то… будто оживает. Питается твоей кровью, свободно перемещается по организму, растет и развивается, как злокачественная опухоль. Да, она дает нечеловеческие силы, но взамен… Проходит совсем немного времени, и ты начинаешь ее слышать. Тихий голос в твоей голове, отдающий команды, подчиняющий, пытающийся взять и тело, и разум под контроль. Ты пытаешься сопротивляться, паникуешь, но без толку — голос никуда не девается, лишь становится все громче и громче, имплантат врос в тебя и обрел разум. Все, что произойдет дальше, лишь вопрос времени. Или ты пристрелишь себя, когда давление станет невыносимым, или эта штука возьмет верх.
Такеши поразила горечь в голосе обычно спокойного и веселого отца. Он знал, о чем говорил, знал не понаслышке. Детали паззла складывались, со скрипом входили в пазы, но Такеши пока еще не был готов увидеть картину целиком.
— И что тогда?
— Тогда тебя пристрелят другие. Никому не нужен сбесившийся супер-солдат.
— Но получается, носителя имплантата в любом случае ждет смерть? — все, сказанное отцом, просто не укладывалось у Такеши в голове.
— Именно. Смерть добровольца — переменный фактор, учитывающийся в уравнении. И задача военных — найти таких солдат, которые смогут сопротивляться воздействию биоимплантата максимально долго. Сказки про то, что до восемнадцати лет никто не направит вас в горячую точку — вранье от первого до последнего слова. Время между вживлением имплантата и смертью его носителя — и есть то, за что армия платит на самом деле, а потому его будут использовать с максимальной пользой.
Такеши вспомнился Сасагава Рехей. Доброволец, сдавший государственный тест и уехавший из Намимори прошлой весной. С тех пор его никто не видел. Кеко регулярно приходили письма от брата, но она плакала каждый раз, когда получала новое — вся не подлежащая разглашению информацию была аккуратно вырезана оттуда ножницами цензоров, так что на листах, рассыпавшихся хрупким бумажным кружевом от одного прикосновения, просто невозможно было прочесть хоть что-то. Сасагаве хватало конвертов: она говорила, что ее Рехей никогда не умел писать так крупно и без ошибок.
Неужели и отец, и Кеко правы? И Рехея давно уже нет, как не стало сотен его предшественников, добровольно выбравших армию?
— Откуда ты все это… — Такеши не смог договорить.
— А ты как думаешь? — отец гулко хлопнул себя по искусственной коленке. Похоже, ему надоело играть в эти словесные кошки-мышки. — В мое время эту технологию только-только изобрели, тогда об ее наилучшей совместимости с развивающимся организмом еще никто не знал, поэтому биоимплантаты тестировали на обычных солдатах и младших офицерах. Может, отсюда и пошло слово «тест»? — Цуеши растянул губы в улыбке, но в его смешке не было ни грамма веселья. — Я лежал в госпитале с воспалением легких, после укола антибиотиков заснул, а проснулся уже с этой штуковиной внутри. Согласие на операцию за моей подписью мне потом показали, конечно же.
— Но ты выжил, — ровно заметил Такеши. Он сидел спокойно, глядя прямо на отца, и только пальцы с такой силой вцепились в палочки для еды, что те хрустнули и переломились. С удивлением посмотрев на обломки, Такеши аккуратно сложил их на стол и снова перевел взгляд на отца.
— О да, мне повезло. То ли имплантат оказался бракованным, то ли психика сопротивлялась ментальной атаке слишком успешно. Прошло полгода, прежде чем я впервые услышал шепот внутри своей головы. К тому времени все остальные «добровольцы» из моей партии уже были мертвы.
— А потом?
— Вопрос стоял просто: или я, или эта штука. Мне удалось дождаться момента, когда она переползет на ногу, и… — синхронно оба они перевели взгляд на правую ногу Цуеши, ниже колена заканчивавшуюся протезом. Какие еще подсказки были ему нужны? Цуеши вел к этому с самого начала, просто Такеши все никак не мог, боялся поверить. Сложный перелом, множество неудачных операций с последующей ампутацией — с детства знакомый рассказ оказался очередной ложью. Не было никаких стажировок в европейских ресторанах и несчастного случая, только «Силы самообороны» и биоимплантат, чуть не убивший отца. Это объясняло, почему он избегал любых разговорах о государственном тесте и службе в армии, почему тянул до последнего. — Нет имплантата — нет проблемы. Можно сказать, повезло, что так легко отделался. Хотя слышал, позже был парень, которому удалось ограничиться только кистью. Правда, ему пришлось пилить ее ножовкой по металлу.
— А ты?
— Позаимствовал тесак для разделки мяса, — Цуеши хохотнул. — Иногда полезно бывает работать на кухне.
— Я… — начал Такеши и замолчал. Он просто не знал, что еще можно сказать.
Тишина опустилась на кухню, спокойная, даже уютная. Та, что не приносит неловкости, а роднит, объединяет.
— Доедай, — Цуеши поднялся и пошел к холодильнику, на ходу завязывая фартук. — Вечером поможешь мне убраться в ресторане, а пока погуляй, поделай уроки. И подумай.

Такеши медленно шел по улицам — очередную воздушную тревогу отменили полчаса назад, и город все еще оставался пустынным, будто вымершим, только рабочие, похожие на неуклюжих ярко-оранжевых муравьев, чинили развороченное снарядом дорожное полотно — но ноги сами несли его к дому Цуны. Очнулся он от того, что заметил справа от себя ярко-красную вспышку. На город опустились сумерки — после восьми вечера электроэнергию отключали — и яркий огонек был особенно заметен. Машинально Такеши огляделся, не идет ли патруль гражданского ополчения. Они без разбора и возможности получить их обратно конфисковывали любые электроприборы, используемые в «темные часы».
Все было спокойно. Защитная пленка, бельмами затянувшая окна домов, не пропускала свет и глушила звук, ветер играл разлохматившимися краями наклеенных на почтовые ящики листов с адресами бомбоубежищ, больниц и призывных пунктов, к которым приписаны жители района.
Что-то тяжелое опустилось ему на правое плечо.
— Уходи, — сказал Фонг ему прямо на ухо, а потом спрыгнул на землю и прошелся перед Такеши, сцепив руки за спиной. Вид у него был неожиданно серьезным, ни следа обычной насмешливой доброжелательности.
— Уходи немедленно, — еще раз повторил он и резко отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
Недостаточно резко, чтобы Такеши не заметил, как пустышка, висевшая у него на груди, снова полыхнула красным.
— А что, если я останусь? — спросил он. Такеши чувствовал: происходит что-то странное, необычное. Еще ни разу на его памяти Фонг не был настолько взвинченным и — Такеши мог бы поклясться в этом! — растерянным.
На миг Такеши показалось, что Фонг сейчас попросту наорет на него.
— Ты пожалеешь об этом, — тихо произнес он, и Такеши поверил ему безоговорочно и сразу.
Ричи спрыгнул на землю, ухватил Такеши за штанину и попытался оттащить его к дороге. Он пыхтел от напряжения и на секунду сорвался на тонкий жалобный визг.
В одном Такеши не сомневался — происходит что-то серьезное. Он всегда знал: с Фонгом, его появлением и несоответствием между внешностью и поведением была связана какая-то тайна, и сейчас он, возможно, стоял на пороге ее раскрытия.
«Не слишком ли много тайн на сегодня?», — шепнул внутренний голос, но Такеши отмахнулся от него. Все, что угодно, лишь бы хоть ненадолго забыть о государственном тесте, о неожиданном отцовском рассказе, о сумятице, царившей в мыслях и чувствах.
Это было то, чего он хотел с самого начала — возможность самому принимать решения, не под гнетом обстоятельств и уговоров, не оглядываясь на других, не позволяя никому выбирать вместо себя. В реальности все оказалось совсем не так, как он себе представлял — никаких сомнений и колебаний. Пьянящая, бурная радость захлестнула его с головой. Такеши улыбнулся и сказал:
— Я остаюсь.
Незнакомец появился бесшумно. Просто Фонг сказал сквозь зубы:
— Ты… — и Такеши ясно понял, что он разговаривает не с ним.
В тот же миг вспыхнула аура фиолетового пламени — жаркая, жадная, накатила, рассыпавшись пеной, как голодные волны прибоя.
— Ты знаешь, зачем я пришел, — проговорил чужак. Растрепанные волосы, выкрашенные в фиолетовый цвет, смазанные тени на глазах, пирсинг и злое, сосредоточенное выражение темных глаз. Несмотря на раздолбайский вид, выглядел он пугающе. В наступившей темноте белки его глаз едва заметно фосфоресцировали.
— Реборн говорил, что первым не выдержишь именно ты, — Фонг пожал плечами. — Не то чтобы с ним кто-то спорил.
На миг взгляд незнакомца стал испуганным, обиженным, но потом словно щелкнул выключатель, и лицо снова утратило все эмоции.
Он не произнес больше ни слова, просто бросился в атаку. Никакие отцовские рассказы не подготовили Такеши к тому, что предстало перед его глазами: фиолетовая капля на левой щеке незнакомца, которую он сначала принял за потекшую тушь, зашевелилась, превращаясь в татуировку осьминога с темными, будто закованными в латы щупальцами. Одно из них шевельнулось — и одновременно с этим незнакомец отвел руку для удара. Осьминог и чужак двигались в странной гармонии, и не понять было, кто кем управляет на самом деле.
Фонг был мастером рукопашного боя — Такеши не раз видел его искусство — но незнакомец теснил его, загонял в угол. Его удары, лишенные изящества или мастерства, были нечеловечески сильны, движения рук и ног настолько быстры, что не уследить взглядом, а тяжелый взгляд гипнотизировал.
— Возьми себя в руки! — в голосе Фонга не было страха, только горечь. — Соберись, черт тебя побери! Ну же, Скалл.
В этот раз в глазах незнакомца не мелькнуло ни искры узнавания. Такеши ясно видел: тот не промедлит с ударом, а Фонг не успеет закрыться.
За миг до того, как броситься на противника, Такеши понял, что по-настоящему свободный выбор состоит в том, что его попросту нет. Никаких развилок и перекрестков — на самом деле дорога принятых решений и поступков идеально пряма.

— Однажды, когда великий мастер Бокудэн плыл на лодке по озеру Бива, — голос Фонга доносился издалека, приглушенный и чуть неразборчивый, — молодой самурай стал задирать и высмеивать его, вызывая на поединок. «Какая у вас школа?» — спросил самурай. «Школа искусства побеждать без меча», — ответил Бокудэн. Они решили драться на маленьком острове посреди озера, чтобы не причинить вреда другим попутчикам. Как только лодка причалила к островку, молодой самурай первым выпрыгнул на берег. Тогда Бокудэн взял весло, оттолкнулся и стал удаляться от острова, на котором остался молодой задира. «Вот моя школа побеждать без меча», — сказал на прощание Бокудэн.
Привычная история от Фонга, изящно и без малейшего желания обидеть сформулированное указание на ошибки — Такеши против воли улыбнулся.
— Хочешь сказать, что я зря полез в драку? — Такеши открыл глаза и понял, что сидит, прислонившись спиной к какому-то дереву. Попытался встать, но тело скрутил острый, парализующий приступ боли.
— Хочу сказать, — размеренно проговорил Фонг, — что ты законченный идиот.
Воспоминания возвращались короткими яркими вспышками. Такеши снова видел, как странный парень с фиолетовыми волосами — Скалл, кажется? — теснит Фонга, как маленькая фигурка прижимается к стене, а потом исчезает в клубах ярко-красного дыма. Миг — и напротив Скалла стоит… выросший Фонг? Та же челка треугольником и тонкая косица, длинные, приподнятые к вискам глаза, красная китайская рубашка с длинными рукавами и разрезами по бокам, светлые штаны. На вид ему никак не меньше двадцати пяти.
И бой стал односторонним. Новый взрослый Фонг легко отражал удары и шел в нападение. А потом Скалл обернулся — в его глазах Такеши увидел только холодный расчет — и начал приближаться.
Такеши скривился — Фонга ранили, когда он защищал его. Беспомощно валявшегося на тротуаре, не способного пошевелить ни рукой, ни ногой. Удар пришелся точно в левое плечо — Такеши видел, с какой точностью двигалось закованное в металл щупальце осьминога-татуировки, и сквозь обрывки красной ткани и капли крови успел разглядеть черные полосы, пришедшие в движение.
— Значит, они выглядят, как обычные татуировки? — прохрипел Такеши. — А я надеялся на что-нибудь впечатляющее вроде мигающих огоньков или компьютерного разъема, вживленного в тело.
Фонг шагнул ближе, наклонился. На его левом плече, обвившись вокруг бицепса, спал крохотный черный дракон. Возможно, во всем был виноват неверный сумеречный свет, но Такеши мог бы поклясться, что видит, как шевелятся усы, вздымается и опадает чешуйчатая грудь.
Словно в опровержение слов об «обычной» татуировке, дракон пошевелился — потянулся, как кошка, выпустив когти и изогнув спину — покрутился на месте, устраиваясь поудобнее, и снова заснул.
— Это… — начал Такеши.
— А почему, ты думал, они называются биоимплантаты, — хмыкнул Фонг, выделив последнее слово. Он мельком осмотрел Такеши, нахмурился, стал ощупывать левую половину тела — так невесомо, что тот не чувствовал прикосновений.
— Но отец говорил про микросхемы, — раньше чем договорил, Такеши понял, что не прав. Теперь слова отца про «эту штуку», которая «переползла на ногу», наконец-то стали ему понятны.
— А теперь ты видишь имплантат своими глазами. Осталось только подумать своими мозгами, — ворчливо отозвался Фонг, но все же объяснил. — Биоинженерия — это официальная версия. Должны же армейские дуболомы как-то объяснить происхождение этой штуки. Не смотри на меня так, тебе давно стоило бы задуматься над тем, как могла «ожить» какая-то микросхема — между прочим, человечество не одну тысячу лет безуспешно бьется над проблемой создания живых существ.
— Так они, — Такеши осторожно ткнул пальцем в татуировку; кожа под его пальцем была гладкой и нежной, а дракон моргнул и раскрыл глаза, стал осматриваться, — живые?
— Симбионты, — просто ответил Фонг, — прилипалы, паразиты, называй, как хочешь. Чужая форма жизни, не способная выжить на нашей планете самостоятельно. Мы для них — что-то вроде скафандров, а кто захочет, чтобы скафандр за тебя решал, куда идти и что делать? Симбиоз предполагает взаимную выгоду, но на самом деле мы ведем две войны одновременно, не только со Штатами, но и с симбионтами. И тем, и другим нужны ресурсы; первым — территория и полезные ископаемые, инфраструктура, а вторым — наши тела.
— И мы натравили их друг на друга? — Такеши перевел взгляд на дракончика, тот скользил по руке к груди: странное, завораживающее и одновременно отталкивающее зрелище. — Но почему тогда ты?..
— До сих пор жив и сохраняю контроль над телом? — Фон невесело хмыкнул. — Скажи, что будет, если ты окажешься в помещении, где мало кислорода?
— Будет трудно дышать.
— А потом?
— Потеряю сознание.
— Именно. Кома. Сон, от которого не получится проснуться. Наши тела необходимы симбионтам для существования на Земле, они приспосабливаются, подстраиваются под них. Как только он, — Фонг кивком указал на замершую татуировку, — попал в мой организм и освоился, я использовал пламя Урагана, чтобы сжать клетки и уменьшиться в размере. Симбионт попытался уменьшиться вместе со мной, но не смог, от нехватки ресурсов, поддерживающих его жизнеобеспечение, впал в кому и с тех пор спал, не просыпаясь.
— То есть, сейчас?..
— Да, пока я продолжаю оставаться в этом виде, дракон тоже бодрствует и пытается перехватить контроль, — бесстрастно кивнул Фонг.
— Но какой смысл в том, что ты… — Такеши вспомнил Скалла с его осьминогом, таинственного, резкого на язык Реборна, — что вы делаете? Ведь ваши симбионты по-прежнему живы.
— Они ничего не могут сделать, — Фонг машинально теребил кончик косички. — А мой, так уж сложилось, один из их лидеров. Тот, кто изначально представлял интересы симбионтов и первым пошел на контакт с людьми.
Такеши смотрел на Фонга и видел часовую бомбу. Сейчас она безвредна и работает, как обычный будильник, но в любой момент может включиться таймер, и пойдет обратный отсчет. О чем он думал, когда соглашался участвовать в этом самоубийственном проекте? Добровольно обречь себя на странное, противоестественное существование взрослого, запертого в детском теле — без внятных сроков и перспектив, без какой-либо гарантии, что симбионт не проснется и не возьмет верх. Для этого, думал Такеши, требуется невероятная, нерассуждающая храбрость и такое же мужество.
Он смотрел на Фонга и думал об одном: а как бы сам поступил на его месте?
А потом в уши словно набили ваты, и стало темно.

— …клинический идиот, Ямамото Такеши.
Первое, что услышал Такеши, придя в сознание, был ровный, спокойный голос:
— Не шевелись. Хотя сомневаюсь, что у тебя получится после лошадиной дозы обезболивающего, которое я тебе вкатил, — Такеши моргнул — оказалось, даже это причиняет боль. Сглотнул — и недавняя боль отцвела, показалась не стоящим упоминания пустяком.
— Где… мы? — чтобы просто пошевелить языком, потребовались невероятные усилия. На висках выступил пот, голова кружилась.
— Там, где никто не увидит, что я собираюсь сделать, — проговорил Фонг. — Или не собираюсь. Гуманнее просто дать тебе умереть.
Ноздри щекотал запах сырой штукатурки и грязи. Похоже, Фонг принес его в один из временных бараков для беженцев. Они были построены в самом начале войны и буквально кишели людьми, но как только линия фронта сдвинулась, опустели. Детвора повыбивала стекла и растащила все, представлявшее хоть какую-то ценность, и уже несколько месяцев бараки стояли покинутыми. Их избегали даже бродячие кошки с собаками. Впрочем, после ограничения нормы мяса на человека в день они вообще перестали подходить к людям и покинули Намимори.
— Это будет ненужная и глупая смерть. Ты отвечаешь за него.
— Я отвечаю за весь чертов мир!
— Разве мальчишка — не его часть?
— До тех пор, пока я не… — голос затих. — Он все равно умрет, только чуть позже.
— Это и называется жизнь. Отрезок между рождением и смертью. Разве не так?
— Заткнись!
— Ты ведь все равно сделаешь это. Не упрямься, начинай, пока не стало слишком поздно.
Такеши не верил собственным ушам. Мысли суматошным роем метались у него в голове. Фонг разговаривает сам с собой? Он сошел с ума, съехал с катушек и сейчас просто прикончит его?
— Такеши, не пытайся делать вид, что не слышишь меня, — голос Фонга перестал метаться от паники к спокойствию. Он стал ровным, но под толщей нарочитого равнодушия ворочались беспокойство и горечь. — Ты чертов болван, слышишь? В том, что произошло, виноват ты и только ты сам. Пытаться остановить удар симбионта — с таким же успехом ты мог попробовать перегородить путь локомотиву. У тебя в левом боку дыра, — продолжил он. — С такими ранами не выживают.
— Отец… расстроится.
— Не успеет, — мрачно пообещал Фонг. — У тебя есть только один шанс пережить эту ночь, и я им воспользуюсь.
— Симбионт, — прохрипел Такеши.
— Да. Но помни, я лично убью тебя в тот самый миг, как только замечу, что ты ему поддался. А теперь помолчи и не мешай мне.
Такеши лежал на спине, пластик кушетки неприятно холодил лопатки. Воздух в комнате был влажным и липким, не спасал даже вентилятор под потолком. Фонг щелкнул выключателем — вопиющее нарушение «темных часов», если с улицы заметит патруль, ареста не миновать — и комнату залил яркий свет. Глаза слезились, и Такеши прикрыл их, погрузившись в полусон, но потом на его лицо опустилась тень.
— Будет больно, — предупредил Фонг. Такеши поднял на него взгляд и замер, с шумом выдохнув сквозь плотно стиснутые зубы.
Темные глаза серьезно смотрели из-под длинной челки, коса была перекинута через левое плечо, рукава закатаны до локтя. В правой руке он держал длинную иглу. Такеши присмотрелся — она состояла из десятка маленьких игл, спрессованных вместе. Фонг подул — и их окутало плотное пламя Урагана; оно оставляло в воздухе пылающие красные письмена каждый раз, как Фонг шевелил рукой.
«Интересно, — вяло подумал Такеши. — А как это происходит в армии?»
Татуировка и объятая Пламенем игла совершенно не вязались с громкими словами о новейших разработках биоинженерии. «Анестезия, — вспомнил он, — доброволец просто засыпает, а просыпается уже с татуировкой — биоимплантатом, как ему говорят — и понятия не имеет, что именно за операция была проведена. Наверное, у военных даже есть специальные приборы, позволяющие во много раз ускорить процесс».
Такеши всматривался во взрослое лицо и узнавал малыша-Фонга с его лукавой, кошачьей улыбкой, едва заметными ямочками на щеках и всегдашним ехидным оптимизмом. Но на это лицо наслаивалось другое — окаменевшее, будто не способное, не умеющее выражать эмоции вообще. Они мелькали, сменяя друг друга, и Такеши казалось, он может различать, когда на него смотрит Фонг, а когда — симбионт. Но потом иглы, прокаленные в пламени Урагана, коснулись его груди, и мир подернулся дымкой, сузился до клочка кожи, который, вибрируя, протыкали иглы. Время как будто замедлилось, и Такеши, словно зачарованный, следил за происходящим. Он ясно видел, как погружаются под кожу и оставляют там частички пламени Урагана тонкие острые иглы, спаянные в одну, как это пламя мешается с выступившей кровью, как разбухает место прокола. Со стороны казалось, что Фонг просто ведет иглой, как маркером, по груди Такеши, и под его рукой расцветают узоры, но Такеши чувствовал боль — странную, тянущую, отзывавшуюся чем-то незнакомым еще и в голове. Гулко бухало сердце, виски сдавило, губы щипало, а их уголки кровоточили, как это бывает, когда поешь ананас — или когда целуешься пару часов подряд без остановки.
А потом тело привыкло к боли. Она вылиняла, отступила, и сквозь нее, как кровь сквозь нанесенный пламенем Урагана рисунок, проступили другие ощущения. Едва заметное, щекочущее касание иглами кожи, похожее на ласку, редкие случайные прикосновения руки Фонга, от которых словно било током — Такеши непроизвольно дергался, Фонг успокаивающе клал руку на его плечо, и от этого Такеши трясло еще сильнее. Фонг глядел то спокойно и серьезно, то взволнованно и с мягким сочувствием, ни черта не понимая ни настоящей, ни симбионтской своей сущностью в том, что происходило с его пациентом. Такеши закрывал глаза, чтобы не видеть, как включаются и выключаются эмоции на чужом лице. Он глубоко вдыхал и выдыхал, успокаиваясь, заставляя себя расслабиться — до следующего прикосновения, рассыпавшегося по коже мурашками.
Самое личное, самое интимное переживание, которое только случалось в жизни Ямамото Такеши — куда тут паре свиданий или неумелым поцелуям в парке украдкой. Он лежал обездвиженный, лишенный возможности хоть как-то влиять на происходящее, и это добровольное подчинение и отказ от контроля заставляли все волоски на его теле вставать дыбом, сердце заходиться бешеным стуком, а зрачки — расширяться.
«Обычная, естественная реакция организма, — убежал себя Такеши и тут же заходился лихорадочной, острой молитвой: — пожалуйста, ну пожалуйста, пусть Фонг ничего не заметит».
Боли в боку, развороченном смертельной, по словам Фонга, раной, он не чувствовал совершенно.
Когда красный рисунок покрыл половину груди, к ощущениям добавилось еще одно. Такеши казалось, что узор татуировки превращается в паутину, она разрастается, но никакого паука в ней нет, и он может сам дергать за липкие нити. Странное, дикое чувство, будто весь мир вокруг завибрировал, и лишь он один сохраняет неподвижность. Словно кто-то потряс калейдоскоп, и картинка сдвинулась, составив из прежних элементов совершенно другой рисунок. Такеши видел свой бой с высоким длинноволосым парнем в странной черной форме. Меч, казалось, рос у него прямо из руки, движения были невероятно быстры, но сам Такеши каким-то образом успевал не только защищаться, но и контратаковать. А потом он шевельнулся, и калейдоскоп снова пришел в движение.
— Вместо меня здесь должен был быть Реборн, — голос Фонга вырвал его из полубреда, из череды неслучившегося или случившегося не с ним.
— Да, я знаю, — машинально ответил Такеши. И он действительно знал, помнил малыша аркобалено с пистолетом и в смешной шляпе, который называл его прирожденным убийцей и стал им всем другом. — Есть и такой мир.
Длинная игла с пламенем Урагана на конце замерла точно напротив сердца, но Такеши не видел этого. Все его внимание устремилось вовнутрь, в себя.
— Привет, — сказал гулкий голос в его голове, и Такеши успел подумать только о том, как же это нечестно: отец полгода проходил с имплантатом, прежде чем тот заговорил, Фонг сдерживает свой неизвестно, сколько времени, и только его, Такеши, биоимплантат подал голос раньше, чем был закончен рисунок татуировки.
Игла, замершая у самого сердца, пришла в движение.
Феникс на его груди захлопал крыльями.

Камеры льстили Миямуре-сенсею — в реальности он оказался невысоким и тощим. У знаменитого темно-синего кителя, как выяснилось, была жесткая, держащая форму подкладка и специальные накладки для плеч и груди. Девчонки тайком хихикали и потешались над молоденькой учительницей английского языка, которая согласилась пойти на свидание с этим самоуверенным павлином.
Такеши только пожал плечами — он был заинтересован в знаменитом госте не больше, чем тот в нем. А вот директор ходил перед ним на цыпочках, суетился и водил по немногим не закрывшимся еще ресторанам и клубам. Такеши от него доставались уничижительные взгляды каждый раз, когда они случайно встречались в школьном коридоре.
Передачу про него «Час перед государственным тестом» так и не выпустили: медицинское обследование выявило редкое заболевание — организм отвергал любые чужеродные элементы. Сам Такеши знал, что это работа симбионта, но военные удовольствовались таким диагнозом и оставили его в покое. Уезжая, Миямура неприязненно бросил, что провел в Намимори самую унылую неделю в своей жизни. После его отъезда все вздохнули с облегчением, особенно молоденькая англичанка, получившая накрепко приклеившееся к ней прозвище «Декорация».
— Ты изменился, — однажды сказал ему Цуна, и Такеши не стал спорить, только коротко кивнул. К чести первого, больше он разговоров на эту тему не заводил, словно выяснил все, что хотел знать, и успокоился.
Это безграничное, слепое доверие не переставало поражать Такеши. Но оно же мешало открыться, поговорить по душам. Цуна бы понял, но он верил, что Такеши справится, и тому не оставалось ничего, кроме как соответствовать этим ожиданиям.
Вот уже месяц он носил в кармане нож — хоть какая-то иллюзия контроля над ситуацией, прогуливал бейсбол и много времени проводил в одиночестве, разглядывая неподвижного красного феникса у себя на груди. После того «Привет» симбионт больше не давал о себе знать, а Такеши не мог пересилить себя и пойти на контакт первым. Когда он в первый раз по-настоящему понял, что внутри него поселился паразит, чуждая сущность, присосавшаяся к его организму, его рвало всю ночь: долго, мучительно, до спазмов в животе и желудочного сока во рту. Его мучили кошмары о том, как тварь внутри него растет, а однажды прогрызает дыру в животе и выбирается наружу, влажная от его, Такеши, крови.
Симбионт подарил его телу способность к быстрой регенерации и спас жизнь, но придет миг, когда он потребует плату. Однако день проходил за днем, а тот все молчал. Такеши извелся, похудел, он был постоянно на взводе, ожидая подвоха в любой момент.
Хуже всего было то, что отцу он ничего рассказать не мог, а единственный человек, которому Такеши мог бы довериться, просто исчез. Когда после операции Такеши пришел в себя в бараке, то понял, что находится там один. По словам Цуны, домой в тот день Фонг не возвращался. Такеши помнил его обещание не выпускать из вида и убить при первом же подозрении, что симбионт взял верх — незаметно оно трансформировалось в обещание всегда быть рядом. Но сколько Такеши ни оглядывался, как ни всматривался в тени, нигде не мелькала детская фигура со смешной белой обезьянкой на плече.
Оставалось только строить версии. Он уехал к своим товарищам — Такеши знал о Реборне и Скалле, но наверняка были и другие — чтобы рассказать обо всем, что произошло? Остался в Намимори, но скрывается ото всех? Попал в лапы военным? Не смог справиться со своим симбионтом, загнать его обратно в спячку и покончил с ним и собой?
А потом в доме Цуны появился Реборн, и Такеши понял, что это конец, что Фонг уже не вернется. Расспросы ничего не дали: Реборн уклонялся от любых разговоров о своей взрослой форме, татуировках-имплантатах и Фонге. Вместо этого он говорил о Вонголе, кольцах и Пламени.
Реборн не просто заменил Фонга, он сделал то, что не удалось последнему — заинтересовал Цуну Вонголой. Исподволь, осторожно, разнося в пух и прах каждую его ошибку и ставя под сомнение любое достижение. «Думай не о том, что сделаешь в армии, — говорил он, прохаживаясь из одного угла комнаты в другой, — а о том, где сможешь сделать больше».
И это работало: Цуна все чаще и чаще спрашивал, уточнял, спорил. Такеши помнил его слова: «Сила всегда выражается в поступках, в том, как ее используешь». Но шло время, и Цуна понимал: можно убивать врага, а можно помогать тем, кто пострадал от чужой руки. Настоящие войны начинаются и ведутся не на поле боя, а в кабинетах, где отдаются приказы. Прекращаются — там же. Пусть жизнь босса Вонголы — борьба за власть и влияние, только от него самого зависит, на что их употребить.
Такеши совсем не удивился, увидев однажды кольцо Вонголы на его пальце.
Все прошло незаметно: в школе никто не возлагал на Цуну надежд, поэтому его провал на тесте по математике никого не удивил, а иностранец Гокудера вообще не подлежал призыву. Такеши был рад за друзей — они выбрали свой путь и шли по нему — но сам не мог последовать их примеру.
Прошлое не давало о себе забыть. Такеши пытался убедить себя, что совершенно нормально беспокоиться о человеке, который спас тебе жизнь, в этом нет ничего неприличного или навязчивого. Что он просто переживает за друга. Что пациенты часто испытывают — даже мысленно он избегал слова «влюбленность» — привязанность к своим врачам. Но правда была в том, что ненормальность, интенсивность собственных чувств пугала его самого. Поэтому когда однажды он подумал: «Это не мои эмоции, их транслирует симбионт, и направлены они не на Фонга, а на его дракона», этого оказалось достаточно, чтобы мысленно крикнуть:
— Эй, ты, перестань немедленно!
Томительная минута прошла в тишине, прежде чем тихий голос в его голове ответил:
— Привет. Извини, но ты о чем?

— Давно не виделись, — Такеши улыбнулся, стараясь ничем не выдать охватившие его нетерпение и надежду. Он ждал этой встречи несколько лет, пара минут ничего не изменит.
Такеши рванул в Италию сразу, как только услышал о том, что Фонг вернулся. Глядя на его суетливые сборы, Реборн только хмыкнул, но ничего не сказал. Сам он ехать в Италию отказался, за что Такеши был ему иррационально благодарен.
Он еще ни разу не был в особняке дона Тимотео и теперь с интересом вертел головой, осматриваясь. Тяжелая мебель, задернутые портьеры, застеленные накрахмаленными салфетками столы — это был дом, в котором жили, причем жили счастливо.
Поездки за границу каждый раз вызывали в нем сложные, противоречивые эмоции. Не верилось, что остались еще места, где воздух не взрывается воем сирен, улицы заполнены автомобилями, а прилавки магазинов ломятся от продуктов. Где не нужно бояться воздушной или газовой атаки, в прихожей на вешалках висят плащи и шляпы, а не противогазы, погреба не переоборудованы в бомбоубежища. Где по улицам можно ходить в белой одежде, не опасаясь стать мишенью снайпера, реклама полыхает неоном двадцать четыре часа в сутки, где неспешно несет свои волны мирная жизнь.
Каждый раз Такеши ловил себя на мысли, как сложилась бы его жизнь, реши он здесь остаться, и каждый раз корил себя за слабость.
— Однажды Дайре пригласили на обед в дом богатого землевладельца. На обеде присутствовало много других буддийских монахов. Кто-то из домашних решил разыграть их. Всем им подали рыбу, которую монахам и монахиням есть запрещено. Все гости-монахи отвергли поданное блюдо, и только Дайре съел его, словно и не подозревал, что ему поднесли. Кто-то из монахов тихонько дернул Дайре за рукав: «Это же рыба!» Дайре посмотрел в глаза монаху и сказал: «А откуда вы знаете, как выглядит приготовленная рыба?» — после мучительно-долгой минуты тишины отозвался Фонг. Такеши запомнил его совсем другим: в темных глазах пляшет отблеск пламени Урагана, рукава закатаны до локтя, обнажая бледную кожу, губы стиснуты в тонкую полоску. Серьезный, сосредоточенный незнакомец, похожий на ожившую фарфоровую куклу, изысканно, нечеловечески красивый. Контраст между этим образом и стоявшим перед ним малышом был разительным. Фонг совсем не изменился: все те же ямочки на щеках, доброжелательное ехидство во взгляде и верный Ричи, юлой вившийся вокруг хозяина.
— Значит, ты совсем не скучал? — сокрушенно переспросил Такеши.
— Я не терял тебя из виду. Я же пообещал лично убить тебя, как только ты потеряешь контроль, помнишь?
— Жаль, что на связь ты так и не выходил. Я даже подумывал, не сделать ли вид, что я вот-вот сорвусь, чтобы ты все-таки появился.
— Хорошо, что ты этого не сделал — продлил себе жизнь, — слова Фонга падали тяжело и гулко, как камни на дно пропасти. Он явно был не в настроении говорить о прошлом. Раздражение в его голосе мешалось со жгучим интересом. — Но как тебе удалось продержаться так долго?
— Я бы сразу рассказал тебе об этом, если бы только мог найти, — мягко укорил его Такеши. — Но ты как сквозь землю провалился, ни Цуна, ни Реборн не знали, где тебя искать.
Фонг отвернулся.
— Биоимплантат почти вышел из-под контроля — прощальный подарочек от Скалла. Чуть было не съехал с катушек вслед за ним. Я не мог подвергать опасности жизни ни в чем не повинных людей.
— Что ты с ним делал? — Фонг вздрогнул: видимо понял, что сочувствие было обращено не на него, а на симбионта. — Несладко ему, должно быть, пришлось.
— Кажется, Реборн следил за тобой недостаточно внимательно, — Фонг сощурил глаза. Из его голоса исчезло всякое веселье.
Сердце Такеши пропустило удар: все же Фонг не исчез просто так, не бросил его, а оставил вместо себя Реборна, пусть тот наотрез отказывался признавать это вслух.
— Это ты недостаточно внимательно следил за собой, — Такеши вздохнул, собираясь с мыслями. То, что он собирался сказать, едва ли понравится собеседнику. Но именно ради этих слов он пять лет не вылезал из лабораторий, несмотря на кислые замечания Кавахиры о его тотальной бесполезности, подвергался всевозможным обследованиям и измерениям, отказывался от личной жизни и запрещал себе искать Фонга. — Тебе никогда не приходило в голову, что теория о симбионтах может быть неверной? Что подавлять и уничтожать их, не пытаясь понять, неправильно? И стоит попытаться наладить контакт?
— Приходило, — Фонг сощурил глаза. — Уверен, Реборн рассказывал тебе об этом. Пять попыток наладить контакт, трое добровольцев сошли с ума, еще двое полностью поглощены симбионтами и убиты при попытке нападения.
— Мне очень жаль, — отозвался Такеши и продолжил, словно не услышав Фонгово отрывистое «А уж мне-то как!», — а вот у меня получилось.
Маленький феникс с ажурными шипастыми крыльями скользнул из-под воротника рубашки на щеку Такеши и принялся деловито умываться.
— Он ведь заговорил со мной в первый же день, когда ты еще не закончил наносить татуировку, представляешь? Я перепугался до смерти, прикидывал, как убить его вместе с собой до того, как потеряю контроль и превращусь в чудовище. Но шли дни, а он просто был в моей голове — тихий, доброжелательный, наблюдающий, но ни во что не вмешивающийся. Я перепробовал все, что только можно — медитацию, Шигуре соен рю, нейролингвистическое программирование, дурацкие психологические теории из Интернета… Хорошо, что у него хватило ума оставаться на груди, а не переползать на руку или ногу — боюсь, тогда все закончилось бы по-другому. Это было чудовищно, невозможно страшно — понять, что внутри меня затаилась другая личность, которая только и ждет возможности взять верх, — Такеши передернуло.
— Ты до сих пор жив, — бесцветно заметил Фонг. Он казался отстраненным, не заинтересованным в разговоре, но чутко ловил каждое слово. Мысленно Такеши пожелал себе удачи. Он столько времени запрещал себе даже думать о Фонге, но теперь, когда встретился с ним лицом к лицу, старая влюбленность нахлынула, грозя захлестнуть с головой. «Это смешно, — уговаривал себя он, — так остро реагировать на человека, который едва достает тебе до колена».
— Мне просто повезло, — снова улыбка, короткая и беззаботная. Он ходил по тонкому льду, и любая неверная фраза могла стать роковой. На карту было поставлено слишком многое, но Такеши твердо намеревался выиграть. В конце концов, не зря он выторговал у Кавахиры и аркобалено право сообщить все Фонгу первым. — Дикая, невероятная случайность, возведенная в квадрат. И начало ей положил ты.
Такеши остановился. Он надеялся, что Фонг скажет что-нибудь, даст понять: он понял и поверил. В полной тишине гулко тикали настенные часы.
Такеши вздохнул:
— Пока тебя не было, остальным аркобалено с помощью Кавахиры удалось узнать, что на самом деле представляют собой симбионты. Да, они паразиты, не имеющие физического тела, но не всегда были ими. Пришельцы из параллельного мира, когда-то они жили обычной жизнью — ну, насколько спокойно вообще можно жить во время конфликта между Японией и Штатами. Только там, в отличие от нас, никаких симбионтов не было, и Япония проиграла за считанные недели. Император подписал официальную капитуляцию, но кому-то из генералов показалось, что война закончилась слишком быстро... Пара ракетных залпов, и локальный конфликт перерос в полноценную Третью мировую. Кавахира считает, прорыв границ между нашими мирами происходит каждый раз, когда по ту сторону массово гибнут люди. Такое случалось уже два раза, Реборн не исключает, что возможна третья волна. Как бы то ни было, пришельцы сохранившие Пламя, но лишенные тел, скитались по миру, пока не попались в лапы военным. Что было дальше, ты знаешь. В конечном итоге они помогали сражаться против тех, кто в их собственном измерении чуть не уничтожил планету. Для них история повторяется, только на этот раз у нее может быть другой финал.
— Даже если на миг предположить, что весь этот бред — правда, что это меняет?
— Они не враги нам. И вовсе не хотят остаться в нашем мире навсегда. Все, что им нужно — вернуться обратно. Кавахира пока не дает никаких гарантий, но он работает над этим.
Фонг смотрел на него — пристально, недоверчиво, словно проверяя услышанное на крепость. Время, казалось, застыло, повисло в воздухе душным преддверьем бури.
— Можно ли извлечь симбионта из человека?
Пришел черед Такеши отворачиваться:
— Нет. Просто извлечь чужую душу, однажды помещенную в тело, уже не получится. Это необратимый процесс. Только так, как делал мой отец — убив ее и отрезав вместе с рукой или ногой. Но у Кавахиры есть теория, — быстро, торопясь договорить, пока его не перебили, начал Такеши, — о взаимодействии двух душ в одном теле. Не обязательно более сильная должна поглотить слабую. Он говорит, используя пламя Дождя, можно построить между ними специальный мостик, чтобы они могли работать вместе, а не друг против друга. Как правое и левое полушарие мозга. У меня получилось договориться со своим симбионтом только потому, что неосознанно я использовал силу Дождя, которая и стала проводником. Кавахира уверен, что его метод сработает. Просто нужно немного времени, чтобы кое-что проверить…
Такеши смутился и замолчал. Он не знал, как еще объяснить Фонгу, что те, кого тот много лет считал врагами, на самом деле были обычными людьми. Что их не надо бояться и уничтожать, воевать против них и класть собственную жизнь на эту ненужную борьбу. Что можно просто протянуть руку.
«Пожалуйста, стань обратно взрослым, — мысленно умолял Фонга Такеши. — Я сделал все это в том числе и для тебя, неужели ты не понимаешь? Чтобы ты мог жить полноценной, настоящей жизнью, а не прятаться в детском теле. Чтобы не умерщвлял плоть, а занимался боевыми искусствами, ездил по миру…» Такеши не решился закончить эту мысль — еще слишком рано.
— А как быть тем, кто прямо сейчас сходит с ума в попытках справиться с чужой личностью внутри себя? У них нет этого времени, — отрезал Фонг, шепнул что-то Ричи, мельком потрепав его по голове, выдохнул, глянул на Такеши — пристально, жадно, будто в последний раз — и снял с шеи пустышку.
Такеши впервые видел, как происходит возвращение из детской формы во взрослую. Лицо Фонга оставалось спокойным, но почему-то Такеши был уверен, что ему больно. Тело поплыло, как воск на жаре, пошло рябью — и принялось расти. Перестраивались мышцы, вытягивались руки и ноги, взрослело, как при ускоренной съемке, лицо. Фонг глянул на него со всегдашним доброжелательным ехидством, будто собирался рассказать очередную притчу, а в следующий миг лицо его застыло, потеряв всякое выражение. Дернулись глаза, словно управляемые неопытным кукловодом, наморщился лоб, губы раскрылись и тяжело, только приноравливаясь к этому телу, вытолкнули деревянным голосом:
— Кто я?
А потом Фонг улыбнулся своей легкой, кошачьей улыбкой — на щеках появились ямочки, а глаза прищурились — и сказал:
— Привет. Меня зовут Фонг, а тебя?

@темы: авторский фик, команда Вонголы (10 поколение), задание 4: фик, джен, PG

---

Команда Vongola Primary. Задание 4. Авторский фик "Время перемен"

[Vongola Primary]

Название: Время перемен
Автор:  Ю-эр
Бета:  Aizawa,  Пухоспинка
Герои (Пейринг): Первое Поколение Вонголы
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Жанр: экшн, драма, юмор
Размер: миди, 8 248 слов
Саммари: "Оно не издало ни звука — просто качнулось в сторону, с трудом удерживая равновесие, и тяжело провело огромной ладонью по лбу, пытаясь сбить пляшущие огни. Алауди, отскочивший на пару шагов, напряженно вглядывался в него сверкнувшими в отблесках пламени льдистыми глазами, странно знакомо смотрящимися на волчьей морде".
Предупреждение: фэнтези!AU
Дисклаймер: манга и аниме Katekyo Hitman Reborn! принадлежат Амано Акире и студии Artland
Примечания: фик написан на конкурс Reborn Nostra на дайри, тема «Бесконечное множество миров»

Часть 1

— Ого, — сказал Лампо растерянно.
Алауди недовольно хмыкнул, что должно было, скорее всего, означать «Я и вам двоим говорил не ходить, а зачем вы его-то взяли?», глянул на Джотто раздраженно. Тот уставился в сторону, делая вид, что взгляда этого не замечает.
— Это все кровь? — Лампо смотрел вниз с каким-то зачарованным отвращением.
— Думается, что да, — Джи присел на корточки. Перед ним маслянисто поблескивало уже подсохшее темно-багровое пятно.
— Но это же… слишком много, разве нет? Разве мог кто-то выжить?
Алауди цокнул языком уже с откровенной досадой. Джотто вздохнул и отозвался мягко:
— Не мог.
— А тело?..
— Унесли, — сказал Алауди отрывисто.
— Но ты же говорил — это одно из тех убийств, значит, тело должны были… — Лампо сглотнул.
— Я не сказал, в каком состоянии его унесли.
Алауди повернулся к Джотто:
— Ты ничего не чувствуешь? Интуиция?
— Молчит, — Джотто развел руками. — Никаких догадок. Джи, ты вызвал?..
— Еще минут пять назад, — отозвался Джи, помрачнев.
— Спейда? — Алауди разве что не ощетинился.
— Ты сам говорил, что не можешь ничего учуять. А я ничего не чувствую. Он может помочь.
Алауди скрестил руки на груди и замолчал.
Наступил вечер, и с каждым мгновением становилось все прохладнее — даже теплый южный ветерок не спасал. Косые лучи солнца все хуже проникали в пустынный переулок, в котором постепенно сгущалась полутьма. Было тихо — только где-то далеко то ли ссорилась, то ли мирилась влюбленная пара; слов было не разобрать, но чувства явно хлестали через край.
Джотто покосился на Алауди — тот выглядел усталым. Приближалось полнолуние. Отсюда и раздражение, и нервозность, и желание остаться одному.
С другой стороны, конечно же, свою роль играло и то, что он заботился о них, потому и пытался отстранить от любого мало-мальски опасного события.
Джотто подтолкнул краешком сапога небольшой камень, пытаясь отыскать причину своего беспокойства. Алауди, конечно, был напряжен перед полнолунием, но это давно стало делом привычным. Лампо уже отошел от первого потрясения и сейчас лениво рассматривал плывущие по небу облака.
Спейд не показывался — но это тоже, к сожалению, было нормой.
— Солнце почти зашло, — голос Лампо прозвучал как-то глухо.
В следующую секунду что-то — поток воздуха? удар? — приподняло Джотто над землей и швырнуло в сторону.

Ударившись головой о стену, Джотто на пару мгновений почти потерял сознание — в глазах потемнело, сбилось дыхание, и только где-то рядом, нечетко, словно через слой воды, слышались крики Лампо, скрежет когтей — наверное, Алауди — о камень и шелест осыпающейся известки.
Джотто с трудом заставил себя подняться и встать прямо, попытался сосредоточиться на происходящем.
Между Джи, Алауди и Лампо металось массивное темное тело, заточенное в прочную каменную оболочку и наносящее удары направо и налево. Стрелы Джи, отбежавшего на десяток шагов, наносили этой броне лишь легкий урон; впрочем, они немного отвлекали существо, давая шанс перекинувшемуся Алауди найти брешь в каменных доспехах.
Джотто сосредоточился, стараясь успокоить мысли и сконцентрироваться на Пламени. Наконец, по его пальцам забегали искры, а тело обдало жаром. Чуть отклонившись, он занес руку назад и, коротко выдохнув, швырнул клубок огня чудовищу в голову.
Оно не издало ни звука — просто качнулось в сторону, с трудом удерживая равновесие, и тяжело провело огромной ладонью по лбу, пытаясь сбить пляшущие огни. Алауди, отскочивший на пару шагов, напряженно вглядывался в него сверкнувшими в отблесках пламени льдистыми глазами, странно знакомо смотрящимися на волчьей морде.
Существо качнулось еще раз и шагнуло — по направлению к Джотто.
Алауди взревел, кидаясь ему на загривок, — но соскользнул по каменной коже; Джи закричал что-то — Джотто различил лишь «…вызови!».
Точно.
Джотто схватился за рукав, лихорадочным движением обнажая руку до локтя. У самого сгиба была татуировка — небольшая пентаграмма в круге. Джотто прижал к ней ладонь, шепча заклинание и завершая все выдохом «Спейд!»
От существа его отделяло шагов пятнадцать, и расстояние это медленно сокращалось. Джотто запустил в него еще пару огненных шаров, но без особого эффекта — это лишь немного затормозило противника. Джи продолжал стрелять — стрелы светились от вложенного в них Пламени.
Краем глаза Джотто заметил бледного Лампо и хотел крикнуть ему, чтобы не вмешивался — но осекся.
Прямо перед ним воздух потемнел и начал сгущаться, стягиваясь к невидимому центру — а затем взорвался плотным дымом. Через секунду существо отлетело назад на пару метров, а затем упало — сначала на колени, а затем плашмя — будто из него разом вынули всю жизнь.
Джи метнулся к лежащему чудовищу, настороженно дотронулся до него ступней. Лампо издал ликующий вопль.
— Не за что, — неспешно произнес Спейд.

Вернулись домой уже затемно.
— Просто оболочка, — повторил Спейд. — Все, что от него осталось. Духа я вытряхнул и уничтожил.
— У духа можно было узнать, кто его хозяин, — сказал Джи сквозь зубы.
Спейд снисходительно улыбнулся:
— Вряд ли. Это было абсолютно тупое, неразумное создание, с единственной функцией — оживлять оболочку, — он щелкнул пальцами. — Бесполезен.
— Сказал бы я, кто тут бесполезен.
— Соглашусь, — согласился Спейд. — Я бы тоже сказал, кто — это явно не я. Я спас вас всех.
Джи слегка приподнялся со стула:
— Если бы ты пришел вовремя, никого не пришлось бы спасать!
Асари поднес палец к губам, и Джи снова опустился на сиденье. Накклу на кухне требовалась тишина, чтобы сосредоточиться — прикрыв глаза, он водил ладонью в паре дюймов от окровавленной головы Джотто, снимая боль, сращивая ткани и успокаивая.
— Главное, что все живы, — произнес Асари негромко.
— Именно, — отозвался Джотто с кухни.
— Все могло бы быть иначе, — уронил Джи, вставая и выходя из комнаты.
Спейд хмыкнул.
— Ты и правда должен был прийти раньше. Джи вызывал тебя, — Джотто вошел, потирая пальцами уже исцеленный висок.
— Я не слышал.
— Ты не мог не слышать.
— Увы, — Спейд развел руками. — Контракт я заключал с тобой, а не с ним. Да и, в конце концов, он всего лишь человек. Всего доброго, — он растаял в воздухе.
— Мы еще поговорим об этом, — пообещал Джотто в пустоту, сделав вид, что не заметил бормотания Джи «Проклятый джинн!». — А сейчас надо обсудить, что нам удалось узнать.
— Ничего, — сухо сказал Алауди. — Абсолютно ничего.
— Кроме того, что кто-то был против нашего присутствия там и попыток разобраться в произошедшем.
— О, это меняет дело.
Джотто замолчал, не зная, что сказать.
Из приоткрытого окна пахло близкой грозой. Ветер гонял по воздуху маленьких духов — их кидало во всей улице, швыряло о землю, снова поднимало, закручивая спиралью. Редкие прохожие торопились домой, уворачиваясь от несчастных светящихся созданий, явно проигрывающих свою битву с ветром.
— Алауди, я давно хотел спросить — а правду говорят, что тела обычно так изуродованы, что опознающим становится плохо? А еще говорят — некоторых частей нет. А еще… — Лампо заерзал на стуле в нетерпении.
— Говорят много чего, — оборвал его Алауди, открывая газету.
— Так ты отрицаешь?
— Я ничего не отрицаю. Тела есть.
— Значит, какой-то полицейский…
— Это был не полицейский.
Лампо пожал плечами.
— А слухи ходят другие.
Алауди свернул газету и рывком поднялся со стула.
— Полицейские себя контролируют, — сказал он холодно. — В отличие от тех, кто мелет языком, распуская сплетни. Джотто, доброго вечера.
Дверь за собой он закрыл почти бесшумно.
— Нам по пути, заодно поговорю с ним, — бросил Наккл, устремляясь вслед за Алауди.
Асари взглянул на Лампо неодобрительно.
— Слухи ходят, — упрямо произнес тот.
— Ты ведь не хуже меня знаешь, что Алауди непричастен. И что ему неприятно лишний раз слышать напоминание об этом случае. К тому же, полицейские действительно себя контролируют.
— Возможно, не в этот раз. Асари, были очевидцы. И говорят, это точно был один из них.
Асари вздохнул.
— Даже если так. Одна паршивая овца — несчастье для стада, но погоды она не делает. Проблема в том, что, как всегда, оступился один из них, а последствия будут для всех. Даже для тех, кто в полиции не служит.
Лампо досадливо вскинул голову.
— Все равно жаль, что Алауди отказывается разговаривать — он ведь наверняка что-то слышал о том волкулаке.
Асари открыл было рот, но его опередили.
— Во-первых, раз он не хочет говорить — не надо к нему лезть. А во-вторых, — Джотто поморщился, — упаси тебя Мадонна произнести при нем «волкулак». Я ведь объяснял тебе. Вервольф — хорошо, оборотень — приемлемо. Волкулак — чертовски плохо.
— Да знаю я.
Джотто подошел к окну и заглянул за штору.
— Ну и ливень. Алауди что — не мог подождать?
Асари многозначительно воззрился на Лампо. Тот уставился в ответ независимо, выглядя, впрочем, слегка виновато.
— Возможно, перекинулся по дороге, — предположил Асари, не отрывая взгляда от Лампо. — Думаю, наверняка. И быстрее и теплее. У меня две младших сестры, Лампо, я могу играть в гляделки вечность.
Джотто засмеялся, выглядывая из-за шторы.
На улице грохотал гром. Мостовая была залита водой, дождь колотил по ней, вспенивая поверхность пузырями, наполняя воздух брызгами, блестящими в отсветах фонарей, и еще большим шумом. Было безлюдно и достаточно темно, только в трещинах под крышами домов и между ними ютились крошечные огоньки — духи прятались от непогоды.
Где-то далеко Алауди спешил домой, белой стрелой прорывая льющуюся с неба воду.

Часть 2

На следующий день Джотто проснулся раньше всех и сразу направился вниз, на кухню.
— Такой дух дорого стоит.
— И тебе доброе утро, — Джотто прошел мимо Спейда к буфетному шкафу, чтобы достать оттуда мешочек с кофейными зернами и ступку. Спейд отклонился — Джотто уже не в первый раз замечал, как тот всегда старается избегать человеческих прикосновений; причина этого была неизвестна, но Джотто подозревал простую брезгливость.
Он опустился на стул по другую сторону стола:
— Ты считаешь, это важно? Стоимость духа? — Джотто ссыпал зерна в ступку и принялся методично размалывать их.
— Вероятно. Не все могут позволить себе такого. Он опасный, хоть и тупой. Что ты делаешь?
— Кофе. Ты впервые такое видишь?
— Я слышал о таком, — сказал Спейд после паузы. — Но никогда не видел, как его готовят. Там, куда меня призывали, его не пили.
На некоторое время воцарилась тишина, в течение которой Джотто ссыпал размолотые зерна в чашку и наливал горячую воду из чайника, а Спейд внимательно следил за его руками.
— И какой у этого вкус?
— Горький, — отозвался Джотто. — Но если добавить сахар и сливки, что я сейчас и сделаю, будет вкусно. Дорого — это сколько? Я про духа.
— Что у вас сейчас в ходу? Лиры?
Джотто кивнул.
— Пара десятков серебряных лир.
Джотто поставил чашку на стол и задумался. Из-за приоткрытой двери послышались шаги.
— Это может значить, что дух принадлежал кому-то состоятельному, — Джи вошел и прислонился плечом к косяку. — Доброе утро, Джотто.
— Не ешьте без меня! — закричал сверху Лампо.
— Кажется, мне пора, — Спейд живо выскользнул из комнаты, на глазах становясь прозрачнее.
Джотто хмыкнул:
— Лампо изводит его расспросами.
— Он жил за городом, в изолированном доме, похоже, никого, кроме людей да мелких духов он не видел, — Джи пожал плечами. — Он и от Алауди не отстает. Послушай, Джотто…
Джотто поднял ладони вверх:
— Я знаю, о чем ты хочешь поговорить. Нет, я не отошлю Спейда. Джи, он нужен нам. Без прикрытия в виде настолько сильного бойца мы не сможем помочь Алауди. Ты же видел, как легко он расправился с тем духом в оболочке? А мы должны помочь Алауди, и не только как другу. Мы должны помочь, потому что это то, для чего нужна Вонгола. Для чего мы пытаемся ее создать.
— Опять ты про это, — Джи скрестил руки на груди.
— Ты, вроде бы, поддерживал меня!
— Я и сейчас поддерживаю. И я согласен, что да, возможно, в такой организации есть какой-то смысл. Я готов поддержать тебя во всем, но, Джотто, вызов джинна, демона, по сути, — это не то, что нам нужно. Не то, что нужно Вонголе, если хочешь. Честно говоря, я не уверен, что ты сможешь его контролировать. Ты не заклинатель, как Асари.
— Ты просто не доверяешь всем джиннам, — негромко произнес Джотто.
— Да, — сказал Джи. — Я просто им не доверяю. Всего семьдесят лет прошло с того времени, как с ними стали заключать контракты, а не просто заставлять служить людям силой. И, поверь мне, семьдесят лет — это слишком мало для того, чтобы ненависть, которую они испытывали к нам, утихла. Я уж не говорю о том, какие это сами по себе хитрые, недобрые твари.
— Асари считает, что я сделал все правильно.
— Асари такой же идеалист, как и ты. Это не считая того, как он помешан на всех духах и демонах, что только известны человечеству. А мы с Алауди реалисты.
— Вы с Алауди пессимисты, — радостно сообщил Лампо, растирая полотенцем мокрые волосы. — А где джинн? Он уже ушел? Я точно слышал его голос.
— Он спасся бегством, — Джотто принужденно улыбнулся.
Лампо огорченно застонал.

В участке Спейд первым делом дотронулся пальцем до свисающей с потолка лампочки, качнул ее. Потом прижал палец к стеклу плотнее и убрал его только через полминуты.
— Шестьдесят лет, — пробормотал он с удивлением. — Каких-то шестьдесят лет. Неплохо.
Лампочка качалась, и неясный круг света произвольно гулял по комнате, очерчивая то крупный, тяжелый даже на вид стол, то шкаф с мутноватыми стеклянными дверцами, снизу доверху заполненный папками и бумагами, то подоконник.
— Да, мы на месте не стояли, — согласился Джотто, усевшись прямо на угол стола.
Спейд, наконец, оторвался от лампочки, выключил ее и подошел к столу. Пара перьевых ручек, несколько листов бумаги, чернильница и — он усмехнулся — несколько кусочков сушеного мяса на фарфоровом блюдце.
Они оба обернулся на звук открывающейся двери — конечно же, это был Алауди.
В конце концов, это был его кабинет.
Алауди смотрел на Спейда с изумленной яростью, верхняя его губа чуть подергивалась, словно Алауди боролся с желанием привычно оскалиться, обнажая клыки.
— Спокойнее, — сказал Спейд равнодушно. — Я пришел по делу.
— Как ты вошел? — Алауди не двигался с места.
— Я его провел, — вмешался Джотто.
— Давно пора было запретить пропускать тебя, — пробормотал Алауди и шагнул внутрь, закрывая за собой дверь. — Чего вам надо?
— Информация. О том, для чего он, — Спейд кивнул на Джотто, — притащил меня сюда.
Алауди столкнул Джотто тычком между лопаток (впрочем, довольно осторожно) и сел за стол, не сводя неприязненного взгляда со Спейда. Джотто пристроился на ближайшем стуле верхом, лицом к спинке, опустив на нее подбородок.
— Об убийствах, — пояснил Спейд тем временем. — Когда начались. Что в них особенного. Кого подозревают. Нужны точные и хронологически выстроенные сведения.
— Неожиданный энтузиазм.
— Я вдруг осознал, что чем быстрее я справлюсь с этим делом, тем скорее вернусь обратно.
Алауди вынул из ящика стола револьвер и принялся чистить его.
— Кстати, последнее, как мне кажется, должно и тебя подтолкнуть дать мне то, что нужно.
— Началось все пять месяцев назад, — сказал Алауди медленно. — Нашли тело мужчины сорока двух лет. У него было изуродовано лицо, а само тело будто пытались вбить в мостовую или что-то вроде того. Впрочем, убитому была оставлена одежда и все содержимое сумки, так что узнать его имя не составило труда. Ничего особенного, проживал на набережной, был не женат, служил у нотариуса. Не было даже особой шумихи — все решили, что какой-то глупец решил прогуляться ночью без оберегов и защиты, вот и нарвался.
— Ты согласился.
— Да, — Алауди поднял на Спейда глаза. — Это было абсолютно разумным объяснением. Была, разве что, одна вещь, которая показалась мне странной.
Спейд вопросительно приподнял брови.
— Не было запаха. То есть, конечно, пахло убитым, кровью, грязью, но не было ни следа запаха убийцы. Даже бестелесные духи чем-то пахнут. Но тогда это казалось не особенно важным. Через три недели произошло новое убийство. Женщина, пятьдесят лет. Одета была бедно, приметных вещей при себе не имела. Опознать ее не удалось.
— А состояние трупа?
— Жестоко избита, лицо изуродовано.
— Хорошо, принцип я понял, — Спейд присел на подоконник. — Сколько всего?
— Пятеро. Трое мужчин и две женщины.
— По одному в месяц?
— Казалось бы, но нет. Сначала в течение двух месяцев были убиты трое, затем — перерыв в полтора месяца; а потом еще два убийства за сорок дней, — отозвался Джотто вместо Алауди.
— И везде не было запаха постороннего.
Алауди кивнул.
— Это все, что вам надо знать.
Спейд встал, сделал пару шагов к двери.
— Кстати, а чем пахнут духи?
— Джинны — землей и кровью, — без тени иронии отозвался Алауди. — Всего доброго, Джотто.
— Будь осторожен сегодня, — сказал Джотто, поднимаясь. — Точнее…
— …сегодня ночью. У меня достаточно снотворного, Джотто. Все будет как всегда.
— Все равно удачи тебе.
— И тебе тоже, — произнес Алауди уже им в спину.

Часть 3

— Забавно будет, если на нас сейчас нападут.
Спейд огляделся — позади осталась дверь участка, впереди простиралась широкая каменная мостовая, залитая послеполуденным солнцем, вдоль которой теснились десятки лавочек. По камням скрипели груженые повозки.
— Слишком светло и людно, — вынес он свой вердикт. — Если кто и нападет, это будет дух, а с ним я справлюсь.
Некоторое время они шагали в молчании, а потом Спейд спросил:
— Что будет сегодня ночью?
— Ты про Алауди?
Спейд кивнул. Джотто вздохнул с сомнением.
— Мне что, нельзя этого знать?
— Мне кажется, ты и сам можешь догадаться, что будет этой ночью.
Спейд закатил глаза досадливо:
— Давай так — ты отвечаешь прямо на мой вопрос и имеешь право спросить что-нибудь у меня.
— Я и так имею право спросить что-нибудь у тебя.
— Да, имеешь, вот только не право на честный ответ, каковое я сейчас готов тебе предоставить.
Джотто засмеялся, расслабляясь:
— По рукам, — он протянул Спейду ладонь. Тот поколебался, но потом с некоторой неохотой сжал затянутой в перчатку рукой чужие пальцы и тут же отпустил.
— Сегодня ночью полнолуние, — сказал Джотто. — А это значит, что наружу полезет многое из того, с чем никому не хотелось бы встречаться. Но это в общем. А для Алауди это значит, что он не сможет себя контролировать.
— И побежит на улицу рвать на части первого встречного? — Спейда, похоже, развеселила эта идея.
— Нет, — суховато отозвался Джотто. — Он примет максимально возможную дозу снотворного и запрется у себя дома.
— Почему не у тебя с твоими друзьями?
— Потому что если он очнется у нас, то либо он покалечит нас, либо мы — его. Первое вероятнее, потому что, в отличие от нас, его ничего останавливать не будет. Асари пытался его убедить оставаться с нами, но он хочет быть один.
— Я бы точно мог его покалечить. Если речь о моральной готовности, конечно.
Джотто поморщился:
— Очень смешно. Или ты серьезно?
Спейд пожал плечами:
— Это самый скучный вызов в этот мир, что у меня был, я не против его разнообразить.
— Благодарю, — произнес Джотто после паузы. — Но этого не требуется, — он снова помолчал. — Я могу задать свой вопрос?
Спейд повел рукой в приглашающем жесте.
— Тебе не тяжело убивать других демо… духов? Я хочу сказать, вы же почти… родня. Тебе приходится расправляться со своими.
Спейд едко засмеялся, одновременно легко уворачиваясь от едущей навстречу повозки:
— Теперь я вынужден спросить — ты серьезно?
— А что такого?
Тот снова хмыкнул.
— А людям не тяжело убивать людей? Видимо, нет, раз вы занимаетесь этим уже столько веков. Почему для нас должно быть по-другому?
Джотто остановился:
— Потому что вы — другие, разве нет?
— Не в этой области. Особенно учитывая то, что крупные духи обычно поедают мелких.
— Я думал, что это правило действует только для самых примитивных из вас.
— О, нет, оно действует для всех, а для самых развитых и сильных — особенно.
Джотто вздохнул:
— Давай лучше обсудим то, что сказал Алауди.
— А что тут обсуждать?
Они подошли к набережной, где камень мостовой резко обрывался, превращаясь в песчаный склон, а воздух наполнялся густым запахом моря и свежей рыбы с прилавков.
Спейд опустился на чье-то крыльцо и уставился на Джотто снизу вверх немигающим взглядом.
— Что тут обсуждать? — повторил он. — Есть шесть убитых. Есть нападение на вас. Дух дорогой — значит, денег у преступника хватает, — он цокнул языком. — Заглядывайте выше. Много власти — много денег — много способов их потратить. Проклятье.
— Что?
Спейд не ответил, и Джотто вгляделся в него внимательнее — зрачки джинна расширялись, вбирая в себя радужку, скулы заострились.
Джотто присел рядом, пытаясь понять, что происходит.
— Тяжело держать одну и ту же форму столько времени, — признался Спейд. — Хочется измениться.
Его лицо снова исказилось.
— Не могу больше.
Джотто успел только приподняться, чтобы прикрыть Спейда от посторонних глаз, но тот уже скрылся в стремительно уменьшающемся облаке темного дыма.
— Хоть что-то, — сказал с отвращением на редкость уродливый черный кот. — Все-таки меньший объем.
— Спейд, извини, но, — Джотто понизил голос, — я не могу идти до дома с говорящим котом.
Кот вопросительно приподнял несуществующие брови.
— Только джинны могут так менять форму, — Джотто слегка помедлил, но закончил: — А джиннов здесь не очень любят.
— Джиннов нигде не любят, — безразлично сказал кот. — Ну хорошо, подождем, пока я отдохну, и пойдем. Хотя вообще ты можешь уйти, я вернусь после тебя.
— Я подожду.
Некоторое время они сидели молча — Джотто прикрыл глаза, наслаждаясь ощущением теплых лучей на лице и нагретого дерева под локтями.
— Расскажи мне про Вонголу.
Джотто открыл глаза — кот смотрел на него в упор без симпатии, но и без неприязни.
— А что ты хочешь узнать?
Кот мотнул хвостом:
— Я уже знаю, что это какая-то организация. Что ты хочешь втянуть в нее всех своих приятелей. Что организация благотворительная.
— Не благотворительная, — Джотто потянулся. — Послушай, я просто хочу сделать что-то. Что-то изменить… в лучшую сторону.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать, — отозвался Джотто удивленно.
— По человеческим меркам это мало, верно?
— Это как посмотреть. Наверное.
— Не наверное, а точно мало, — кот жутко улыбнулся, разом становясь еще уродливее. — Взять хотя бы эти рассуждения об улучшении мира. Я в свои шестьсот лет такое уже перерос. Ну хорошо, а что насчет этих… Хранителей?
— Это не моя идея, — Джотто сел прямо. — Об этом есть кое-какие записи. Есть люди, способные собирать вокруг себя других людей.
— Прирожденные лидеры.
— Не совсем. Это ближе к магии. Они наделяют собирающихся вокруг них людей силой. Ограниченное число по-настоящему близких людей. Своих Хранителей.
— Суеверия, — сказал кот пренебрежительно.
— Пламя, распределенное по элементам. Оно есть у меня и оно же, правда, измененное, появилось у Джи, Алауди, Лампо, Асари и Наккла.
Кот замолчал.
— Это… любопытно, — пробормотал он наконец. — Даже у Лампо?
— Да.
— И что же, с помощью этого… Пламени вы хотите пойти причинять добро направо и налево.
— Мы уже пытаемся, — сказал Джотто, смотря в сторону.
Крыльцо заскрипело, и Джотто обернулся — Спейд стоял на верхней ступеньке, разминая пальцы.
— Пойдем домой, — он спустился по ступенькам. — Ты ведь хочешь вернуться до темноты?

Совсем до темноты вернуться не получилось.
— Где тебя носило? — спросил Джи зло, открывая дверь.
— Пришлось задержаться, — Джотто изобразил на лице раскаяние. — Остальные уже пришли?
— Тут все будут?
— Да, Спейд, в такое время лучше держаться вместе.
— О, Мадонна, — сказал Спейд.
— А что, джинны могут быть верующими? — поразился выскочивший в коридор Лампо.
— В данном случае это просто выражение моих эмоций.
— И богохульство, — пробормотал Наккл.
В комнате Спейд устроился на подоконнике, отрешенно вглядываясь в медленно темнеющую улицу и словно над чем-то размышляя.
— Шторы скоро придется плотно задернуть, — сказал Джи, не глядя в его сторону.
Из кухни появился Асари, держащий в руках неглубокую миску, наполненную чем-то темным и вязким. Он макнул туда кончики сложенных вместе указательного и среднего пальцев и коснулся косяка выходной двери, начиная вырисовывать сложный узор.
Остро запахло кровью и миртом.
На лице Асари застыло сосредоточение и увлеченность. Он плавно водил пальцами по старому дереву, временами прикрывал глаза, вспоминая что-то, временами — шептал себе что-то под нос.
— С окнами он уже закончил? — спросил Джотто, не отрывая взгляда от Асари.
— Да, с ними же гораздо проще, — Джи подтолкнул к нему чашку с чаем.
— Спасибо, лучше оставлю Асари. И надо зажечь свечи — электрическое освещение сегодня отменяется.

Когда сумерки начали ощутимо сгущаться, Асари уже сидел за столом, усталый, но явно удовлетворенный, и пил чай.
— Спейд, пора закрывать последнее окно, — окликнул Джотто. Тот встал с подоконника и задернул шторы. В комнате воцарилась полутьма, от которой свечи спасали плохо.
— Подойдет?
— Вполне. Садись к нам.
Спейд покосился на него, но опустился на стул рядом — странно, боком, положив локоть на спинку и сгорбившись.
— Как все прошло с Алауди? — спросил Джи, смотря на Спейда.
— Прекрасно, — отозвался тот.
— А что могло пойти не так? — Джотто провел пальцами по скатерти. — Он все четко пересказал для Спейда. И Спейд считает, что мы точно должны попытаться выяснить что-нибудь на более высоком уровне. Среди состоятельных людей, я имею в виду.
— Это достаточно легко устроить, — Наккл пожал плечами. — Скоро же будет прием у герцога в честь окончания этого столетия. Другое дело, что пойти туда из нас всех можешь только ты.
— А я… — начал Лампо.
— Сын землевладельца — это все-таки мелковато для таких кругов, прости. Какой-то титул есть лишь у Джотто.
— Ну, я могу взять с собой кого-нибудь, — заметил тот.
— И это явно будет Джи, — сказал Лампо.
— Вообще-то я имел в виду Спейда.
Пару секунд все молчали, а потом Асари одобрительно произнес:
— Мысль хорошая.
— Правда? — спросил Джи.
— Ну конечно же. Он лучше разбирается в духах и демонах, чем любой из нас, к тому же, у него будет более свежий и непредвзятый взгляд на вещи, — Асари отпил из чашки. — Замечательно.
Джи недоверчиво покачал головой.
— Вы хоть представляете, чем это чревато? Что, если он выдаст себя? Привести на такое событие джинна? Джотто, да тебя вообще больше никуда не пустят.
— Достоинства этой идеи явственно перевешивают недостатки, — настаивал Асари. — Спейд могущественен. Уверен, он не допустит оплошностей.
— Признай, что ты просто упиваешься мыслью о джинне в высшем свете, — хмуро сказал Джи.
Асари прикрыл улыбку чашкой и промолчал.
— Все с тобой ясно.
Джотто кинул на Асари теплый взгляд и повернулся к Спейду:
— Спейд, ты не против?
— Я же должен отрабатывать контракт, — сказал тот со смешком.
Джотто хотел что-то сказать, но вдруг замер.
— Вы слышите?
— Ничего не… — начал Лампо, но замолчал. Через секунду за шторами громко задребезжало стекло.

Часть 4

— Началось, — пробормотал Наккл тихо. Лампо тяжело дышал, со страхом вглядываясь в запертую и защищенную кровавым узором дверь.
За дверью что-то двигалось — негромко, медленно, но ощутимо. Что-то огромное неповоротливо протискивалось по узкой улочке, задевая стены.
— Пройдет мимо, — Асари подпер щеку ладонью, выглядя абсолютно спокойным. — Он большой, ему не до нас.
Похоже, его предсказание сбывалось — отзвуки медленного передвижения уходили все дальше.
Но в окно вдруг что-то постучало — сначала коротко и легко, как будто неуверенно. Стук остановился на мгновение, стекло царапнули — все поморщились от длинного скрипа — на некоторое время воцарилась тишина.
А потом в стекло начали колотить.
— Что там такое? — бледный Лампо сидел, вжимаясь в спинку стула.
— О, поверь мне, ты этого знать не хочешь, — Асари склонил голову набок, вслушиваясь в бесконечный стук и звон трясущегося стекла. — И никто из нас не хочет.
Под непрекращающиеся удары кто-то подергал за ручку двери, попытался повернуть ее — конечно, безрезультатно. Впрочем, это не обескуражило невидимого гостя — и через мгновение дверь начали царапать снизу, словно пытаясь просунуть под нее хотя бы ноготь.
Джотто проверил взглядом длинную белую дорожку из соли и бахура, насыпанную прямо под дверью — Асари был предусмотрителен.
— Что-то сегодня ночью они уж очень оживленные, — напряженно сказал Джи.
— Это из-за Спейда, — Асари принялся размешивать свой давно остывший чай. — Они чуют, что здесь есть существо их рода. Их тянет к нему.
— Я не их рода, — с презрением произнес Спейд. — Джинны — это гораздо более высокий уровень.
— О, прости им их необразованность, — развеселился Асари.
Некоторое время они слушали, как что-то отчаянно пытается попасть внутрь.
— Ты бы мог их съесть? — шепнул Джотто Спейду на ухо.
— Возможно, но это явно не пошло бы на пользу моей сущности, — отозвался тот так же тихо. В неверном пламени свечей не было отчетливо видно его лица, и Джотто не понял, серьезен он был или нет.
— И сколько это будет продолжаться? — спросил Спейд, повысив голос.
— Часов до трех-четырех ночи будет самый громкий период. Дальше пойдет на спад, — Наккл зевнул.
— Посидим до двух и отправимся спать, — Джи поднялся. — Кто-нибудь хочет еще чая?
За дверью кто-то плакал — тихо, безнадежно и очень страшно.

— И что, так каждое полнолуние?
Джотто, уже почти заснувший, сел на кровати, силясь разглядеть хоть что-нибудь — безуспешно. Шторы были задернуты, давно задутая свеча уже даже не истекала дымом, и комнату наполняла кромешная тьма, говорящая голосом Спейда.
Сколько он уже был тут?
— Не совсем, — Джотто закрыл глаза, сдаваясь и опуская голову обратно на подушку. — Когда-то спокойнее, когда-то нет. Иногда бывает совсем тихо.
Щеки Джотто коснулось легкое движение воздуха — кажется, Спейд подошел к окну.
— Ясно.
Джотто закинул руки за голову и вдруг открыл глаза.
— Ты сейчас человек?
— Я никогда не человек.
— Я имею в виду — внешне.
По комнате сделали еще пару шагов.
— Нет.
Джотто уставился в темноту. С первого этажа раздавались звуки флейты — играл Асари.
— Что он делает?
Джотто улыбнулся:
— Умиротворяет их. Слышишь, на улице вокруг нашего дома стало тише?
— Зато внутри стало громче, — Спейд досадливо цокнул языком. — Я ведь собирался спуститься.
Джотто не ответил — мелодия, выводимая флейтой, усыпляла, заставляла веки опускаться. Заснуть ему мешало только присутствие Спейда — незримое, но давящее.
— Прямо режет по сущности, — пробормотала темнота тем временем.
— По идее, это должно тебя успокаивать, — сообщил Джотто, зевая.
Спейд снова прошелся к окну.
— Я пойду, — сказал он.
— На улицу нельзя.
— Найду безопасное место. Или сделаю его безопасным.
Через секунду Джотто почувствовал, что темнота стала просто темнотой — Спейд исчез.

Утро было холодным и тихим. Кто-то все еще боялся покинуть жилище, кто-то решил поспать допоздна — в любом случае, улица практически пустовала.
Скользнув мимо Асари, дремлющего за столом с флейтой в ладони, Джотто вышел наружу, поежился и запахнул короткий плащ покрепче. У многих домов со стен осыпалась штукатурка, кое-где треснули окна. Джотто обернулся к собственной двери — весь ее низ был покрыт глубокими царапинами. Окна, к счастью, остались целы.
Асари знал свое дело.
Джотто прикрыл дверь, стараясь не шуметь, и прислонился к ней спиной. От нечего делать он принялся следить за крупной кошкой, вышагивающей через улицу. Кошка выглядела достаточно безмятежной, и Джотто напомнил себе, что животных духи обычно не трогают, а, значит, эта ночь вряд ли стала для нее чем-то особенным.
Скользнув взглядом в сторону, Джотто поморщился — около одного из домов напротив были заметны следы крови. Плохо. Он отвел глаза и уставился в небо.
Увлекшись наблюдением за проплывающими по синей глади облаками и собственными размышлениями, Джотто вздрогнул, когда кто-то коснулся его плеча.
— У вас все хорошо? — Алауди выглядел усталым, хотя, вроде бы, должен был крепко проспать всю эту ночь. Возможно, причина крылась в том, что он шел сюда пешком, не превращаясь — не желал нервировать и без того измотанных людей; или он успел побывать в участке — и новости были неутешительными.
Он кивнул.
— Есть убитые, — ответил Алауди на вопросительный взгляд Джотто, косвенно подтвердив его измышления.
— Жаль.
За стол Алауди постарался сесть тихо, но Асари все равно проснулся и, улыбнувшись, спросил:
— Утро?
— Утро, — отозвался Алауди сдержанно.
— Хорошо.
— Возможно.
Асари медленно поднялся и ушел на кухню, заткнув флейту за пояс.
— Я видел царапины на двери.
— Да уж, сегодня было немного… оживленно, — дипломатично заметил Джотто. — Но у нас все в порядке, внутрь никто не попал.
— В порядке, — хмуро повторил Алауди и, наконец, позволил себе сумрачно улыбнуться.

Через пару дней все успокоилось — люди уже не боялись выходить на улицу, и им хотелось как-то развеяться.
Герцог точно рассчитал время своего приема.
— Я готов, Спейд сейчас придет, — Джотто застегнул жилет и попытался пригладить волосы.
— Приглашение?
— Курьер принес вчера вечером, держи. Спейда я уже вписал, — Джотто хмыкнул. — И ведь каждый раз они верят, что я все-таки приду с дамой.
Джи взял листок плотной бумаги:
— Так и написал — Спейд?
— Нет, конечно, это будет фамилией. Мы с ним придумали ему имя.
Джи одобрительно кивнул и вгляделся в убористые буквы.
— Джотто.
Джотто слегка подровнял манжеты рубашки и кинул на Джи вопросительный взгляд.
— Джотто, — повторил Джи тихо. — Почему бы вам было просто не написать… не знаю, «Джинн Спейд»? «Злобный дух Спейд»?
— Ладно тебе, Деймон — это хорошо. Есть же такое имя.
— Джотто прав. Прятать лучше всего на самом видном месте, — Асари зазвенел чайником.
Джи покачал головой и отдал приглашение Джотто, который аккуратно вложил его в нагрудный карман фрака.
— Закончили? Мы можем идти? — Спейд появился на диване, положив ногу на ногу и покачивая носком высокого сапога. Все обернулись в его сторону.
— Это что — мундир? — с сомнением спросил Джи.
Спейд встал и развел руки в стороны, позволяя рассмотреть себя.
— Вроде бы мундир. Только, по-моему, он слегка устарел, — заметил Наккл. — Под ним красная рубашка?
— А я думаю, выглядит весьма празднично, — сказал Джотто. — Скажем, Спейд — младший сын какого-нибудь аристократа не из наших мест, служил там в армии, приехал навестить нас. Будем надеяться, на приеме окажется немного знатоков военной формы.
— У него нет ни малейшей военной выправки, — мрачно произнес Алауди. — Ни следа.
— Он же сын аристократа, наверняка занимался в армии черт знает чем, а не выправкой. Ну что, Деймон, отправляемся на расследование.
— Да хранит вас обоих Мадонна, — Наккл вздохнул. — Да, Спейд, и тебя тоже.

Часть 5

На прием они чуть опоздали.
Потолок плыл где-то на невообразимой высоте. С этой же высоты и со стен весь огромный зал озаряли сотни — тысячи? — свечей и, кажется, даже внушительное количество лампочек. Как видно, хозяин решил продемонстрировать свою состоятельность не в последнюю очередь с помощью электрического освещения.
— Сколько золота.
Джотто согласно кивнул, разглядывая мраморные барельефы и вьющиеся по стенам украшения.
Гости успели разбиться по группам, то ли сплетничая, то ли что-то обсуждая — а, может, наслаждаясь и тем, и другим одновременно. Джотто с облегчением понял, что Спейд в своем полувоенном облачении не слишком сильно выделяется — в толпе мелькали мундиры и кители.
На специальном небольшом балконе расположился оркестр, пока исполняющий что-то тихое и ненавязчивое.
— Джотто, кто здесь кто? — Спейд наклонился к нему ближе.
— Я не буду показывать пальцем, просто опишу, — негромко отозвался Джотто. — Полный человек с пышными усами и в очках — сам герцог. С ним здоровается граф Санчи с женой. Нас к герцогу, конечно же, подводить не будут — слишком мелко, радуйся, что вообще пригласили. Высокий худой старик с брезгливым выражением лица — барон Аретино. Он вообще живет не здесь, просто давно знает герцога, потому, наверное, и приехал. О, а вон та девушка с золотистыми волосами — Елена, дочь герцога.
— Герцог ей доверяет? — задумчиво спросил Спейд.
— Странный вопрос. Он ее любит.
— Не о том речь. Что он может ей рассказывать?
Джотто задумался.
— Ходили слухи, что он иногда берет ее в деловые поездки и пускает на совещания. Не всем это нравится, потому слухи и разошлись.
— Прекрасно, — Спейд натянул перчатки плотнее.
— Подожди, ты что, собираешься, — Джотто еще сильнее понизил голос, — подойти к ней?
— Ну разумеется. Скоро начнутся танцы?
— Да, вот-вот, но… Спейд, я не уверен. У нее наверняка все расписано.
— Пусть изменит свое расписание. Я пошел.
— Хотя бы не упоминай ни о чем военном, сразу провалишься, — яростно прошептал Джотто ему вслед.
— Джотто!
Джотто развернулся, натягивая на лицо улыбку:
— Добрый вечер, сеньор Кавалонне.
— И вам, — Кавалонне сиял, явно довольный встречей. — Вы с другом?
— Да.
— Как и всегда, — Таддео усмехнулся. — Как у вас дела? Как прочие друзья?
— Все прекрасно, благодарю вас, — Джотто склонил голову.
— Как, — Кавалонне понизил голос, — продвигается то дело?
— Что вы, я практически не имею отношения к расследованию, — Джотто принужденно засмеялся. — Это вам лучше спросить у Алауди.
— Я спрашивал, — Таддео ощутимо погрустнел. — Он сказал, что, к сожалению, это дело полиции, и он не имеет права посвящать меня в детали.
«Любопытно, как Алауди выразился на самом деле», — Джотто подавил смешок и заметил:
— Глядите-ка, герцог поднимается по парадной лестнице.
— Да, сейчас наверняка объявит танцы, раз речь уже была. Вы примете участие?
— Вряд ли, — Джотто принялся искать взглядом Спейда, но не нашел и слегка занервничал.
— Вот и я тоже не собираюсь.
Оркестр заиграл вальс, и зал стал постепенно заполнятся танцующими.
— Это не ваш друг там? — Таддео прервал молчание. — С дочерью герцога?
— Что? — Джотто быстро отыскал темный мундир с золотыми эполетами. Спейд обнимал за талию Елену, которая выглядела радостной и даже, о боже, польщенной. — С ума сойти. Как он это сделал?
Кавалонне пожал плечами:
— А что такого?
— Она — дочь герцога, — Джотто скрестил руки на груди, — а он тут вообще впервые.
— Возможно, именно поэтому Елена заинтересовалась новым лицом, — Таддео вздохнул. — Вы знаете, а ведь я мог бы помочь расследованию. Ох уж этот Алауди…
— Что-что? — Джотто с трудом оторвал взгляд от танцующей пары. — Вам что-то известно?
Таддео приосанился:
— О, да. Я знаю, что многие знатные семьи приобрели охранников, чтобы те следили за безопасностью их детей. Необычных охранников. Големов с примитивными духами внутри.
Джотто замер, ловя каждое его слово.
— Духи примитивные, потому что они послушнее и четко следуют приказам, — зачем-то пояснил Таддео. — Проблема в том, что и информацию, в случае, если они что-то увидят, их них не вытрясешь. Но один раз получилось. Буквально за пару часов до нашей с вами встречи и при моем непосредственном участии.
— И что удалось узнать?
— Наверное, мне бы лучше было сказать это полиции, — Кавалонне передернул плечами. — Но вам я доверяю. Передадите Алауди, хорошо?
— Конечно, — Джотто нетерпеливо прикоснулся к плечу Таддео. — Что же выяснили?
— Вода.
— Что?
— Дух видел много воды. К сожалению, продолжить допрос не удалось — он развоплотился. Но это уже что-то, правда?
— Да, — Джотто сжал ладони вместе. — Это больше чем что-то.
Спейд кружился в танце с Еленой, двигаясь немного странно, будто чуть старомодно, но очень легко и красиво.

Прежде чем скрыться в небольшой комнате по соседству с парадным залом, Джотто удостоверился, что Спейд его видел и сделал нужные выводы. Впрочем, это, конечно же, не означало, что он мог прекратить танец в ту же секунду и последовать за ним, так что Джотто приготовился ждать.
В комнате было достаточно уютно — мягкие кресла, небольшой столик с пепельницей, неяркий свет свечей. Джотто устроился в одном из кресел и смутно пожалел, что никогда не курил и не собирался начинать — время надо было как-то убить. Чтобы не тратить его зря, он принялся размышлять над словами Таддео.
Ясно было одно — версия с покровительствующим убийствам богачом, похоже, провалилась. Конечно, можно было предположить, что охранника использовали не по назначению, не для защиты детей и близких, а для помех расследованию, но интуиция подсказывала Джотто, что дело не в этом. Тот охранник был слишком туп или получил неточный приказ — вот и воспринял тех, кого увидел на месте убийства, как врагов.
Слова же про воду не позволяли сделать каких-либо четких выводов.
Что имел в виду тот несчастный дух? Его в оболочке голема кинули в реку? Было использовано какое-то заклинание, связанное с призывом воды?
Джотто оперся локтями на столик и прижал пальцы к вискам, пытаясь сосредоточиться.
Вода. Избитые тела.
— Голова болит? — в комнату влетел довольный Спейд, притворил за собой дверь и уселся в кресло напротив.
— Я думаю, — возразил Джотто. — Как все прошло?
— Прекрасно. Я узнал кое-что важное. Насчет той каменной оболочки с духом. Это был…
— Охранник, купленный для защиты, — закончил Джотто. — Мне уже рассказали.
— Рассказали? — Джотто мог бы поклясться, что Спейд страшно разочарован. Джинн откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. — Ясно. Ну хорошо, у меня есть еще кое-что.
Джотто приглашающе кивнул.
— Елена поведала мне, что один из друзей ее отца потерял такого псевдо-голема. Голем патрулировал как раз тот район, где на вас напали. Владелец очень расстроился — неудивительно, учитывая, сколько денег он на эту штуку потратил; провел расследование — маг, давший голему приказы, оплошал. Допустил какую-то двусмысленность — вот голем и отправился на место преступления искать приключений. Ох и досталось же этому магу, — Спейд произнес это с явным удовольствием.
— Значит, нападение абсолютно точно не связано с убийствами. Ну, напрямую, — заключил Джотто. — А теперь послушай, что узнал я.
Вода привела Спейда в точно такой же тупик.
— А в результате выяснится, что этого идиота просто случайно облили водой из окна, — наконец досадливо предрек он.
— Давай не будет отметать почти единственную зацепку, что у нас есть.
— Ну хорошо, хорошо.
Некоторое время оба размышляли — точнее, Джотто размышлял, а Спейд, похоже, просто устало смотрел в потолок. Или, возможно, думал о Елене.
— Ты хорошо танцуешь, — заметил Джотто.
— Лестно слышать, — Спейд осклабился. Джотто, вздрогнув, заметил острые белые зубы и нечеловечески длинный язык. — Сменил немного форму, чтобы передохнуть. Только что, не паникуй, — поспешил добавить он.
— Как тебе удалось пригласить Елену?
— Подошел, сделал комплимент, пригласил. Что тут сложного? — Спейд пожал плечами. — К тому же, думаю, я не заискивал перед ней, как остальные, и это тоже сделало меня привлекательнее. Она приятная, насколько это вообще возможно для вас, людей, выглядит хорошо, и пресмыкательство ее явно раздражает.
Джотто помолчал немного, пытаясь удержать рвущийся с языка вопрос, но сдался:
— Послушай, а разве ты вообще способен… находить людей внешне привлекательными?
— А почему бы и нет? — поразился Спейд.
— Но ведь там, в твоем мире, у вас нет формы, правда? У вас должны быть совсем другие каноны красоты.
— Само понятие красоты становится для нас существенным только в вашем мире, — изрек Спейд. — А так как призывают нас постоянно только люди, мы можем разбираться в вашей внешности и даже — о ужас — считать некоторых из вас красивыми.
— То есть, — Джотто пустился в раздумья, — при нужных условиях ты бы точно так же мог разбираться во внешности, скажем, барсуков?
Спейд поперхнулся.
— Знаешь, — сказал он, — барсуки меня пока не призывали, но как только подобное случится — я обязательно выкрою время, чтобы поделиться с тобой открытиями по поводу их внешнего облика. Возможно, даже превращусь специально для тебя в самую красивую барсучиху.
Джотто не удержался от смеха, и Спейд ответил ему острозубой улыбкой.
— К слову, насчет Вонголы, — произнес он медленно. — Я размышлял над тем, что ты рассказал мне… Это может быть очень… перспективным.
Джотто растерялся на мгновение.
— Ты правда так считаешь?
— Да. А ты разве нет?
Джотто вздохнул.
— Иногда я сомневаюсь, — признался он.
Спейд приподнял брови.
— Я… мы все очень разные. Иногда мне кажется, что мы никогда не сможем создать что-то… такое, — Джотто усмехнулся. — Я собрал вместе своего друга детства из простой семьи, сына загородного землевладельца, японского оммедзи, вервольфа-полицейского и религиозного боксера. Из самых разных кругов. Из множества… миров.
— Вы ладите очень хорошо, — заметил Спейд.
— Ты с нами всего полторы недели. Лампо — нехорошо так говорить, но это правда — труслив. Наккл не в восторге от Асари и его бескрайней любви ко всевозможным духам. Алауди и Наккл оба не особенно поддерживают саму идею Вонголы. Да что там — никто из моих друзей не верит в нее по-настоящему. Разве что Джи — но Джи больше верит в меня.
— Я верю в Вонголу.
Джотто поднял глаза — Спейд нервно облизывал губы длинным языком.
— Магия сработала, разве нет? Пламя появилось. Древняя магия — самая надежная, а эта магия — явно древняя. То, что ты хочешь создать, должно выжить, опираясь на эту магию.
Спейд подался вперед, резко приблизившись к Джотто:
— Мы одиночки. Я одиночка. Но в том, что ты хочешь сделать, я чувствую силу. Мощь. Величие.
Джотто смотрел в глаза Спейда — в них было какое-то жадное восхищение, увлеченность. Он действительно верил в то, что говорил. Из-за близкого расстояния Джотто почувствовал его запах — не только кровь и земля, но еще и слабый аромат сухих листьев.
— Я не слишком люблю людей, но к этому я хочу прикоснуться. Хочу увидеть настоящее зарождение этого. Этой… силы, — Спейд сжал ладонь в кулак.
— Силы для помощи людям, — негромко заметил Джотто, и Спейд слегка улыбнулся.
— Конечно. Для помощи.
Помолчав, Джотто выдохнул:
— Я совсем не ожидал, что ты так думаешь. Спасибо. Это важно для меня.
Спейд склонил голову и поднялся.
— Я передохнул. Возвращаемся домой? Если там будет волкулак, можно будет сразу все ему рассказать.
Джотто согласно кивнул и тоже встал.
— Спейд, зубы. И язык.
— Точно.
— А это что — хвост?!
— Сейчас его не будет.

Часть 6

Когда они вышли на улицу, солнце давно зашло, и небо было усыпано звездами. Чем дальше они уходили от сияющего особняка герцога, тем темнее становилось вокруг. Впрочем, совсем пропасть во тьме улице не давал тусклый свет фонарей.
Хорошее настроение переполняло Джотто от головы до ног. Неизвестно, в чем именно крылась причина — в словах ли Спейда, или в том, что у них появилась новая зацепка — но он чувствовал, будто удача наконец-то снова повернулась к нему лицом — и улыбнулась.
У удачи были острые белые зубы.
Да, Спейд приносил удачу. Джотто видел это ясно.
Ощущение радости заставило его вскочить на бордюр и попробовать прошагать по нему — разумеется, быстро поскользнувшись. Спейд успел поймать его под локоть.
— Если ты умрешь, возвращаясь с этого приема, волкулак сотрет мою сущность в пыль собственными силами, — сообщил он. — А Джи поможет.
— Если волкулак услышит, как ты называешь его волкулаком, он сотрет твою сущность в пыль и без помощи Джи.
Они прошли мимо набережной, где в такое время гуляли разве что влюбленные парочки, и где запах рыбы был, похоже, неистребим даже когда сама рыба давно исчезла с прилавков. Стало ощутимо темнее — фонарей здесь было меньше. А потом раздался вопль.

Джотто завертел головой, пытаясь понять, откуда кричат. Спейд поймал его за руку:
— Пошли отсюда.
— Ты в своем уме? Кому-то нужна помощь!
— Джотто, у меня сейчас не так много сил.
— Зато у меня полно. Туда!
Джотто вырвал ладонь и побежал на источник звука. Спейд нехотя последовал за ним.
Они бежали в полной тишине, нарушаемой только слабыми криками, становящимися все короче и тише, петляли между улицами.
— Здесь! — Джотто нырнул под маленькую узкую арку в темную подворотню и через секунду тоже вскрикнул.
— Вода, — ошарашенно выдохнул подбежавший Спейд. — Вот она.

Они оказались в чем-то вроде колодца, созданном стенами заброшенных домов, войти в который можно было только через арку. Возможно, когда-то здесь играли дети обитателей этих старых зданий, но сейчас здесь царила темнота и грязь — только где-то высоко виднелось чистое ночное небо.
Перед ними высился огромный столп воды — мутной, темной и, кажется, живой. У существа были грубо очерчены руки и слепые впадины глаз, а все остальное было сплошной водной массой.
Существо держало в одной из гигантских рук человека — уже молчащего.
— Элементаль, — придушенно сказал Джотто. — Быть этого не может.
Существо замерло, а потом обернулось к нему.
— Джотто, — произнес Спейд сквозь зубы. — Быстро уходим. Сию секунду.
Они одновременно рванули к арке — но не добежали. Прямо перед ними в мостовую ударил исполинский водный кулак, раздробив камни и отбросив их обоих в разные стороны.

К счастью, в этот раз Джотто упал довольно удачно, лишь слегка ушибив ногу — но испытал неприятное чувство дежа-вю. Вот только сейчас их было не четверо и даже не трое — всего два.
А элементаль, кажется, был в ярости.
Столп воды ударил совсем рядом, Джотто вскочил, бросаясь в сторону, к Спейду, и упал рядом с ним.
— Ты можешь исчезнуть? Переместиться?
— Нет. Не сейчас. Да если бы и мог — контракт обязывает меня защищать тебя, — Спейд сосредоточенно смотрел на элементаля.
— Я могу приказать тебе переместиться?
Спейд взглянул на него насмешливо.
— Можешь, но от этого у меня сил не прибавится. В сторону!
Они отскочили друг от друга за секунду до того, как между ними грохнулся водяной молот.
Элементаль не ревел, не выл — он просто молча крушил мостовую, пытаясь попасть по Джотто или Спейду.
Периодический грохот дробящегося камня, шуршание подошв обуви, короткие восклицания — вот и все.
Спейд начал запускать в элементаля Взрыв за Взрывом. Это не наносило ему каких-то существенных повреждений, но дало время Джотто сосредоточиться на Пламени. Он швырнул в элементаля крупный сгусток огня. Потом еще один.
Раздалось громкое шипение, как будто в костер плеснули водой.
— На него ничего не действует, — выкрикнул Спейд зло. — Что ему твой огонь? Он же просто гасит его! Ему даже Взрывы нипочем!
— В сторону!
Брызнули осколки камня.
Спейд был прав. Даже если какая-то атака достигала цели — элементаль легко заполнял поврежденное место все той же водой. Чтобы хоть как-то навредить ему, требовалось целиком окружить его огнем — а как это сделать, Джотто не знал.
— В сторону!
Джотто рванул вправо, Спейд — влево.
К сожалению, элементалю, похоже, начала надоедать эта беготня, и он решил определиться с первой жертвой.
Поколебавшись пару мгновений, он шагнул к Джотто.
«Сегодня какой-то день дежа-вю».
Джотто вяло ударил элементаля еще парой огненных шаров, больше чтобы замедлить, чем веря в успех.
«Надеюсь, Спейд сообразит выбежать, пока этот отвлекся, и привести кого-нибудь».
В предполагаемую голову элементаля прилетело Направленное Ущемление.
«Нет, не сообразил. Вот же скотина, когда надо — его нет, когда не надо — сам черт не выгонит».
— Джотто, в сторону!
— Тут угол, — хотел сказать Джотто. — Он меня загнал. В какую еще сторону?..
Но не успел — Спейд метнулся прямо между ним и элементалем.
Метнулся и замер. Лицо его плыло, будто он перестал сколько-нибудь контролировать свой внешний облик и бросил всю энергию на другое; скулы заострились, глаза стали черными провалами без радужки и белка. Спейд странно, будто не осознавая, что делает, воздел и выгнул правую руку, отвел в сторону другую, вскинул голову выше.
И элементаль остановился.
Некоторое время никто из них не шевелился. Джотто разглядывал элементаля, стоящего неподвижно в каком-то подобии… клетки? Да, это было похоже на клетку, на клетку из светящихся серебристых линий, появившихся ниоткуда, но исчезать, похоже, не собиравшихся.
— Что ты сделал, — почему-то утвердительным тоном спросил Джотто.
— На мой взгляд, он думает, что он в клетке, — безэмоционально сообщил Спейд после долгой паузы. — Хотя клетка — просто иллюзия. Но он в нее верит.
— Хорошо. Замечательно. Как ты это сделал? Джинны умеют внушать?
— Нет, не умеют. Я точно не умею. И я понятия не имею, как это сделал.
Они снова помолчали.
Спейд опустил руки и тут же поднял их снова.
— А это что? Проклятье, что это?
Его узкие ладони были окутаны сиреневым огнем — уже пропадающим, бледнеющим, но все еще ясно видным. Спейд попытался стряхнуть остатки огня — безуспешно.
— Это явно имеет какое-то отношение к произошедшему, — наконец заявил Спейд.
— Спейд, — хрипло сказал Джотто.
— Есть предположения?
— Спейд, это Пламя. Пламя Тумана.
Элементаль стоял, не двигаясь, будто превратившись в гигантскую глыбу льда.

Часть 7

— Я смог немного поговорить с ним, — сказал Асари. — Конечно, его все равно уничтожат, но мне хотелось. Да и им были интересны его мотивы.
Джи кивнул.
— Что ты узнал? — спросил Джотто.
— Он жил в реке. Тридцать лет назад его усыпили прямо в ней — так делать нельзя, и это было незаконно, но это сделали. Он был слишком шумный или вроде того. Об этом смогли найти запись. А пятнадцать лет назад, как вы, верно, знаете, всех речных элементалей переправили за город, чтобы им не повредили строящиеся рядом предприятия и дома (город ведь расширялся), да и чтобы они сами всему этому не мешали. Вот только о нем никто не знал, — Асари вздохнул. — Он проснулся год назад — в другом, незнакомом ему мире. Такие элементали — часть реки, и река — часть их; так что исчезновение собратьев он почувствовал, как потерю куска своей плоти. Вода была загрязнена, берега окутаны шумом.
Асари помолчал.
— Он абсолютно безумен. Мне было с ним бесконечно тяжело общаться. Он сошел с ума очень скоро, почти сразу, как проснулся. И все, что он делал потом — только следствие его состояния. Мы знали, что все убитые — ну, те, кого смогли опознать — жили неподалеку от реки и были старше сорока лет. Можно было предположить, что все они в детстве ходили туда; но чего мы не знали — так это того, что у всех них был слабый дар, позволявший говорить с такими вот элементалями. Все они общались с ним тогда, тридцать лет назад, и их лица — одно из последних воспоминаний, что у него осталось.
— Но зачем он пошел убивать их?
— Ради Мадонны, Джи, у него все перепуталось в голове. Я не совсем понял, хотел ли он выяснить у них, что произошло с привычным ему миром, или винил их во всех переменах, но каждый раз результат был один — он каким-то невероятным чутьем находил их и забивал насмерть. И уродовал лица — видимо, проникнувшись ненавистью к воспоминаниям о них.
— А мы привыкли считать, что элементалей в городе больше не осталось, и даже не вспоминали о них, — нарушил молчание Джотто. — А ведь именно у них нет запаха, если вдуматься. Запаха, который можно было бы отличить от окружающей среды.
— Все это… грустно, — устало сказал Асари. — Я пойду. Увидимся завтра.
— Джи, мне надо с тобой кое о чем поговорить, — произнес Джотто, когда за Асари закрылась дверь участка. — Это касается Спейда. И я даже не знаю, как ты к этому отнесешься.

Джотто дочертил на полу комнаты пентакль и поднялся, отряхивая с рук мел.
— И что ты теперь собираешься делать?
— Вернусь в свой мир, — раздраженно отозвался Спейд. — Я уже говорил, мне надо восстановиться.
— А когда тебя можно будет снова призвать? — настаивал Джотто.
Спейд закатил глаза:
— Через неделю. Хотя бы через неделю.
— Хорошо, — Джотто повысил голос. — Хранитель Вонголы.
Спейд взглянул на свою руку, и та начала окутываться сиреневым пламенем. Он странно усмехнулся.
— Только подумай, теперь ты сможешь не просто наблюдать за созданием Вонголы, но и отследить ее путь, — Джотто подумал. — Если учесть твою продолжительность жизни — весь путь. Даже после того, как мы все умрем от старости.
— Да, — согласился Спейд медленно. — Я смогу.
Он встал в пентакль.
— До встречи, Вонгола Примо.
Джотто шепнул пару слов, и он исчез, оставив после себя запах крови, земли и сухих листьев.

@темы: авторский фик, команда Вонголы (1 поколение), задание 4: фик, джен, PG-13

---

[team-arcobaleno]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Команда Kokuyo Gang. Внеконкурс. Гиф-анимация арта «Кто любит меня, за мной!»

[Kokuyo Gang]

Название: Кто любит меня, за мной!
Автор: Oriental_Lady
Герои: банда Кокуё в полном составе
Категория: джен
Рейтинг: G
Дисклаймер: все принадлежит Акире Амано.
Предупреждение: под катом тяжелая гифка.
Примечания: гиф-анимация выполнена на конкурс Reborn Nostra на дайри.

@темы: другое, фанарт, джен, G

---

[Vongola X Team]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Команда Kokuyo Gang. Задание 3. Арт «Кто любит меня, за мной!»

[Kokuyo Gang]

Название: Кто любит меня, за мной!
Автор: Oriental_Lady
Герои: банда Кокуё в полном составе
Категория: джен
Рейтинг: G
Дисклаймер: все принадлежит Акире Амано.
Предупреждение: очень большой арт.
Примечания: рисунок выполнен на конкурс Reborn Nostra на дайри, тема «Следовать за его силой».

Полноразмерный арт, 1600x1200

@темы: фанарт, команда Кокуе, задание 3: рисунок, джен, G

---

Команда CEDEF. Задание 3. Рисунок на тему «Связь поколений»

[CEDEF]

Название: Скованные одной цепью
Автор: PricklyCloud, Oriental_Lady
Герои: Алауди, Хибари Кея
Категория: джен
Рейтинг: G
Дисклаймер: Все взято из секретных архивов Амано Акиры. Команда не извлекает прибыли, только информацию
Примечания: рисунок выполнен на конкурс Reborn Nostra на дайри, тема «Связь поколений»

По клику - большой вариант картинки (1 300px × 1 000px)

@темы: фанарт, команда ЦЕДЕФ, задание 3: рисунок, джен, G

---

Команда Millefiore. Задание 3. Арт "Выбор"

[Millefiore]

Название: Выбор
Автор:  Millefiore
Герои (Пейринг): Юни, Генкиши
Категория: джен
Рейтинг: G
Дисклаймер: все принадлежит Амано
Примечания: рисунок выполнен на конкурс Reborn Nostra на дайри, тема "Двойная жизнь"

@темы: фанарт, команда Миллефиоре, задание 3: рисунок, джен, G

---

[team-arcobaleno]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Команда Varia Team. Задание 3. Арт "Are you ready for hell?"

[Varia Team]

Название: Are you ready for hell?
Автор:  Varia Team
Герои: Занзас, Сквало, Маммон, Леви, Луссурия, Бельфегор
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Дисклаймер: Нам не принадлежит ничего. Только то, что мы возьмем сами
Примечания: рисунок выполнен на конкурс Reborn Nostra на дайри, тема "В живых не оставлять никого"

Превью: увеличение по клику

@темы: фанарт, команда Варии, задание 3: рисунок, джен, PG-13

---

Команда Vongola Primary. Задание 3. Арт "L'unione fa la forza"

[Vongola Primary]

Название: L'unione fa la forza
Автор:  Sagami
Герои (Пейринг): Первое Поколение Вонголы
Категория: джен
Рейтинг: G
Дисклаймер: манга и аниме Katekyo Hitman Reborn! принадлежат Амано Акире и студии Artland
Примечания: рисунок выполнен на конкурс Reborn Nostra на дайри, тема "Небо, которое объединяет всех"

@темы: фанарт, команда Вонголы (1 поколение), задание 3: рисунок, джен, G

---

Команда Millefiore. Внеконкурс. Арт "Зелень-зеленью"

[Millefiore]

Название: Зелень-зеленью
Автор:  Millefiore
Герои (Пейринг): Кикё
Категория: джен
Рейтинг: PG
Дисклаймер: права на персонажа принадлежат Амано Акира
Примечания: рисунок выполнен на внеконкурс Reborn Nostra на дайри

@темы: фанарт, команда Миллефиоре, джен, PG, внеконкурс

---

Varia Team. Вне конкурса. Арт "Солнце на глубине"

[Varia Team]

Название: Солнце на глубине
Автор:  Varia Team
Пейринг: Ad!Реборн/Сквало
Категория: джен
Рейтинг: G
Дисклаймер: Нам не принадлежит ничего. Только то, что мы возьмем сами
Саммари: иллюстрация к одноименному фику
Примечания: рисунок выполнен на конкурс Reborn Nostra на дайри

Превью: увеличение по клику

@темы: фанарт, команда Варии, джен, внеконкурс, G

---

Команда Arcobaleno Team. Внеконкурс. Арт "Мотылёк".

[team-arcobaleno]

Название: Мотылёк
Автор:  team-arcobaleno
Герой: Ария
Категория: джен
Рейтинг: G
Дисклаймер: Katekyo Hitman Reborn! © Amano Akira
Примечания: рисунок выполнен на конкурс Reborn Nostra на дайри, иллюстрация к фику «Мотылёк»

@темы: фанарт, команда Аркобалено, джен, внеконкурс, G

---

Команда Kokuyo Gang. Внеконкурс. Перевод «Нужды Кокуё»

[Kokuyo Gang]

Название: Нужды Кокуё
Автор: Nightsmoke
Ссылка на оригинал: The Exigencies of Kokuyo
Переводчик: Мировега
Бета: jf,j
Разрешение на перевод: получено
Герои: Мукуро, Хром, Кен, Чикуса, Реборн, Тсуна
Категория: джен
Рейтинг: PG
Жанр: юмор
Размер: 2 067 слов в оригинале
Саммари: когда Кокуё-лэнд становится окончательно непригодным для жилья, Мукуро, Хром, Кен и Чикуса решают снять квартиру. И, конечно, для всех окружающих это решение становится той ещё головной болью.
Дисклаймер: все принадлежит Акире Амано и автору фика.
Примечания: перевод выполнен на конкурс Reborn Nostra на дайри.

Левый глаз Рокудо Мукуро нервно подергивался. Не то чтобы это было для него в порядке вещей, но любой хаос, созданный не им самим, неизменно портил Мукуро настроение. Особенно когда он приходил домой, а дом выглядел так, будто там только что случился взрыв.
- И? – он улыбнулся собравшейся вокруг него компании. – Что здесь случилось?
Покрасневшая Хром уткнулась в книгу, избегая его взгляда.
- Кен пытался разогреть ужин в микроволновке, – флегматично ответил Чикуса.
- Я не виноват, Мукуро-сан! – крикнул из кухни Кен. – Эти инструкции совершенно бессмысленны!
- Тебе просто нужно было прочитать их правильно, Кен.
- Заткнись, Какипи.
- И что же было написано в инструкции? – все с той же неестественной улыбкой спросил Мукуро.
Кен нахмурился, подошел к мусорному ведру и достал из него упаковку.
- Эм… – он перечитал инструкцию ещё раз. – Я сделал это… и это… ох.
Он поднял взгляд:
- Ну откуда, черт возьми, я должен был знать, что нельзя совать туда пластик?
Мукуро вздохнул, сжав пальцами переносицу. Похоже, им нужна была новая микроволновка.
Опять.

*

Изменения привычной для Кокуё жизни начались в этом году, когда Савада Тсунаёши от имени здравоохранения Намимори решил наконец-то вмешаться в их дела. Конечно, Мукуро в свое время полностью отрезал Кокуё-лэнд от внешнего мира, но даже это не позволяло закрывать глаза на кое-какие вещи.
Обычно в Кокуё-лэнде пахло слежавшейся пылью и резиной, и едва-едва заметно – давно засохшей кровью. Сырость и затхлый запах гниющей мебели навевали ассоциации о каком-то заброшенном цирке, или, может, о привидениях из викторианских домов. Кокуё-лэнд был просто ветхим зданием, домом за гранью мечты – домом, который потерял не только своих жителей, но и мечты своего детства. И все же для некоторых людей он был и оставался домом.
Но прошло шесть лет, и даже Мукуро признал, что нужно что-то менять. В Кокуё-лэнде не было освещения: электричество перестало поступать ещё в те времена, когда Савада Тсунаёши только-только закончил школу, и для починки требовалось государственное вмешательство. Также здесь не было сантехники, и потому с гигиеническими процедурами в Кокуё-лэнде все было, мягко говоря, неоднозначно. Кроме того, тут ещё и крысы водились – как и другие неприятные вредители, они скреблись ночами под половицами, прерывая и без того чуткий сон. И, конечно, определенные проблемы доставляли насекомые: все обитатели Кокуё так или иначе пережили знакомство с клопами, а у Кена однажды завелись вши.
И поскольку все они были беглецами без официальных документов, никто из них не мог устроиться работать даже на неполный рабочий день. Конечно, Мукуро мог создать поддельные документы, но рано или поздно истина все равно всплывала. За свое скудное питание они расплачивались из пособия, выплачиваемого им Вонголой, и в свои худшие дни питались одними сэндвичами и шоколадными батончиками, отложив изыски до лучших времен. Иногда, когда дела были совсем плохи, им приходилось воровать. Ну а после того, как вес Хром упал до сорока килограммов, Реборн лично связался с Девятым Вонголой – и в результате у жителей Кокуё-лэнда немного прибавилось иен, а вместе с ними и еды.
Каждый, исключая их самих, понимал, что с этим нужно что-то делать. От потолка, стен и пола время от времени отваливались целые куски; конечно, Мукуро и его соратники были обученными бойцами и могли позаботиться о себе, но в Кокуё-лэнд было страшно даже просто зайти, не начав переживать за собственную безопасность. Кроме того, со временем у Кена развилась аллергия на пыль, а Хром заработала боли в спине от сна на полу.
Короче, по прошествии шести лет Кокуё-лэнд стал окончательно и бесповоротно непригоден для жилья.
Тсуна никогда не одобрял жилищные условия Кокуё – и теперь, когда ему исполнилось двадцать, мог вполне законно в это вмешаться. Взяв ситуацию под свой контроль, он нашел подходящую квартиру на окраине Намимори, где могло разместиться четверо жильцов. Хозяйке квартиры Тсуна объяснил, что эти жильцы – очень… необычные личности, и потому у них необычные нужды.
Упирая на это, он даже убедил ее снизить арендную плату.

*

И все это привело к нынешней ситуации: Мукуро внезапно оказался перед проблемой, для решения которой ему отчаянно не хватало опыта. Все-таки они были новичками во всем, что касалось нормального образа жизни. Простые повседневные мелочи вдруг оборачивались чудовищными проблемами; в конце концов, ни один из них не воспитывался нормально. Мукуро, Кен и Чикуса вообще были сиротами, отобранными Эстранео для чудовищных экспериментов. Хром – до этого Наги – родители уделяли так мало внимания, что это не сыграло фактически никакой роли.
Будучи постоянно в бегах, они привыкли к совсем другому окружению, и что-то настолько простое, как жизнь в квартире, по-настоящему будоражило их ум.
Чикуса был в восторге от существования водопровода. В первый же вечер он простоял под душем больше двух часов, пока Кен не начал колотить в дверь с воплями о том, что ему нужно отлить. Сам Кен, никогда не спавший в кровати, наслаждался возможностью дрыхнуть больше восемнадцати часов по выходным. Никогда прежде у них ещё не было личных комнат, так что теперь они отрывались по полной. К примеру, Хром быстро отказалась от своего старого метода переодевания, выработанного после открытия, что в Кокуё-лэнде фактически нет дверей; однажды она провела весь день в нижнем белье просто потому, что могла это сделать.
Конечно, Хром знала о жизни в квартире чуть-чуть больше остальных – в конце концов, когда-то она действительно жила с родителями. Наблюдая за остальными, она время от времени думала, что если бы Босс (или кто угодно ещё) увидел сейчас Мукуро, он, конечно, засмеялся бы. Или заплакал. Проблема заключалась в том, что Мукуро был абсолютно невежествен – с гордым, независимым видом он пытался подать ситуацию так, будто знает, что делает; от этого становилось только смешнее. В первую неделю после переезда Хром нашла в холодильнике шампунь.
Постепенно они привыкли и к раковине. Кен громко смеялся, когда Мукуро включил воду на полную мощность, не подозревая о силе напора, и оказался мокрым с ног до головы. Хром обнаружила, что теперь, когда освещение не мерцает и не гаснет в самый неподходящий момент, она может читать гораздо больше; правда, иногда она забывала выключить свет днем. С ними случалось много забавных случаев – к примеру, Чикуса складывал одежду в кухонные шкафы, а Мукуро готовил еду на гладильной доске.
Но кроме забавных ситуаций случались и не очень забавные. Их туалет несколько раз забивался, поскольку у них не было никакого чувства меры и они не знали, сколько бумаги нужно использовать. Также Кен использовал туалет как корзину для еды, мусора и других вещей (Чикуса, по всеобщему признанию, справлялся с этими проблемами намного лучше). Однажды Мукуро проявил истинную храбрость, попытавшись воспользоваться вантузом и прочистить туалет… и, конечно, это начинание закончилось предсказуемо плохо.

*

Спустя несколько месяцев Саваде Тсунаёши начала звонить хозяйка квартиры, которую заняли бывшие жители Кокуё.
После одного из таких звонков Реборн нашел Тсуну сидящим за столом и устало потирающим виски.
- Какие-то проблемы, Тсуна?
- Ну, если не считать мафию проблемой, то мне опять звонила хозяйка съемной квартиры, – ответил Тсуна, не отрывая взгляд от телефона.
Выражение лица Реборна скрыла тень от шляпы.
- И что на этот раз?
- Вчера они сожгли диван, – сказал Тсуна, старательно не глядя на собеседника.
- Ясно.
- Как сказала хозяйка, люди уже несколько месяцев жалуются на проблемы с сантехникой и разные громкие звуки, доносящиеся из их квартиры, – объяснил Тсуна. – Некоторые говорят, что, как им кажется, там содержат каких-то крупных животных. В других случаях слышны громкие крики, но никто не может понять их смысла, поскольку все они на итальянском языке.
Реборн выглядел совершенно не удивленным.
- А диван?..
- Они утверждают, что пытались приготовить ужин. Не спрашивай меня, при чем тут диван.
Тсуна наконец-то поднял голову, и стали видны усталые морщины вокруг его глаз.
- Так что сегодня хозяйка решила заглянуть к ним лично, – продолжил он. – Она сказала, что увидела следы от когтей на стенах, а стол выглядел так, будто его кто-то кусал. И по всей квартире обнаружилась запекшаяся кровь. Поэтому она спросила у «худенькой одноглазой девушки с короткой стрижкой», которая единственная была дома, держат ли они в квартире животных.
- Наверное, сложно было такое объяснить, – фыркнул Реборн.
- Готов поспорить. – Тсуна убрал руки с висков и откинулся на спинку стула. – Как гласит рассказ хозяйки, Хром ответила, что нет, они не держат животных – только человека с очень большими зубами. И это было бы смешно, если бы не все прочие обстоятельства.
- Неужели Мукуро не хотелось, чтобы его жилище выглядело более… прилично?
- Очевидно, он решил не тратить свою силу на подобные мелочи, – с горькой иронией ответил Тсуна. – Хозяйка была несколько… – он поискал нужное слово, – …несколько обезумевшей. Особенно от вида крови. Я еле-еле убедил ее не звонить в полицию.
Реборн спрыгнул со стола.
- И что ты намерен делать теперь, Тсуна? – спросил он. – Это твоя семья, и ты несешь за них ответственность.
Тсуна провел рукой по волосам, взъерошив их ещё сильнее, и тяжело вздохнул.
- Честно говоря, я не знаю, – сказал он. – Наверное, мне стоит съездить туда.
Он застонал, вставая, чтобы взять свое пальто.
- Иногда я удивляюсь, зачем ты включил в мою семью настолько помешанных людей, Реборн.

*

В конце концов Мукуро со товарищи удалось избежать близкого знакомства с властями – в основном благодаря помощи Тсуны. Он, то есть Тсуна, все-таки приехал лично и сумел убедить хозяйку, что в случившемся нет ничего непоправимого. Его харизма с течением времени лишь возросла, и в сочетании с обаятельной улыбкой, глазами раненого олененка и симпатичной внешностью давала просто поразительный эффект – даже Реборн был впечатлен. Тсуна предпочитал уговоры, а не грубую силу, и постепенно совершенствовался в этом искусстве. Так что у хозяйки не было ни единого шанса.
Мало того, что Тсуна убедил ее не придавать случившемуся особенного значения – он ещё и пообещал заплатить за убытки, которые принесут эти жильцы. Все равно в следующем году они все переезжают в особняк Вонголы в Неаполе.
После того, как они наконец съехали, хозяйка месяц ходила к психологу.
Кен с Чикусой теперь знали, как правильно пользоваться туалетом, а Хром не жгла свет днем и не находила шампунь или мыло в холодильнике. Мукуро больше не использовал гладильную доску вместо разделочной, и все они более-менее усвоили, как работает микроволновка.
Они наконец привыкли к происходящему и были довольны, что у них есть такое прекрасное жилье. И хотя вслух об этом могла сказать только Хром, все они были благодарны Тсуне.
После всего произошедшего пятый этаж этого дома стал чем-то вроде легенды, хотя жильцов там давно уже не было. Но пока они были, для хозяйки стало почти что ритуалом предупреждать о странном шуме. Не пугайтесь, говорила она, если потолок будет вдруг трястись, будто сверху кто-то прыгает, и не волнуйтесь. Это нормальная ситуация.
На самом деле в их квартире больше никто не жил. Если бы кому-то нужно было попасть внутрь, он заметил бы, что это единственная квартира в доме, где есть два огнетушителя. В ванной стоит большой вантуз, и во всех спальнях можно найти немного шоколадной крошки, оставшейся от шоколадных батончиков. Штукатурка на стенах покрыта глубокими царапинами из пяти полос, и в квартире до сих пор стоит неизгладимый запах горелой пищи, мокрой шерсти и совсем немного – крови.
Финансы Савады Тсунаёши сильно истощились за этот год, но не настолько, насколько он ожидал.
Всегда может быть хуже, напоминал себе Тсуна. По крайней мере, он не обеспечивал жильем Варию.

@темы: перевод, команда Кокуе, джен, PG, внеконкурс

---

Команда Arcobaleno Team. Задание 2. Авторский фик "Семья превыше всего"

[team-arcobaleno]

Название: Мотылек
Автор:  team-arcobaleno
Бета:  team-arcobaleno
Герои (Пейринг): Ария, Гамма, Луче
Категория: джен
Рейтинг: G
Жанр: General
Размер: 3020
Предупреждения: *YB!
Саммари: Боссами мафии рождаются.
Дисклаймер: Katekyo Hitman Reborn! © Amano Akira
Примечания: фик написан на конкурс Reborn Nostra на дайри, тема «Семья превыше всего»

- Госпожа Ария, Вам уже через полчаса нужно выезжать.
В комнате дочери босса необычайно тихо. Слышен только ход часов на каминной полке да шорох развивающихся перед открытым окном штор.
- Госпожа Ария?
Из-под кровати виднеется повседневная одежда - наверное, её хозяйка не хотела тратить много времени на уборку, просто спихнув все куда-нибудь с глаз долой. Скорее всего, туда же отправились и книги с газетами, в которых за последние дни только и писали о разборках вышедшей из под контроля мафии. О кровавых убийствах членов семей, совершенно не связанных между собой, но посмевших бросить вызов дону Фабретти. Об уставших горожанах, готовых голыми руками разобраться с опостылевшими мафиози, превратившими их курортный городок в некое подобие чистилища для своих. И о новинках кино на последней странице, в которых не было места ни мафии, ни чудовищным смертям, - только шаблонные истории о любви и рассказы о самых обычных людях.
- Она снова сбежала.
- О, Мадонна! И о чем эта девчонка думает? Особенно сейчас, когда госпожа Луче в таком состоянии...
- Вот именно. А еще наследница.
- И куда она могла пойти в этот раз? Уж вряд ли она сбежала в город, да еще и пешком. Проверьте сад и конюшню - наверняка она там.
- Точно. Эй, парень, ты где шляешься? Сходи проверь сад, живее! Время идет, а дон ждать не любит.
В комнате снова становится тихо, только шелестят от порывов ветра газеты под кроватью, убранные туда хозяйкой комнаты с одной лишь целью - как можно подальше отодвинуть от себя приближающийся кошмар.


Ария не хотела становиться следующим боссом семьи. Воспитанная в своем поместье и выходящая на прогулку в город исключительно с гувернанткой, она была готова часами наблюдать за играющими на городской площади детьми, беззаботно проводившими свое время. Эти безымянные дети из небогатых семей бегали, падали, ссорились, мирились, смеялись и были настолько счастливы, что Арии хотелось бросить все и, сняв с ног ужасно неудобные туфли, присоединиться к ним. Побегать босиком по теплой брусчатке, падая и сдирая кожу на ладонях, поделиться с кем-нибудь яблоком из своего сада, посмеяться от души над какой-нибудь проделкой мальчишек - попытаться пожить немного по-другому. Но это было возможно лишь в ее мечтах, поэтому Ария, заставляя себя улыбаться, проходила мимо них, направляясь в гости к очередному важному для семьи человеку. Проводила по несколько часов в душной гостиной, выслушивая разговоры хозяина и правой руки своей матери, коротко отвечала на вопросы хозяйки, отказываясь от приторно-сладкой выпечки, и пыталась хотя бы ненадолго заставить себя не думать о солнечной погоде за окном. И улыбалась.
Когда-то давно, когда Ария была еще совсем маленькой, она узнала от матери, что даже в самые трудные и неприятные моменты своей жизни нужно улыбаться. Тогда ей это казалось чем-то странным: как, например, можно улыбаться, если тебя окружают одни лишь проблемы, а в глазах собираются непрошенные слезы? Это же неправильно! Потом, немного повзрослев, улыбкой действительно стало удобно прикрываться в неприятных ситуациях. Она не плакала ни над разбитыми коленками, ни над порванными платьями, ни над первыми неудачными попытками оседлать лошадь. Она не плакала над своими детскими проблемами, и они, как ни странно, даже становились гораздо ничтожнее, незаметнее, как будто на самом деле гибли под влиянием это улыбки. Но иногда Ария задумывалась, а что же ей делать, если со временем придется столкнуться с чем-то более серьезным, ведь проблемы взрослого мира вряд ли исчезали от одного лишь незаметного движения губ.
Маленькой Арии очень не хотелось верить в то, что во взрослом мире ей придется решать свои проблемы при помощи оружия.
Когда она немного подросла, перспектива решать проблемы с оружием в руках и улыбкой на лице стала пугать ее еще больше.


Раньше, желая что-то обдумать, Ария отправлялась в один из дальних уголков огромного сада. Пускай там и не было удобной беседки, да и за той же травой следили с меньшим рвением, чем в центральной части, но Ария любила это место. Здесь можно было скрыться от своих проблем; можно было улечься на спину, разбросав руки в сторону и не думая о том, что на платье обязательно останутся зеленые пятна; можно было хотя бы ненадолго почувствовать себя свободной. К тому же, этот уголок оставался единственным местом, где росли старые яблони, на которых, наверное, махнули рукой садовники и даже позабыли о том, что их надо срубить вслед за всеми остальными дряхлыми деревьями, портящими общий вид. Никому и никогда не приходило в голову искать ее именно в этом месте.
Со временем ничего не изменилось.
Ария расправляет неудобную юбку и усаживается в тени одной из самых больших яблонь. Опирается спиной о шершавый ствол, закрывает глаза и наконец-то свободно выдыхает, - наверное, впервые за сегодняшний день. С самого утра все слишком суетились, бегали вокруг нее, считали своим долгом вставить хотя бы одно слово, поучая ее, как будто она до этого никогда еще не была на приемах у других семей, - пускай и менее влиятельных. Все, наверное, напуганы тем, что имя дона в последнее время не сходит с первых полос газет, да еще и в негативном ключе. Но это ведь вполне нормально для мафии, по крайней мере, именно так думает Ария, фыркая из-за излишней суматошности взрослых. Пожалуй, будь на их месте Луче, она бы не стала так сильно переживать. Точно, она бы просто улыбнулась и посоветовала Арии сделать то же самое, таким образом поддерживая ее гораздо больше, чем все остальные.
Но это - Луче. Ария же сейчас вынуждена общаться исключительно с ее хранителями и своими гувернантками, слишком сильно привыкшими опекать ее с самого детства. К матери ее не пускают, прикрываясь словами о том, что госпожа Луче слишком слаба. К просьбам позволить побыть с ней хотя бы некоторые время никто особо не прислушивается, - оно и понятно, Ария ведь пока всего лишь наследница.
Наследница семьи, которую многие хотели бы прибрать к своим рукам.
Наверное, дон Фабретти тоже думает об этом.
Откуда-то со стороны доносится шорох, словно кто-то пытается проникнуть в этот небольшой уютный уголок. Арию это совершенно не волнует: вряд ли кто-то смог бы подумать об этих нелепых зарослях, как о своеобразном убежище. За исключением одного человека, насчет которого она совсем не переживает.
- Они там уже обыскались...
- Поэтому и послали тебя на мои поиски? - Ария лениво приоткрывает глаза.
- Угу. Говорят, что ты ведешь себя безответственно.
- Перестань, Гамма, - она потягивается, зажмуриваясь вновь. - Ты же в курсе того, что они могут из любой мелочи устроить скандал.
- Да, я в курсе, - Гамма вздыхает и усаживается рядом, стряхивая с плеча упавший лист.
Пару минут они сидят молча.
Он украдкой наблюдает за Арией, словно пытаясь понять причину ее странного спокойствия, абсолютно неподходящего для подобного времени. Хотя за время знакомства Гамма немного успел привыкнуть к её поведению, так не похожему на поведение окружающих, оно продолжает казаться ему слишком странным.
- Ты знаешь, на что идешь?
- Конечно, - Ария пожимает плечами, - это ведь нормально - отправиться на встречу с кем-то из другой семьи.
- Но Дон Фабретти же...
- Гамма, перестань, - обрывает его Ария, улыбаясь. - Он такой же, как и все остальные. Тем более, это просто официальный дружеский визит, никаких разговоров о делах семьи и мафии.
- Да, я понимаю, - Гамма хмурится и отворачивается. - Но ты вспомни о том, что пишут в последнее время в газетах. Я, конечно, не часть этого вашего мира мафии, но все же пытаюсь следить за всем.
Арии кажется, что он слишком взволнован.
- Молодец, - она смеется и не может удержаться от того, чтобы потрепать Гамму по волосам. - Ты ведь должен прекрасно понимать о том, что в этих самых газетах редко публикуют что-то правдивое.
- Это да, - бурчит Гамма себе под нос.
Ария усмехается.
Она-то уж точно не будет рассказывать ему о том, как внимательно изучает каждую статью, связанную с мафией, в любой, даже самой захудалой газетенке. Ведь Ария это делает не из-за страха или опасений, а из лишь банального любопытства. По крайней мере, именно в этом она пытается себя уверить.


С Гаммой она познакомилась совершенно случайно. Вернее, он совершенно случайно оказался в их доме, - его отец, в попытках найти хоть какую-то работу, прислал своего отпрыска в поместье семьи Джильо Неро с вопросом, не нужен ли здесь простой рабочий, не имеющий никакого отношения к мафии. Как потом узнала Ария, отец этого нелепо мнущегося на пороге паренька, который от волнения то и дело ерошил свои и так непослушные волосы, терпеть не мог криминальный мир и на такой шаг решился лишь от отчаяния. Более того, даже не пришел сам, что было его ошибкой. Работа в поместье нашлась, правда, для сына.
Оказавшись в совершенно новом для него мире, Гамма вел себя не слишком уверенно, постоянно все переспрашивая, постоянно отвлекаясь на все новое и постоянно попадая в какие-то глупые переделки. Со стороны он ужасно напоминал дворового мальчишку, который волей случая оказался на обеде в элитном ресторане и пытался выучить весь этикет за то время, пока его спутники отвернулись поговорить с официантом. Впрочем, даже в таком нелепом сравнении, время от времени приходившим Арии в голову, была доля истины. Однако именно это делало его облик в глазах девушки более доверительным или, как можно описать то чувство, когда у тебя чуть ли не первый раз в жизни не возникает желания замкнуться в себе при разговоре с другим человеком. Хочется подпустить его гораздо ближе, чем всех остальных, кроме, пожалуй, собственной матери.
Наверное, все дело было в том, что Гамма был ужасно похож на тех детей, за которыми она наблюдала в детстве. Может, он даже был одним из тех, кого она видела играющим в салочки и прятки, хотя тогда она бы вспомнила его, впрочем, это было не столь важно.
Наверное, именно поэтому Ария решила попытаться подружиться с ним, что для дочери босса мафии было не слишком характерно. И уже через какое-то время девушка поняла, что теперь, пускай даже и совсем немного, она может почувствовать ту самую свободу, о которой грезила на протяжении долгих лет. По крайней мере, теперь у нее был друг, с которым можно было поделиться какими-то секретами, может быть, не очень важными, но для Арии был значим один лишь факт этого. Друг, с которым можно было отправиться на прогулку к речке, которому можно было рассказать о своем тайном месте и с которым можно было сбежать туда от слишком надоедливого надзора гувернанток. Сидеть в углу сада до наступления темноты, грызть сочные яблоки, растущие только здесь, и болтать о какой-то совершеннейшей ерунде.
К тому же, Гамма наконец-то перестал вести себя скованно в этом поместье, пускай порой и совершая какие-то глупые поступки и забывая об осторожности, но только в те моменты, когда за работой встречался с веселым взглядом проходившей мимо дочери главы семьи.


- Слушай, а почему ты так не хочешь становиться боссом?
Ария пожимает плечами.
- Может из-за того, что мне просто уже надоела одна лишь мысль об этом?
- В смысле? - Гамма недоуменно смотрит на девушку.
- Просто когда тебе это навязывают с самого детства, начинаешь немного уставать от подобных вещей, - Ария усаживается поудобнее, подпирая кулаком подбородок. - Я ведь уже и не помню, когда мне сказали о том, что я буду наследницей. Да и этот постоянный надзор, излишняя опека, да и вообще, - девушка машет рукой, как будто вместе со своими мыслями прогоняя прочь какое-то надоедливое насекомое, - это все слишком утомляет.
- Но ведь это нормально для мафии, - парень пытается стоять на своем, словно надеясь на что-то.
- Может быть, - Ария вздыхает.
- Что это значит?
- Просто у меня не было нормального детства.
- Нормального?
- Ага. Потому что хотелось хоть на какое-то время стать самым обычным ребенком с его детскими заботами и не менее детскими забавами - мне ведь всегда нравилось наблюдать за детьми в городе. Я им даже немного завидовала, у них ведь была свобода.
Гамма в ответ только рассеянно кивает, продолжая смотреть куда-то в сторону. Поэтому он и не замечает такое редкое для Арии выражение лица без улыбки.
- Когда у меня будет ребенок, - внезапно произносит Ария, рассматривая узор на своей юбке, - я обязательно сделаю все, чтобы он как можно дольше не знал о мафии и всем остальном.
- Об остальном? - удивляется Гамма, разворачиваясь в сторону девушки.
- Неважно, - она улыбается, потягиваясь. - Сегодня как-то слишком жарко, не находишь?
- Да вроде бы не особо, - недовольно бормочет парень, явно расстроенный этой внезапной и нарочито показательной сменой разговора. - Тем более, уже вечер...
- Значит, пора, - Ария легко вскакивает на ноги, стряхивая с юбки прилипшие травинки. - Эй, Гамма, пойдешь со мной?
- Я? - от неожиданного предложения Гамме, уже собиравшемуся подняться вслед за девушкой, приходится опереться о ствол яблони. Все-таки эти слова оказались слишком внезапными.
- А то знаешь, как-то не особо хочется смотреть на все эти серьезные лица советников матери.
- Но я же не...
- Да брось, - перебивает его Ария, заговорщицки подмигивая. - На прием же пригласили меня, а не всех этих советников.
- И то верно, - бормочет Гамма, шагая вслед за девушкой.
- Когда я стану боссом, - Ария жмурится на солнце, - то я обязательно сделаю тебя своим помощником, согласен?
Гамма только кивает в ответ, пытаясь хоть немного обдумать услышанное.
- Так ты согласен? - девушка разворачивается к нему, скрещивая руки на груди.
- Но я же совершенно посторонний человек, - пытается возразить тот, пряча руки в карманы.
- Ну и что. Я ведь буду боссом, так? А как босс я должна ставить свою семью превыше всего. И выбирать для нее все самое лучшее, - Ария ухмыляется. - Что думаешь?
- Думаю, я согласен, - бормочет Гамма, явно желающий возразить, что он-то уж точно не самый лучший вариант, к тому же для мафии, да и потом, что скажет его отец!
Ария довольно улыбается, кивает и отворачивается, неспешно шагая по направлению к поместью. Гамма смотрит ей вслед и понимает, что эта девушка вряд ли приняла бы его отказ.


Когда Ария узнала о проклятии своей матери, она была слишком мала, чтобы осознать услышанное. Ей казалось, что это все просто какая-то сказка, частью которой она стала, пусть даже и не по своей собственной воле. Тем более что Луче всегда старалась окружить девочку заботой и вниманием. Ария росла как и все нормальные дети, и даже не имея такой свободы, как они, занималась вместе с репетиторами и готовилась в будущем занять пост главы Джильо Неро, хотя особым желанием по этому поводу и не горела. Но если бы Арию попросили честно ответить, довольна ли она своей жизнью, она бы осторожно, с капелькой сомнения, лишь кивнула спрашивающему. И улыбнулась, - по крайней мере, именно так она бы скрыла эту свою неуверенность, всего лишь за небольшим движением губ, за годы уже автоматически возникающим на ее лице.
Потом Ария снова узнала о проклятии.
Нет, Луче не рассказывала ей обо всем в подробностях, просто опять поделилась частичкой своего секрета. И обронила фразу о том, что век Аркобалено Неба не особо долог. И снова улыбнулась, но как-то по-другому, не так, как раньше. От этой улыбки Арии почему-то стало немного не по себе. И ужасно захотелось как можно скорее отправиться к себе в комнату, чтобы найти в шкафу какую-нибудь кофту с длинным рукавом, способную отогреть замерзшие в одно мгновение ладони.
После того разговора Луче продолжала вести себя как обычно, - ничего особенного ведь не случилось. Только вот Арии все "обычным" уже не казалось, наоборот, ужасно хотелось как можно больше времени уделять матери, после таких-то, вроде бы случайных слов о короткой жизни.
О том, что она сама может стать Аркобалено, Ария старалась не задумываться.


Прием у дона Фабретти проходит на удивление спокойно. Ария приветливо общается с хозяином, спокойно отвечая на его вежливые вопросы и не забывая задавать свои. Все в рамках этикета. Сидящий в углу комнаты Гамма вертит в руках пустую чашку из-под чая и неодобрительно косится на дона. Кажется, он готов в любой момент вскочить с места и ринуться на защиту Арии, пускай у него даже и нет оружия. Постороннему человеку могло бы показаться, что парень ревнует свою девушку к незнакомцу, человек из мира мафии увидел бы в нем преданного пса, которому в свое время придется стать правой рукой босса семьи. Сам Гамма в этот момент ни о каких подобных сравнениях даже не задумывается, - как-то не до того ему было.
Ария улыбается, вежливо отказываясь от очередной чашки чая. Она общается с доном Фабретти так, как это делала бы ее мать: спокойно, немного отстраненно и добродушно, не ставя себя превыше его и не забывая о череде убийств, прокатившихся по городу в последнее время. Она разговаривает с ним так, как будто видит его каждый день в своем особняке, где они перекидываются стандартными вежливыми фразами о добром здравии и хорошей погоде за окном. Ария улыбается даже в тот момент, когда дон, как будто ненароком, вспоминает о силе своих капореджиме и не очень хорошем здоровье Луче. Ария улыбается, когда слышит вопрос, собирается ли девушка возглавить семью в случае смерти своей матери, ведь, как считают многие, не каждые хрупкие руки способны выдержать груз мира мафии - очень неприятный и насквозь пропитавшийся кровью груз.
Ария улыбается, прощаясь с доном после приема и выходит вместе с Гаммой на улицу, двигаясь в сторону ждущей их машины. Улыбается, когда машина выезжает на соседнюю улицу - и только теперь позволяет себе незаметно вытереть о неудобную юбку вспотевшие от напряжения ладони.
Домой они направляются молча. Гамма смотрит в окно на проплывающие магазины, парки и вечерних гуляк, не подозревающих о том, что в машине мимо них проезжают самые настоящие мафиози.
- Мне кажется, я была похожа на бабочку, - произносит Ария, тихо смеясь.
- Почему? - удивленно спрашивает Гамма, поворачиваясь к девушке.
- Не знаю, - она пожимает плечами, отворачиваясь к окну. - Просто было такое ощущение, как будто меня поймали, поместили в какой-то специальный прибор и разглядывали через микроскоп, все еще позволяя жить и не давая шанса улететь к свету.
- Тогда уж, скорее, на мотылька, - бездумно отвечает Гамма и осекается.
- И правда, - Ария снова смеется, совершенно беззлобно. - Может, и правда, на мотылька. Меня все время учили стремиться к одной лишь жизненной цели, к которой я медленно направляюсь, как будто самый настоящий несчастный мотылек. Только его к свету подталкивают инстинкты.
Гамма ничего не отвечает.
- Эй, Гамма, - тихо произносит она. - А может, я и правда не смогу стать главой семьи? Вдруг сломаюсь под тяжестью этого груза.
- Неправда, - парень сжимает кулаки. - Знаешь, кроме тебя никто не сможет лучше понять семью. Кто-то другой ее просто возьмет и разломает, буквально за пару секунд.
- Может быть, - Ария пожимает плечами. - Главное, чтобы этим "кем-то" не стала я.
- Ты справишься.
- И ты тоже.
В особняке их встречают в полнейшей тишине. В коридорах горят свечи, никто не снует в ежевечерней суматохе, путаясь друг у друга под ногами. Встретивший их дворецкий молча провожает Арию в гостиную, где девушка находит всех собравшимися вокруг большого стола, обсуждающих что-то в полголоса.
Как только Ария появляется на пороге, шепот мгновенно стихает.
- Босс...
Ария грустно улыбается. Она все понимает.
Плакать она будет потом, закрывшись в своей комнате и убедившись, что никто за ней не наблюдает. Сейчас нужно вести себя подобающим образом, даже если на душе становится пусто. Сейчас нужно думать о семье - о своей семье.
Она наконец-то доходит до того, к чему ее вели на протяжении долгих лет. Мотылек находит свой свет.
- Босс.
Тот факт, что Гамма первым преклоняет перед ней колени, признавая ее власть, немного успокаивает.
Наконец-то можно вздохнуть свободно.

@темы: авторский фик, команда Аркобалено, задание 2: фик, джен, G