Команда Vongola X Team. Задание 4. Авторский фик "Симбионты"

[reborn-nostra]

Название: Симбионты
Автор: Ollyy
Бета: o fyd arall и Тихий омут
Герои (Пейринг): Ямамото, Фонг
Категория: джен
Рейтинг: PG
Жанр: экшен, драма, юст
Размер: 8505 слов
Предупреждения: AU
Саммари: Биотехнологии все еще не совершенны, взрослый организм отторгает их в девяноста пяти случаях из ста, а лучше всего адаптация происходит в не сформировавшихся еще телах, в период наиболее активного их роста. Единственное, что для этого требуется — соответствовать минимальным требованиям, предъявляемым к физическому и умственному развитию. Задумайтесь, может, от стометровки, которую вы побежите сегодня, зависит победа нашей страны! Это ответственность, слышите? Ответственность за победу или проигрыш.
Дисклаймер: всем владеет Акира Амано
Примечания: фик написан на конкурс Reborn Nostra на дайри, тема «Бесконечное множество миров»

— День, которого мы все ждали, пришел! — с воодушевлением возвестил Миямура-сенсей. Энергичная улыбка обнажила кривоватые желтые зубы: вот уже несколько месяцев считалось негласной модой сохранять «естественность» в противовес выхолощенным белозубым улыбкам американских кинозвезд и политиков. Камера отодвинулась, демонстрируя школьный стадион: пустые трибуны, аккуратно подстриженные газоны, свежую разметку на беговых дорожках. — День показать, чего вы стоите!
Как и всегда для трансляций спортивных дисциплин, он сменил свой обычный полувоенный китель на спортивный костюм: по темно-синей ткани штанов широкой золотистой змейкой спускались лампасы, полосы того же цвета на плечах походили на погоны.
— Я не буду много говорить. Помните, никто не требует от вас сверхъестественных усилий. Просто покажите, на что вы способны. С каждым годом ситуация становится все хуже и хуже. Штаты перешли к активным действиям, союзники воюют только на бумаге... Грубо говоря, миру на нас плевать. Возможно, на уроках истории вам объясняют это более мудрено, а я скажу просто — плевать. Остальные страны либо боятся вступить в открытую конфронтацию с Америкой, либо ждут, какая из сторон проиграет, чтобы добить оставшегося в живых и захапать себе его территории и ресурсы.
— Началось, — Такенаши-кун, сидевший справа от Такеши, закатил глаза и состроил глуповато-серьезное лицо, передразнивая ведущего.
Такеши вздохнул. Ему казались пустой тратой времени и эти обязательные тридцатиминутные агитационные ролики, и цирк, в который превращали их просмотр одноклассники. В животе заурчало, и Такеши с тоской уставился обратно на экран, где Миямура-сенсей делал приседания, размахивал руками — словом, показывал, как правильно делать разминку. Закончив, он повернулся к камере — крупным планом лицо и крепко сжатые губы — и продолжил:
— Но мы держимся. Держимся благодаря технологиям, разработанным умниками из армии. И так получилось, что для победы стране нужны именно вы. Если бы я подходил, то, не задумываясь, пошел бы добровольцем, — он помаршировал на месте. — Но биотехнологии все еще не совершенны, взрослый организм отторгает их в девяноста пяти случаях из ста, а лучше всего адаптация происходит в не сформировавшихся еще телах, в период наиболее активного их роста. Вам повезло, вы можете внести личный вклад в защиту Японии и ее победу. Единственное, что для этого требуется — соответствовать минимальным требованиям, предъявляемым к физическому и умственному развитию. Вы уже сдали математику и японский, кросс и подтягивания, прошли первые психологические тесты, — на экране появился лист с расписанием дисциплин, которые необходимо сдать для допуска к государственному экзамену. Напротив тех, зачеты по которым уже были проведены, красовались жирные зеленые галки. — Задумайтесь, может, от этой стометровки, которую вы побежите сегодня, зависит победа нашей страны! Это ответственность, слышите? Ответственность за победу или проигрыш Штатам. Не подведите страну и императора! Удачи и до встречи в следующем эфире.
Появившийся в правом верхнем углу экрана секундомер вел обратный отсчет с шестнадцати секунд — норматива, в который надо было уложиться. Постепенно он увеличивался в размерах, пока не занял все пространство. Через миг изображение потемнело, и по черному фону побежали фамилии всех тех, кто успешно добрался до этого этапа. Такеши поднялся и вышел из кабинета, не дожидаясь, пока увидит там свою.

— Во всей этой ситуации есть только один положительный момент, — сказал Цуна после стометровки: он тяжело дышал, упираясь ладонями в согнутые колени, лицо и волосы были мокрыми от пота. — С такими жалкими результатами до государственного теста меня точно не допустят. Одним позором меньше.
— Не говори так, Десятый! — Гокудера рубанул рукой воздух. — Хочешь, я попрошу, чтобы мой результат не засчитывали? Да и вообще, этот тест добровольный, так что если ты не пойдешь, то и я не пойду тоже!
— Не рановато ли ты списываешь со счетов Цуну, а, Гокудера? — Такеши улыбнулся. — Бег можно пересдать. К тому же, учитываются не только спортивные достижения, но и учебные.
— Не напоминай, — Цуна скривился, а Гокудера тайком от него показал Такеши кулак: мол, думай, что говоришь, тупая башка. Такеши рассмеялся.
— Подумаешь, какой-то тест, сколько их еще в нашей жизни будет, особенно в выпускном классе. Девчонки вон вообще его не сдают.
— Сдают, — неожиданно серьезно поправил Цуна. — Мне Кеко говорила. Только нормативы для всех одинаковые, никаких скидок девчонкам, поэтому, скорее всего, никто из них не пройдет отбор.
— Ни хрена себе! Оглянуться не успеем, как этот тест вообще обязательным сделают. Для всех.
— Ну, — Такеши закинул руки за голову, мечтательно уставился в небо — оно было ясным и чистым, ни следа истребителей, — если дела на самом деле так плохи, как говорят в новостях, то ничего удивительного. Только я все равно хочу иметь выбор.
— Придурок, — прошипел Гокудера.

После уроков их ждал малыш аркобалено. За недолгое время знакомства Такеши уже успел привыкнуть к нему, к его беззлобному, но острому юмору, чуть ворчливой манере говорить и постоянным тренировкам. Цуна утверждал, что лично его незваный репетитор раздражает и пугает, но Такеши только смеялся в ответ. Он видел, на самом деле Цуна крепко привязался к Фонгу.
— Ну что, никчемный Цуна, как прошел еще один учебный день? Так же бездарно, как и вчерашний? — поинтересовался Фонг. Ричи, обезьянка на его плече, осклабился и зашелся лающим визгливым смехом. От избытка чувств он прыгал и хлопал в ладоши. А потом так же резко, как начал, успокоился, показав напоследок язык.
— Из тебя вышла бы отличная гадалка, — буркнул Цуна. Щеки его предательски заалели.
— Цуна, — аркобалено вздохнул с потешной серьезностью, — поверь, мне это доставляет не больше удовольствия, чем тебе. — Фонг махнул пухлой ручкой, объясняя: — Констатировать твою полную безнадежность и бесполезность, я имею в виду. Сделай мне приятное, соверши хоть один достойный поступок — и я с радостью тебя похвалю. Но это работает только в одну сторону, понимаешь? Сначала поступок, потом похвала. Нет поступка — нет похвалы. Все просто.
Такеши чувствовал неловкость, как всегда, когда Фонг мягко, но недвусмысленно отчитывал своего ученика. Как будто стал свидетелем чего-то слишком личного, не предназначенного для чужих глаз и ушей.
— Чем займемся сегодня? — спросил он, переводя разговор. — Мне понравилась вчерашняя игра в догонялки.
— Это была тренировка на выносливость, придурок, — Гокудера ответил нарочито громко, с хорошо различимым облегчением. — Качество, необходимое боссу мафии и его подчиненным.
— Как скажешь, Гокудера. Главное, было весело.
— Помоги мне, — перебил их перепалку Цуна. Он смотрел в пол, сжав кулаки, голос тихий и неразборчивый. Каждое слово давалось ему с трудом.
— Прости? Не расслышал, — Фонг улыбался как всегда безмятежно. Ричи на его плече демонстративно ковырял пальцем в ухе.
Цуна поднял глаза. Такеши поразил его взгляд — сосредоточенный, решительный, в нем гудело, сухо потрескивая, яркое оранжевое пламя. Точно так же Цуна смотрел на него тогда, на крыше школы… Такеши дернул плечом, отгоняя непрошеные воспоминания.
— Помоги мне, — повторил Цуна. Спокойно и отрешенно, как если бы доказывал у доски теорему, хотя у доски он всегда мялся и еле слышно бормотал себе под нос, путаясь и сбиваясь. — Я не хочу быть ни боссом мафии, ни крутым супергероем, ни трусом. Я просто хочу спокойно жить и проводить время с друзьями. Если для этого нужно сражаться — я готов, но я ничего не умею. Научи меня быть сильным и защищать тех, кто мне дорог.
Фонг улыбнулся, коротко, торжествующе. Словно выиграл главный приз в лотерею, словно ему призналась в любви мисс Вселенная. Словно его непутевый ученик наконец-то дал правильный ответ.
— Один монах пришел к мастеру Дзесю, — сказал он, — и попросил: «Я новичок в монастыре. Пожалуйста, учите меня». «А ты уже съел свою рисовую кашу?» — спросил его Дзесю. «Съел». «Тогда тебе лучше всего вымыть тарелку», — ответил Дзесю.
— Что это значит? — шепнул Цуна.
Что чудес не бывает, хотел сказать Такеши. Что это будет изматывающий и тяжелый путь. Что дорога начинается с первого шага, который ты только что сделал.
— Что он согласен, — так же тихо отозвался он.
В оглушительной тишине ликующе верещал Ричи.

— Что, опять? — сочувственно спросил Цуна. Заканчивалась большая перемена, и они расположились на школьной крыше. Жарко светило солнце, по безмятежно-голубому небу бежали равнодушные облака. Ветер, шевеливший волосы и надувавший форменную рубашку пузырем, не приносил прохлады, лишь накатывал тяжелыми душными волнами.
— Ага, — Такеши прикрыл глаза. — Обещали вызвать отца для разъяснительной беседы, советовали еще раз все обдумать… Мол, если не в этом, то в следующем году тест станет обязательным для всех, но уже сейчас тех, кто, успешно сдав нормативы, отказывается, заносят в специальные списки. Это скажется на поступлении в университет и поиске работы, подумай о будущем, где твой патриотизм… Надоело! Я знаю, чего директор на самом деле боится — «Часа перед государственным тестом». Говорят, запустили новый проект: съемочная группа во главе с Миямурой ездит по школам, где есть отказники, и снимает о них сюжеты. Кто такие, почему отказались… Ребята, конечно же, все, как один, меняют свое решение ко всеобщей радости и ликованию, но головы все равно летят. Кто-то же виноват в том, что сначала были отказы? Иски сразу передаются в суд — преступная халатность, пренебрежение общественным долгом.
— Руководство школы и родители, да? Теперь я понимаю, почему нас на этот тест чуть ли не силком тащат. Но все равно, — осторожно начал Цуна, — ты же сам говорил, что это нужное дело и кто, если не мы…
— Да. Но еще я думаю об отце, которому и так непросто управляться с рестораном, о бабушке с дедушкой, о полуразвалившейся крыше дома Сатоши-сан, которую я обещал починить, да все никак не соберусь, и обо всех тех, кому разношу остатки суши, если сами они не могут вечером подойти к ресторанчику. Дело не в том, что я могу сделать для страны в армии, а в том, не сделаю ли я больше, оставшись здесь. А еще мне страшно, — не меняя тона, добавил Такеши. — Но если я выберу тест и армию, то хочу знать, что сам победил свой страх, что это мое решение, а не отсутствие выбора.
Цуна смотрел на него со странным, нечитаемым выражением лица. Такеши показалось, что он различил сочувствие и беспокойство, а еще любовь и веру в него, но сложно было сказать наверняка.
— Я… Когда будешь помогать Сатоши-сан, позови меня. Я ее не знаю, и пользы от меня немного, но я хочу помочь.
В этом был весь Цуна. Он не пытался утешать или доносить какие-то сложные истины, но всегда умудрялся найти именно те слова, которые так нужно услышать собеседнику. В этом не было ни грамма притворства или расчета, только бьющая через край искренность. Такеши в очередной раз вспомнил, что именно в Цуне привлекало людей, заставляло идти за ним хоть на край света.
— А ты? — спросил Такеши. Последние минуты перед звонком были особенно гулкими и важными, они тянулись, как подтаявшая карамель, и располагали к откровенности, к вопросам, которые не всегда хватает смелости задать даже самому себе.
— Мне проще, наверное, — Цуна смущенно улыбнулся. — Извини. Если только я пройду отбор, то без раздумий выберу тест. Фонг с его Вонголой, наследием, честью семьи и прочим — на фоне этой нелепицы понимаешь, что по-настоящему важно. Ты не подумай, — зачастил он, — Фонг мне очень помогает, на самом деле, и я ему благодарен. Без него у меня не было бы ни единого шанса. Но он же заставил меня понять одну вещь: не бывает силы самой по себе, она всегда выражается в поступках, в том, на что ее используешь. И после того, как он показал мне то, на что я мог бы потратить всю свою жизнь — борьба за власть и влияние, деньги, все эти доны и подчиненные, интриги и подлость, которую выдают за хитрость и тактический подход… Тут и выбора-то никакого нет. Сейчас я бесполезен, но если только смогу…
«Ты не бесполезный, — подумал Такеши. — Неужели ты не видишь, что притягиваешь к себе людей, не понимаешь, чем стал для них… для нас всех?» Цуна не понимал — и будь иначе, это был бы уже не их Цуна.
Вместо звонка по воздуху поплыл оглушающий звон сирен. Захрипели, оживая, динамики: воздушная тревога, всем немедленно спуститься в бомбоубежища. Такеши с сожалением оглянулся на тихую, залитую солнечным светом крышу и зашагал к лестнице. Вдалеке показались военные вертолеты.

— Пап, ты тут? Я вернулся.
— Разве у тебя сегодня нет тренировки по бейсболу?
— Я решил не ходить.
— Так-так-так, похоже, у нас проблема, — Цуеши отложил нож, вытер ладони о фартук и, чуть подволакивая правую ногу, подошел к Такеши. — Как насчет того, чтобы поговорить о ней за удоном с говядиной и чашечкой горячего чая, а, молодой человек?
Последние два месяца мясо выдавали по карточкам. На официально зарегистрированных владельцев ресторанного бизнеса эти ограничения не распространялись, но ходили слухи, что лицензии того и гляди начнут пересматривать. Отец иногда, смеясь, говорил, что скоро придется им доставать удочки и идти ловить рыбу для суши самим. Шутка выходила невеселой — из меню уже исчезли некоторые блюда, а говядина со свининой стали редкостью.
— Ответ «нет» не принимается? — Такеши улыбнулся, бросил школьную сумку в угол в прихожей и пошел мыть руки.
— Ты всегда был сообразительным, сын, — Цуеши шутил, проворно накрывая на стол, но глаза его смотрели испытующе и серьезно. — Весь в меня. Что случилось?
Такеши несколько раз моргнул, разломил палочки и проговорил со вздохом:
— Все дело в тесте. В государственном тесте.
Лицо Цуеши окаменело. Желваки ходили под скулами, губы крепко сжались, словно он прилагал нечеловеческие усилия, чтобы удержать рвавшиеся наружу слова.
— Я должен был догадаться, — помолчав, сказал он. Снял фартук, аккуратно повесил его и сел напротив Такеши. Сквозь пар, поднимавшийся от лапши, лицо его казалось жестким и молодым, совершенно незнакомым. — Мы никогда не говорили с тобой на эту тему. Подозреваю, зря. Я всегда верил и верю, что ты сам примешь правильное решение.
— Я… думаю, — слова давались Такеши с трудом.
— Нет смысла и дальше откладывать этот разговор. Рано или поздно ты все равно бы узнал, — Цуеши откинулся на спинку стула и уставился куда-то в потолок. На сына он не смотрел. — Никакого теста на самом деле нет. То есть это не совсем тест. Все просто: если твои параметры подходят и ты достаточно глуп, чтобы дать согласие, тебя забирают прямиком к армейским коновалам. Лошадиная доза анестезии, пять минут операции — и, после того как выйдешь из отключки, ты счастливый обладатель биоимплантата. Неделя под наблюдением медиков, и, если к ее концу руки и ноги у тебя на месте, а сам ты не корчишься на полу, пуская пену — присяга, и добро пожаловать в армию, сынок. И лишь в казармах ты начинаешь жалеть, что пережил предыдущую неделю. Это не игрушки, пойми. Забудь всю ту чушь, которой вас пичкают в школе. В армии никому нет дела до того, что ты несовершеннолетний, что у тебя есть потребности и желания. Ты — носитель имплантата, нежеланное, но неизбежное приложение к нему, и, самое важное, потенциальный его разрушитель.
— Откуда ты все это знаешь?!
— Помнишь, первые десять лет своей жизни ты прожил с бабушкой и дедушкой? — вопросом на вопрос ответил Цуеши. Он часто делал паузы, подбирая слова — видно было, что разговор дается ему с трудом. — И тебе говорили, что я работал поваром за границей? На самом деле все это время я служил в тогдашних «Силах самообороны». Поэтому, поверь, я знаю, о чем говорю. Войны давно уже выигрывают не люди, а технологии. Солдата легко заменить, а вот пришедший в негодность имплантат обойдется стране в несколько миллиардов йен. Как думаешь, что будет обладать в глазах военных шишек большей ценностью? А самое печальное состоит в том, — Цуеши, задумавшись, отхлебнул из чашки и поморщился, чай оказался обжигающе-горячим, — что рано или поздно любой солдат действительно разрушит свой имплантат.
— Почему? — Такеши понимал, что задает не те вопросы. Новая информация обрушилась на него, как лавина, лишила самообладания. Непросто в пятнадцать лет узнать, что большую часть жизни родные тебе врали. «Зачем?» — вот что на самом деле он хотел спросить у отца, но не мог себя заставить.
— Эта технология… Я не знаю, кто ее придумал, но она просто не предназначена для человека. Тебе вживляют под кожу микросхему. Короткий период адаптации, и если она приживается, то… будто оживает. Питается твоей кровью, свободно перемещается по организму, растет и развивается, как злокачественная опухоль. Да, она дает нечеловеческие силы, но взамен… Проходит совсем немного времени, и ты начинаешь ее слышать. Тихий голос в твоей голове, отдающий команды, подчиняющий, пытающийся взять и тело, и разум под контроль. Ты пытаешься сопротивляться, паникуешь, но без толку — голос никуда не девается, лишь становится все громче и громче, имплантат врос в тебя и обрел разум. Все, что произойдет дальше, лишь вопрос времени. Или ты пристрелишь себя, когда давление станет невыносимым, или эта штука возьмет верх.
Такеши поразила горечь в голосе обычно спокойного и веселого отца. Он знал, о чем говорил, знал не понаслышке. Детали паззла складывались, со скрипом входили в пазы, но Такеши пока еще не был готов увидеть картину целиком.
— И что тогда?
— Тогда тебя пристрелят другие. Никому не нужен сбесившийся супер-солдат.
— Но получается, носителя имплантата в любом случае ждет смерть? — все, сказанное отцом, просто не укладывалось у Такеши в голове.
— Именно. Смерть добровольца — переменный фактор, учитывающийся в уравнении. И задача военных — найти таких солдат, которые смогут сопротивляться воздействию биоимплантата максимально долго. Сказки про то, что до восемнадцати лет никто не направит вас в горячую точку — вранье от первого до последнего слова. Время между вживлением имплантата и смертью его носителя — и есть то, за что армия платит на самом деле, а потому его будут использовать с максимальной пользой.
Такеши вспомнился Сасагава Рехей. Доброволец, сдавший государственный тест и уехавший из Намимори прошлой весной. С тех пор его никто не видел. Кеко регулярно приходили письма от брата, но она плакала каждый раз, когда получала новое — вся не подлежащая разглашению информацию была аккуратно вырезана оттуда ножницами цензоров, так что на листах, рассыпавшихся хрупким бумажным кружевом от одного прикосновения, просто невозможно было прочесть хоть что-то. Сасагаве хватало конвертов: она говорила, что ее Рехей никогда не умел писать так крупно и без ошибок.
Неужели и отец, и Кеко правы? И Рехея давно уже нет, как не стало сотен его предшественников, добровольно выбравших армию?
— Откуда ты все это… — Такеши не смог договорить.
— А ты как думаешь? — отец гулко хлопнул себя по искусственной коленке. Похоже, ему надоело играть в эти словесные кошки-мышки. — В мое время эту технологию только-только изобрели, тогда об ее наилучшей совместимости с развивающимся организмом еще никто не знал, поэтому биоимплантаты тестировали на обычных солдатах и младших офицерах. Может, отсюда и пошло слово «тест»? — Цуеши растянул губы в улыбке, но в его смешке не было ни грамма веселья. — Я лежал в госпитале с воспалением легких, после укола антибиотиков заснул, а проснулся уже с этой штуковиной внутри. Согласие на операцию за моей подписью мне потом показали, конечно же.
— Но ты выжил, — ровно заметил Такеши. Он сидел спокойно, глядя прямо на отца, и только пальцы с такой силой вцепились в палочки для еды, что те хрустнули и переломились. С удивлением посмотрев на обломки, Такеши аккуратно сложил их на стол и снова перевел взгляд на отца.
— О да, мне повезло. То ли имплантат оказался бракованным, то ли психика сопротивлялась ментальной атаке слишком успешно. Прошло полгода, прежде чем я впервые услышал шепот внутри своей головы. К тому времени все остальные «добровольцы» из моей партии уже были мертвы.
— А потом?
— Вопрос стоял просто: или я, или эта штука. Мне удалось дождаться момента, когда она переползет на ногу, и… — синхронно оба они перевели взгляд на правую ногу Цуеши, ниже колена заканчивавшуюся протезом. Какие еще подсказки были ему нужны? Цуеши вел к этому с самого начала, просто Такеши все никак не мог, боялся поверить. Сложный перелом, множество неудачных операций с последующей ампутацией — с детства знакомый рассказ оказался очередной ложью. Не было никаких стажировок в европейских ресторанах и несчастного случая, только «Силы самообороны» и биоимплантат, чуть не убивший отца. Это объясняло, почему он избегал любых разговорах о государственном тесте и службе в армии, почему тянул до последнего. — Нет имплантата — нет проблемы. Можно сказать, повезло, что так легко отделался. Хотя слышал, позже был парень, которому удалось ограничиться только кистью. Правда, ему пришлось пилить ее ножовкой по металлу.
— А ты?
— Позаимствовал тесак для разделки мяса, — Цуеши хохотнул. — Иногда полезно бывает работать на кухне.
— Я… — начал Такеши и замолчал. Он просто не знал, что еще можно сказать.
Тишина опустилась на кухню, спокойная, даже уютная. Та, что не приносит неловкости, а роднит, объединяет.
— Доедай, — Цуеши поднялся и пошел к холодильнику, на ходу завязывая фартук. — Вечером поможешь мне убраться в ресторане, а пока погуляй, поделай уроки. И подумай.

Такеши медленно шел по улицам — очередную воздушную тревогу отменили полчаса назад, и город все еще оставался пустынным, будто вымершим, только рабочие, похожие на неуклюжих ярко-оранжевых муравьев, чинили развороченное снарядом дорожное полотно — но ноги сами несли его к дому Цуны. Очнулся он от того, что заметил справа от себя ярко-красную вспышку. На город опустились сумерки — после восьми вечера электроэнергию отключали — и яркий огонек был особенно заметен. Машинально Такеши огляделся, не идет ли патруль гражданского ополчения. Они без разбора и возможности получить их обратно конфисковывали любые электроприборы, используемые в «темные часы».
Все было спокойно. Защитная пленка, бельмами затянувшая окна домов, не пропускала свет и глушила звук, ветер играл разлохматившимися краями наклеенных на почтовые ящики листов с адресами бомбоубежищ, больниц и призывных пунктов, к которым приписаны жители района.
Что-то тяжелое опустилось ему на правое плечо.
— Уходи, — сказал Фонг ему прямо на ухо, а потом спрыгнул на землю и прошелся перед Такеши, сцепив руки за спиной. Вид у него был неожиданно серьезным, ни следа обычной насмешливой доброжелательности.
— Уходи немедленно, — еще раз повторил он и резко отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
Недостаточно резко, чтобы Такеши не заметил, как пустышка, висевшая у него на груди, снова полыхнула красным.
— А что, если я останусь? — спросил он. Такеши чувствовал: происходит что-то странное, необычное. Еще ни разу на его памяти Фонг не был настолько взвинченным и — Такеши мог бы поклясться в этом! — растерянным.
На миг Такеши показалось, что Фонг сейчас попросту наорет на него.
— Ты пожалеешь об этом, — тихо произнес он, и Такеши поверил ему безоговорочно и сразу.
Ричи спрыгнул на землю, ухватил Такеши за штанину и попытался оттащить его к дороге. Он пыхтел от напряжения и на секунду сорвался на тонкий жалобный визг.
В одном Такеши не сомневался — происходит что-то серьезное. Он всегда знал: с Фонгом, его появлением и несоответствием между внешностью и поведением была связана какая-то тайна, и сейчас он, возможно, стоял на пороге ее раскрытия.
«Не слишком ли много тайн на сегодня?», — шепнул внутренний голос, но Такеши отмахнулся от него. Все, что угодно, лишь бы хоть ненадолго забыть о государственном тесте, о неожиданном отцовском рассказе, о сумятице, царившей в мыслях и чувствах.
Это было то, чего он хотел с самого начала — возможность самому принимать решения, не под гнетом обстоятельств и уговоров, не оглядываясь на других, не позволяя никому выбирать вместо себя. В реальности все оказалось совсем не так, как он себе представлял — никаких сомнений и колебаний. Пьянящая, бурная радость захлестнула его с головой. Такеши улыбнулся и сказал:
— Я остаюсь.
Незнакомец появился бесшумно. Просто Фонг сказал сквозь зубы:
— Ты… — и Такеши ясно понял, что он разговаривает не с ним.
В тот же миг вспыхнула аура фиолетового пламени — жаркая, жадная, накатила, рассыпавшись пеной, как голодные волны прибоя.
— Ты знаешь, зачем я пришел, — проговорил чужак. Растрепанные волосы, выкрашенные в фиолетовый цвет, смазанные тени на глазах, пирсинг и злое, сосредоточенное выражение темных глаз. Несмотря на раздолбайский вид, выглядел он пугающе. В наступившей темноте белки его глаз едва заметно фосфоресцировали.
— Реборн говорил, что первым не выдержишь именно ты, — Фонг пожал плечами. — Не то чтобы с ним кто-то спорил.
На миг взгляд незнакомца стал испуганным, обиженным, но потом словно щелкнул выключатель, и лицо снова утратило все эмоции.
Он не произнес больше ни слова, просто бросился в атаку. Никакие отцовские рассказы не подготовили Такеши к тому, что предстало перед его глазами: фиолетовая капля на левой щеке незнакомца, которую он сначала принял за потекшую тушь, зашевелилась, превращаясь в татуировку осьминога с темными, будто закованными в латы щупальцами. Одно из них шевельнулось — и одновременно с этим незнакомец отвел руку для удара. Осьминог и чужак двигались в странной гармонии, и не понять было, кто кем управляет на самом деле.
Фонг был мастером рукопашного боя — Такеши не раз видел его искусство — но незнакомец теснил его, загонял в угол. Его удары, лишенные изящества или мастерства, были нечеловечески сильны, движения рук и ног настолько быстры, что не уследить взглядом, а тяжелый взгляд гипнотизировал.
— Возьми себя в руки! — в голосе Фонга не было страха, только горечь. — Соберись, черт тебя побери! Ну же, Скалл.
В этот раз в глазах незнакомца не мелькнуло ни искры узнавания. Такеши ясно видел: тот не промедлит с ударом, а Фонг не успеет закрыться.
За миг до того, как броситься на противника, Такеши понял, что по-настоящему свободный выбор состоит в том, что его попросту нет. Никаких развилок и перекрестков — на самом деле дорога принятых решений и поступков идеально пряма.

— Однажды, когда великий мастер Бокудэн плыл на лодке по озеру Бива, — голос Фонга доносился издалека, приглушенный и чуть неразборчивый, — молодой самурай стал задирать и высмеивать его, вызывая на поединок. «Какая у вас школа?» — спросил самурай. «Школа искусства побеждать без меча», — ответил Бокудэн. Они решили драться на маленьком острове посреди озера, чтобы не причинить вреда другим попутчикам. Как только лодка причалила к островку, молодой самурай первым выпрыгнул на берег. Тогда Бокудэн взял весло, оттолкнулся и стал удаляться от острова, на котором остался молодой задира. «Вот моя школа побеждать без меча», — сказал на прощание Бокудэн.
Привычная история от Фонга, изящно и без малейшего желания обидеть сформулированное указание на ошибки — Такеши против воли улыбнулся.
— Хочешь сказать, что я зря полез в драку? — Такеши открыл глаза и понял, что сидит, прислонившись спиной к какому-то дереву. Попытался встать, но тело скрутил острый, парализующий приступ боли.
— Хочу сказать, — размеренно проговорил Фонг, — что ты законченный идиот.
Воспоминания возвращались короткими яркими вспышками. Такеши снова видел, как странный парень с фиолетовыми волосами — Скалл, кажется? — теснит Фонга, как маленькая фигурка прижимается к стене, а потом исчезает в клубах ярко-красного дыма. Миг — и напротив Скалла стоит… выросший Фонг? Та же челка треугольником и тонкая косица, длинные, приподнятые к вискам глаза, красная китайская рубашка с длинными рукавами и разрезами по бокам, светлые штаны. На вид ему никак не меньше двадцати пяти.
И бой стал односторонним. Новый взрослый Фонг легко отражал удары и шел в нападение. А потом Скалл обернулся — в его глазах Такеши увидел только холодный расчет — и начал приближаться.
Такеши скривился — Фонга ранили, когда он защищал его. Беспомощно валявшегося на тротуаре, не способного пошевелить ни рукой, ни ногой. Удар пришелся точно в левое плечо — Такеши видел, с какой точностью двигалось закованное в металл щупальце осьминога-татуировки, и сквозь обрывки красной ткани и капли крови успел разглядеть черные полосы, пришедшие в движение.
— Значит, они выглядят, как обычные татуировки? — прохрипел Такеши. — А я надеялся на что-нибудь впечатляющее вроде мигающих огоньков или компьютерного разъема, вживленного в тело.
Фонг шагнул ближе, наклонился. На его левом плече, обвившись вокруг бицепса, спал крохотный черный дракон. Возможно, во всем был виноват неверный сумеречный свет, но Такеши мог бы поклясться, что видит, как шевелятся усы, вздымается и опадает чешуйчатая грудь.
Словно в опровержение слов об «обычной» татуировке, дракон пошевелился — потянулся, как кошка, выпустив когти и изогнув спину — покрутился на месте, устраиваясь поудобнее, и снова заснул.
— Это… — начал Такеши.
— А почему, ты думал, они называются биоимплантаты, — хмыкнул Фонг, выделив последнее слово. Он мельком осмотрел Такеши, нахмурился, стал ощупывать левую половину тела — так невесомо, что тот не чувствовал прикосновений.
— Но отец говорил про микросхемы, — раньше чем договорил, Такеши понял, что не прав. Теперь слова отца про «эту штуку», которая «переползла на ногу», наконец-то стали ему понятны.
— А теперь ты видишь имплантат своими глазами. Осталось только подумать своими мозгами, — ворчливо отозвался Фонг, но все же объяснил. — Биоинженерия — это официальная версия. Должны же армейские дуболомы как-то объяснить происхождение этой штуки. Не смотри на меня так, тебе давно стоило бы задуматься над тем, как могла «ожить» какая-то микросхема — между прочим, человечество не одну тысячу лет безуспешно бьется над проблемой создания живых существ.
— Так они, — Такеши осторожно ткнул пальцем в татуировку; кожа под его пальцем была гладкой и нежной, а дракон моргнул и раскрыл глаза, стал осматриваться, — живые?
— Симбионты, — просто ответил Фонг, — прилипалы, паразиты, называй, как хочешь. Чужая форма жизни, не способная выжить на нашей планете самостоятельно. Мы для них — что-то вроде скафандров, а кто захочет, чтобы скафандр за тебя решал, куда идти и что делать? Симбиоз предполагает взаимную выгоду, но на самом деле мы ведем две войны одновременно, не только со Штатами, но и с симбионтами. И тем, и другим нужны ресурсы; первым — территория и полезные ископаемые, инфраструктура, а вторым — наши тела.
— И мы натравили их друг на друга? — Такеши перевел взгляд на дракончика, тот скользил по руке к груди: странное, завораживающее и одновременно отталкивающее зрелище. — Но почему тогда ты?..
— До сих пор жив и сохраняю контроль над телом? — Фон невесело хмыкнул. — Скажи, что будет, если ты окажешься в помещении, где мало кислорода?
— Будет трудно дышать.
— А потом?
— Потеряю сознание.
— Именно. Кома. Сон, от которого не получится проснуться. Наши тела необходимы симбионтам для существования на Земле, они приспосабливаются, подстраиваются под них. Как только он, — Фонг кивком указал на замершую татуировку, — попал в мой организм и освоился, я использовал пламя Урагана, чтобы сжать клетки и уменьшиться в размере. Симбионт попытался уменьшиться вместе со мной, но не смог, от нехватки ресурсов, поддерживающих его жизнеобеспечение, впал в кому и с тех пор спал, не просыпаясь.
— То есть, сейчас?..
— Да, пока я продолжаю оставаться в этом виде, дракон тоже бодрствует и пытается перехватить контроль, — бесстрастно кивнул Фонг.
— Но какой смысл в том, что ты… — Такеши вспомнил Скалла с его осьминогом, таинственного, резкого на язык Реборна, — что вы делаете? Ведь ваши симбионты по-прежнему живы.
— Они ничего не могут сделать, — Фонг машинально теребил кончик косички. — А мой, так уж сложилось, один из их лидеров. Тот, кто изначально представлял интересы симбионтов и первым пошел на контакт с людьми.
Такеши смотрел на Фонга и видел часовую бомбу. Сейчас она безвредна и работает, как обычный будильник, но в любой момент может включиться таймер, и пойдет обратный отсчет. О чем он думал, когда соглашался участвовать в этом самоубийственном проекте? Добровольно обречь себя на странное, противоестественное существование взрослого, запертого в детском теле — без внятных сроков и перспектив, без какой-либо гарантии, что симбионт не проснется и не возьмет верх. Для этого, думал Такеши, требуется невероятная, нерассуждающая храбрость и такое же мужество.
Он смотрел на Фонга и думал об одном: а как бы сам поступил на его месте?
А потом в уши словно набили ваты, и стало темно.

— …клинический идиот, Ямамото Такеши.
Первое, что услышал Такеши, придя в сознание, был ровный, спокойный голос:
— Не шевелись. Хотя сомневаюсь, что у тебя получится после лошадиной дозы обезболивающего, которое я тебе вкатил, — Такеши моргнул — оказалось, даже это причиняет боль. Сглотнул — и недавняя боль отцвела, показалась не стоящим упоминания пустяком.
— Где… мы? — чтобы просто пошевелить языком, потребовались невероятные усилия. На висках выступил пот, голова кружилась.
— Там, где никто не увидит, что я собираюсь сделать, — проговорил Фонг. — Или не собираюсь. Гуманнее просто дать тебе умереть.
Ноздри щекотал запах сырой штукатурки и грязи. Похоже, Фонг принес его в один из временных бараков для беженцев. Они были построены в самом начале войны и буквально кишели людьми, но как только линия фронта сдвинулась, опустели. Детвора повыбивала стекла и растащила все, представлявшее хоть какую-то ценность, и уже несколько месяцев бараки стояли покинутыми. Их избегали даже бродячие кошки с собаками. Впрочем, после ограничения нормы мяса на человека в день они вообще перестали подходить к людям и покинули Намимори.
— Это будет ненужная и глупая смерть. Ты отвечаешь за него.
— Я отвечаю за весь чертов мир!
— Разве мальчишка — не его часть?
— До тех пор, пока я не… — голос затих. — Он все равно умрет, только чуть позже.
— Это и называется жизнь. Отрезок между рождением и смертью. Разве не так?
— Заткнись!
— Ты ведь все равно сделаешь это. Не упрямься, начинай, пока не стало слишком поздно.
Такеши не верил собственным ушам. Мысли суматошным роем метались у него в голове. Фонг разговаривает сам с собой? Он сошел с ума, съехал с катушек и сейчас просто прикончит его?
— Такеши, не пытайся делать вид, что не слышишь меня, — голос Фонга перестал метаться от паники к спокойствию. Он стал ровным, но под толщей нарочитого равнодушия ворочались беспокойство и горечь. — Ты чертов болван, слышишь? В том, что произошло, виноват ты и только ты сам. Пытаться остановить удар симбионта — с таким же успехом ты мог попробовать перегородить путь локомотиву. У тебя в левом боку дыра, — продолжил он. — С такими ранами не выживают.
— Отец… расстроится.
— Не успеет, — мрачно пообещал Фонг. — У тебя есть только один шанс пережить эту ночь, и я им воспользуюсь.
— Симбионт, — прохрипел Такеши.
— Да. Но помни, я лично убью тебя в тот самый миг, как только замечу, что ты ему поддался. А теперь помолчи и не мешай мне.
Такеши лежал на спине, пластик кушетки неприятно холодил лопатки. Воздух в комнате был влажным и липким, не спасал даже вентилятор под потолком. Фонг щелкнул выключателем — вопиющее нарушение «темных часов», если с улицы заметит патруль, ареста не миновать — и комнату залил яркий свет. Глаза слезились, и Такеши прикрыл их, погрузившись в полусон, но потом на его лицо опустилась тень.
— Будет больно, — предупредил Фонг. Такеши поднял на него взгляд и замер, с шумом выдохнув сквозь плотно стиснутые зубы.
Темные глаза серьезно смотрели из-под длинной челки, коса была перекинута через левое плечо, рукава закатаны до локтя. В правой руке он держал длинную иглу. Такеши присмотрелся — она состояла из десятка маленьких игл, спрессованных вместе. Фонг подул — и их окутало плотное пламя Урагана; оно оставляло в воздухе пылающие красные письмена каждый раз, как Фонг шевелил рукой.
«Интересно, — вяло подумал Такеши. — А как это происходит в армии?»
Татуировка и объятая Пламенем игла совершенно не вязались с громкими словами о новейших разработках биоинженерии. «Анестезия, — вспомнил он, — доброволец просто засыпает, а просыпается уже с татуировкой — биоимплантатом, как ему говорят — и понятия не имеет, что именно за операция была проведена. Наверное, у военных даже есть специальные приборы, позволяющие во много раз ускорить процесс».
Такеши всматривался во взрослое лицо и узнавал малыша-Фонга с его лукавой, кошачьей улыбкой, едва заметными ямочками на щеках и всегдашним ехидным оптимизмом. Но на это лицо наслаивалось другое — окаменевшее, будто не способное, не умеющее выражать эмоции вообще. Они мелькали, сменяя друг друга, и Такеши казалось, он может различать, когда на него смотрит Фонг, а когда — симбионт. Но потом иглы, прокаленные в пламени Урагана, коснулись его груди, и мир подернулся дымкой, сузился до клочка кожи, который, вибрируя, протыкали иглы. Время как будто замедлилось, и Такеши, словно зачарованный, следил за происходящим. Он ясно видел, как погружаются под кожу и оставляют там частички пламени Урагана тонкие острые иглы, спаянные в одну, как это пламя мешается с выступившей кровью, как разбухает место прокола. Со стороны казалось, что Фонг просто ведет иглой, как маркером, по груди Такеши, и под его рукой расцветают узоры, но Такеши чувствовал боль — странную, тянущую, отзывавшуюся чем-то незнакомым еще и в голове. Гулко бухало сердце, виски сдавило, губы щипало, а их уголки кровоточили, как это бывает, когда поешь ананас — или когда целуешься пару часов подряд без остановки.
А потом тело привыкло к боли. Она вылиняла, отступила, и сквозь нее, как кровь сквозь нанесенный пламенем Урагана рисунок, проступили другие ощущения. Едва заметное, щекочущее касание иглами кожи, похожее на ласку, редкие случайные прикосновения руки Фонга, от которых словно било током — Такеши непроизвольно дергался, Фонг успокаивающе клал руку на его плечо, и от этого Такеши трясло еще сильнее. Фонг глядел то спокойно и серьезно, то взволнованно и с мягким сочувствием, ни черта не понимая ни настоящей, ни симбионтской своей сущностью в том, что происходило с его пациентом. Такеши закрывал глаза, чтобы не видеть, как включаются и выключаются эмоции на чужом лице. Он глубоко вдыхал и выдыхал, успокаиваясь, заставляя себя расслабиться — до следующего прикосновения, рассыпавшегося по коже мурашками.
Самое личное, самое интимное переживание, которое только случалось в жизни Ямамото Такеши — куда тут паре свиданий или неумелым поцелуям в парке украдкой. Он лежал обездвиженный, лишенный возможности хоть как-то влиять на происходящее, и это добровольное подчинение и отказ от контроля заставляли все волоски на его теле вставать дыбом, сердце заходиться бешеным стуком, а зрачки — расширяться.
«Обычная, естественная реакция организма, — убежал себя Такеши и тут же заходился лихорадочной, острой молитвой: — пожалуйста, ну пожалуйста, пусть Фонг ничего не заметит».
Боли в боку, развороченном смертельной, по словам Фонга, раной, он не чувствовал совершенно.
Когда красный рисунок покрыл половину груди, к ощущениям добавилось еще одно. Такеши казалось, что узор татуировки превращается в паутину, она разрастается, но никакого паука в ней нет, и он может сам дергать за липкие нити. Странное, дикое чувство, будто весь мир вокруг завибрировал, и лишь он один сохраняет неподвижность. Словно кто-то потряс калейдоскоп, и картинка сдвинулась, составив из прежних элементов совершенно другой рисунок. Такеши видел свой бой с высоким длинноволосым парнем в странной черной форме. Меч, казалось, рос у него прямо из руки, движения были невероятно быстры, но сам Такеши каким-то образом успевал не только защищаться, но и контратаковать. А потом он шевельнулся, и калейдоскоп снова пришел в движение.
— Вместо меня здесь должен был быть Реборн, — голос Фонга вырвал его из полубреда, из череды неслучившегося или случившегося не с ним.
— Да, я знаю, — машинально ответил Такеши. И он действительно знал, помнил малыша аркобалено с пистолетом и в смешной шляпе, который называл его прирожденным убийцей и стал им всем другом. — Есть и такой мир.
Длинная игла с пламенем Урагана на конце замерла точно напротив сердца, но Такеши не видел этого. Все его внимание устремилось вовнутрь, в себя.
— Привет, — сказал гулкий голос в его голове, и Такеши успел подумать только о том, как же это нечестно: отец полгода проходил с имплантатом, прежде чем тот заговорил, Фонг сдерживает свой неизвестно, сколько времени, и только его, Такеши, биоимплантат подал голос раньше, чем был закончен рисунок татуировки.
Игла, замершая у самого сердца, пришла в движение.
Феникс на его груди захлопал крыльями.

Камеры льстили Миямуре-сенсею — в реальности он оказался невысоким и тощим. У знаменитого темно-синего кителя, как выяснилось, была жесткая, держащая форму подкладка и специальные накладки для плеч и груди. Девчонки тайком хихикали и потешались над молоденькой учительницей английского языка, которая согласилась пойти на свидание с этим самоуверенным павлином.
Такеши только пожал плечами — он был заинтересован в знаменитом госте не больше, чем тот в нем. А вот директор ходил перед ним на цыпочках, суетился и водил по немногим не закрывшимся еще ресторанам и клубам. Такеши от него доставались уничижительные взгляды каждый раз, когда они случайно встречались в школьном коридоре.
Передачу про него «Час перед государственным тестом» так и не выпустили: медицинское обследование выявило редкое заболевание — организм отвергал любые чужеродные элементы. Сам Такеши знал, что это работа симбионта, но военные удовольствовались таким диагнозом и оставили его в покое. Уезжая, Миямура неприязненно бросил, что провел в Намимори самую унылую неделю в своей жизни. После его отъезда все вздохнули с облегчением, особенно молоденькая англичанка, получившая накрепко приклеившееся к ней прозвище «Декорация».
— Ты изменился, — однажды сказал ему Цуна, и Такеши не стал спорить, только коротко кивнул. К чести первого, больше он разговоров на эту тему не заводил, словно выяснил все, что хотел знать, и успокоился.
Это безграничное, слепое доверие не переставало поражать Такеши. Но оно же мешало открыться, поговорить по душам. Цуна бы понял, но он верил, что Такеши справится, и тому не оставалось ничего, кроме как соответствовать этим ожиданиям.
Вот уже месяц он носил в кармане нож — хоть какая-то иллюзия контроля над ситуацией, прогуливал бейсбол и много времени проводил в одиночестве, разглядывая неподвижного красного феникса у себя на груди. После того «Привет» симбионт больше не давал о себе знать, а Такеши не мог пересилить себя и пойти на контакт первым. Когда он в первый раз по-настоящему понял, что внутри него поселился паразит, чуждая сущность, присосавшаяся к его организму, его рвало всю ночь: долго, мучительно, до спазмов в животе и желудочного сока во рту. Его мучили кошмары о том, как тварь внутри него растет, а однажды прогрызает дыру в животе и выбирается наружу, влажная от его, Такеши, крови.
Симбионт подарил его телу способность к быстрой регенерации и спас жизнь, но придет миг, когда он потребует плату. Однако день проходил за днем, а тот все молчал. Такеши извелся, похудел, он был постоянно на взводе, ожидая подвоха в любой момент.
Хуже всего было то, что отцу он ничего рассказать не мог, а единственный человек, которому Такеши мог бы довериться, просто исчез. Когда после операции Такеши пришел в себя в бараке, то понял, что находится там один. По словам Цуны, домой в тот день Фонг не возвращался. Такеши помнил его обещание не выпускать из вида и убить при первом же подозрении, что симбионт взял верх — незаметно оно трансформировалось в обещание всегда быть рядом. Но сколько Такеши ни оглядывался, как ни всматривался в тени, нигде не мелькала детская фигура со смешной белой обезьянкой на плече.
Оставалось только строить версии. Он уехал к своим товарищам — Такеши знал о Реборне и Скалле, но наверняка были и другие — чтобы рассказать обо всем, что произошло? Остался в Намимори, но скрывается ото всех? Попал в лапы военным? Не смог справиться со своим симбионтом, загнать его обратно в спячку и покончил с ним и собой?
А потом в доме Цуны появился Реборн, и Такеши понял, что это конец, что Фонг уже не вернется. Расспросы ничего не дали: Реборн уклонялся от любых разговоров о своей взрослой форме, татуировках-имплантатах и Фонге. Вместо этого он говорил о Вонголе, кольцах и Пламени.
Реборн не просто заменил Фонга, он сделал то, что не удалось последнему — заинтересовал Цуну Вонголой. Исподволь, осторожно, разнося в пух и прах каждую его ошибку и ставя под сомнение любое достижение. «Думай не о том, что сделаешь в армии, — говорил он, прохаживаясь из одного угла комнаты в другой, — а о том, где сможешь сделать больше».
И это работало: Цуна все чаще и чаще спрашивал, уточнял, спорил. Такеши помнил его слова: «Сила всегда выражается в поступках, в том, как ее используешь». Но шло время, и Цуна понимал: можно убивать врага, а можно помогать тем, кто пострадал от чужой руки. Настоящие войны начинаются и ведутся не на поле боя, а в кабинетах, где отдаются приказы. Прекращаются — там же. Пусть жизнь босса Вонголы — борьба за власть и влияние, только от него самого зависит, на что их употребить.
Такеши совсем не удивился, увидев однажды кольцо Вонголы на его пальце.
Все прошло незаметно: в школе никто не возлагал на Цуну надежд, поэтому его провал на тесте по математике никого не удивил, а иностранец Гокудера вообще не подлежал призыву. Такеши был рад за друзей — они выбрали свой путь и шли по нему — но сам не мог последовать их примеру.
Прошлое не давало о себе забыть. Такеши пытался убедить себя, что совершенно нормально беспокоиться о человеке, который спас тебе жизнь, в этом нет ничего неприличного или навязчивого. Что он просто переживает за друга. Что пациенты часто испытывают — даже мысленно он избегал слова «влюбленность» — привязанность к своим врачам. Но правда была в том, что ненормальность, интенсивность собственных чувств пугала его самого. Поэтому когда однажды он подумал: «Это не мои эмоции, их транслирует симбионт, и направлены они не на Фонга, а на его дракона», этого оказалось достаточно, чтобы мысленно крикнуть:
— Эй, ты, перестань немедленно!
Томительная минута прошла в тишине, прежде чем тихий голос в его голове ответил:
— Привет. Извини, но ты о чем?

— Давно не виделись, — Такеши улыбнулся, стараясь ничем не выдать охватившие его нетерпение и надежду. Он ждал этой встречи несколько лет, пара минут ничего не изменит.
Такеши рванул в Италию сразу, как только услышал о том, что Фонг вернулся. Глядя на его суетливые сборы, Реборн только хмыкнул, но ничего не сказал. Сам он ехать в Италию отказался, за что Такеши был ему иррационально благодарен.
Он еще ни разу не был в особняке дона Тимотео и теперь с интересом вертел головой, осматриваясь. Тяжелая мебель, задернутые портьеры, застеленные накрахмаленными салфетками столы — это был дом, в котором жили, причем жили счастливо.
Поездки за границу каждый раз вызывали в нем сложные, противоречивые эмоции. Не верилось, что остались еще места, где воздух не взрывается воем сирен, улицы заполнены автомобилями, а прилавки магазинов ломятся от продуктов. Где не нужно бояться воздушной или газовой атаки, в прихожей на вешалках висят плащи и шляпы, а не противогазы, погреба не переоборудованы в бомбоубежища. Где по улицам можно ходить в белой одежде, не опасаясь стать мишенью снайпера, реклама полыхает неоном двадцать четыре часа в сутки, где неспешно несет свои волны мирная жизнь.
Каждый раз Такеши ловил себя на мысли, как сложилась бы его жизнь, реши он здесь остаться, и каждый раз корил себя за слабость.
— Однажды Дайре пригласили на обед в дом богатого землевладельца. На обеде присутствовало много других буддийских монахов. Кто-то из домашних решил разыграть их. Всем им подали рыбу, которую монахам и монахиням есть запрещено. Все гости-монахи отвергли поданное блюдо, и только Дайре съел его, словно и не подозревал, что ему поднесли. Кто-то из монахов тихонько дернул Дайре за рукав: «Это же рыба!» Дайре посмотрел в глаза монаху и сказал: «А откуда вы знаете, как выглядит приготовленная рыба?» — после мучительно-долгой минуты тишины отозвался Фонг. Такеши запомнил его совсем другим: в темных глазах пляшет отблеск пламени Урагана, рукава закатаны до локтя, обнажая бледную кожу, губы стиснуты в тонкую полоску. Серьезный, сосредоточенный незнакомец, похожий на ожившую фарфоровую куклу, изысканно, нечеловечески красивый. Контраст между этим образом и стоявшим перед ним малышом был разительным. Фонг совсем не изменился: все те же ямочки на щеках, доброжелательное ехидство во взгляде и верный Ричи, юлой вившийся вокруг хозяина.
— Значит, ты совсем не скучал? — сокрушенно переспросил Такеши.
— Я не терял тебя из виду. Я же пообещал лично убить тебя, как только ты потеряешь контроль, помнишь?
— Жаль, что на связь ты так и не выходил. Я даже подумывал, не сделать ли вид, что я вот-вот сорвусь, чтобы ты все-таки появился.
— Хорошо, что ты этого не сделал — продлил себе жизнь, — слова Фонга падали тяжело и гулко, как камни на дно пропасти. Он явно был не в настроении говорить о прошлом. Раздражение в его голосе мешалось со жгучим интересом. — Но как тебе удалось продержаться так долго?
— Я бы сразу рассказал тебе об этом, если бы только мог найти, — мягко укорил его Такеши. — Но ты как сквозь землю провалился, ни Цуна, ни Реборн не знали, где тебя искать.
Фонг отвернулся.
— Биоимплантат почти вышел из-под контроля — прощальный подарочек от Скалла. Чуть было не съехал с катушек вслед за ним. Я не мог подвергать опасности жизни ни в чем не повинных людей.
— Что ты с ним делал? — Фонг вздрогнул: видимо понял, что сочувствие было обращено не на него, а на симбионта. — Несладко ему, должно быть, пришлось.
— Кажется, Реборн следил за тобой недостаточно внимательно, — Фонг сощурил глаза. Из его голоса исчезло всякое веселье.
Сердце Такеши пропустило удар: все же Фонг не исчез просто так, не бросил его, а оставил вместо себя Реборна, пусть тот наотрез отказывался признавать это вслух.
— Это ты недостаточно внимательно следил за собой, — Такеши вздохнул, собираясь с мыслями. То, что он собирался сказать, едва ли понравится собеседнику. Но именно ради этих слов он пять лет не вылезал из лабораторий, несмотря на кислые замечания Кавахиры о его тотальной бесполезности, подвергался всевозможным обследованиям и измерениям, отказывался от личной жизни и запрещал себе искать Фонга. — Тебе никогда не приходило в голову, что теория о симбионтах может быть неверной? Что подавлять и уничтожать их, не пытаясь понять, неправильно? И стоит попытаться наладить контакт?
— Приходило, — Фонг сощурил глаза. — Уверен, Реборн рассказывал тебе об этом. Пять попыток наладить контакт, трое добровольцев сошли с ума, еще двое полностью поглощены симбионтами и убиты при попытке нападения.
— Мне очень жаль, — отозвался Такеши и продолжил, словно не услышав Фонгово отрывистое «А уж мне-то как!», — а вот у меня получилось.
Маленький феникс с ажурными шипастыми крыльями скользнул из-под воротника рубашки на щеку Такеши и принялся деловито умываться.
— Он ведь заговорил со мной в первый же день, когда ты еще не закончил наносить татуировку, представляешь? Я перепугался до смерти, прикидывал, как убить его вместе с собой до того, как потеряю контроль и превращусь в чудовище. Но шли дни, а он просто был в моей голове — тихий, доброжелательный, наблюдающий, но ни во что не вмешивающийся. Я перепробовал все, что только можно — медитацию, Шигуре соен рю, нейролингвистическое программирование, дурацкие психологические теории из Интернета… Хорошо, что у него хватило ума оставаться на груди, а не переползать на руку или ногу — боюсь, тогда все закончилось бы по-другому. Это было чудовищно, невозможно страшно — понять, что внутри меня затаилась другая личность, которая только и ждет возможности взять верх, — Такеши передернуло.
— Ты до сих пор жив, — бесцветно заметил Фонг. Он казался отстраненным, не заинтересованным в разговоре, но чутко ловил каждое слово. Мысленно Такеши пожелал себе удачи. Он столько времени запрещал себе даже думать о Фонге, но теперь, когда встретился с ним лицом к лицу, старая влюбленность нахлынула, грозя захлестнуть с головой. «Это смешно, — уговаривал себя он, — так остро реагировать на человека, который едва достает тебе до колена».
— Мне просто повезло, — снова улыбка, короткая и беззаботная. Он ходил по тонкому льду, и любая неверная фраза могла стать роковой. На карту было поставлено слишком многое, но Такеши твердо намеревался выиграть. В конце концов, не зря он выторговал у Кавахиры и аркобалено право сообщить все Фонгу первым. — Дикая, невероятная случайность, возведенная в квадрат. И начало ей положил ты.
Такеши остановился. Он надеялся, что Фонг скажет что-нибудь, даст понять: он понял и поверил. В полной тишине гулко тикали настенные часы.
Такеши вздохнул:
— Пока тебя не было, остальным аркобалено с помощью Кавахиры удалось узнать, что на самом деле представляют собой симбионты. Да, они паразиты, не имеющие физического тела, но не всегда были ими. Пришельцы из параллельного мира, когда-то они жили обычной жизнью — ну, насколько спокойно вообще можно жить во время конфликта между Японией и Штатами. Только там, в отличие от нас, никаких симбионтов не было, и Япония проиграла за считанные недели. Император подписал официальную капитуляцию, но кому-то из генералов показалось, что война закончилась слишком быстро... Пара ракетных залпов, и локальный конфликт перерос в полноценную Третью мировую. Кавахира считает, прорыв границ между нашими мирами происходит каждый раз, когда по ту сторону массово гибнут люди. Такое случалось уже два раза, Реборн не исключает, что возможна третья волна. Как бы то ни было, пришельцы сохранившие Пламя, но лишенные тел, скитались по миру, пока не попались в лапы военным. Что было дальше, ты знаешь. В конечном итоге они помогали сражаться против тех, кто в их собственном измерении чуть не уничтожил планету. Для них история повторяется, только на этот раз у нее может быть другой финал.
— Даже если на миг предположить, что весь этот бред — правда, что это меняет?
— Они не враги нам. И вовсе не хотят остаться в нашем мире навсегда. Все, что им нужно — вернуться обратно. Кавахира пока не дает никаких гарантий, но он работает над этим.
Фонг смотрел на него — пристально, недоверчиво, словно проверяя услышанное на крепость. Время, казалось, застыло, повисло в воздухе душным преддверьем бури.
— Можно ли извлечь симбионта из человека?
Пришел черед Такеши отворачиваться:
— Нет. Просто извлечь чужую душу, однажды помещенную в тело, уже не получится. Это необратимый процесс. Только так, как делал мой отец — убив ее и отрезав вместе с рукой или ногой. Но у Кавахиры есть теория, — быстро, торопясь договорить, пока его не перебили, начал Такеши, — о взаимодействии двух душ в одном теле. Не обязательно более сильная должна поглотить слабую. Он говорит, используя пламя Дождя, можно построить между ними специальный мостик, чтобы они могли работать вместе, а не друг против друга. Как правое и левое полушарие мозга. У меня получилось договориться со своим симбионтом только потому, что неосознанно я использовал силу Дождя, которая и стала проводником. Кавахира уверен, что его метод сработает. Просто нужно немного времени, чтобы кое-что проверить…
Такеши смутился и замолчал. Он не знал, как еще объяснить Фонгу, что те, кого тот много лет считал врагами, на самом деле были обычными людьми. Что их не надо бояться и уничтожать, воевать против них и класть собственную жизнь на эту ненужную борьбу. Что можно просто протянуть руку.
«Пожалуйста, стань обратно взрослым, — мысленно умолял Фонга Такеши. — Я сделал все это в том числе и для тебя, неужели ты не понимаешь? Чтобы ты мог жить полноценной, настоящей жизнью, а не прятаться в детском теле. Чтобы не умерщвлял плоть, а занимался боевыми искусствами, ездил по миру…» Такеши не решился закончить эту мысль — еще слишком рано.
— А как быть тем, кто прямо сейчас сходит с ума в попытках справиться с чужой личностью внутри себя? У них нет этого времени, — отрезал Фонг, шепнул что-то Ричи, мельком потрепав его по голове, выдохнул, глянул на Такеши — пристально, жадно, будто в последний раз — и снял с шеи пустышку.
Такеши впервые видел, как происходит возвращение из детской формы во взрослую. Лицо Фонга оставалось спокойным, но почему-то Такеши был уверен, что ему больно. Тело поплыло, как воск на жаре, пошло рябью — и принялось расти. Перестраивались мышцы, вытягивались руки и ноги, взрослело, как при ускоренной съемке, лицо. Фонг глянул на него со всегдашним доброжелательным ехидством, будто собирался рассказать очередную притчу, а в следующий миг лицо его застыло, потеряв всякое выражение. Дернулись глаза, словно управляемые неопытным кукловодом, наморщился лоб, губы раскрылись и тяжело, только приноравливаясь к этому телу, вытолкнули деревянным голосом:
— Кто я?
А потом Фонг улыбнулся своей легкой, кошачьей улыбкой — на щеках появились ямочки, а глаза прищурились — и сказал:
— Привет. Меня зовут Фонг, а тебя?