Команда "Солнечная сторона". Задание 6. Авторский фик "Груз"

[reborn-nostra]

Название: Груз
Автор:  Солнечная сторона
Бета:  Солнечная сторона
Герои (Пейринг): AD!Реборн/AD!Верде\AD!Колонелло
Категория: слэш
Рейтинг: NC-17
Жанр: роад-стори, PWP
Размер: 3200 слов
Саммари: Когда возвращаются забытые силы, вместе с ними приходят и забытые желания.
Дисклаймер: манга и аниме Katekyo Hitman Reborn! принадлежат Амано Акире и студии Artland
Примечания: 1. фик написан на конкурс Reborn Nostra: Танец Пламени, тема "Предложение, от которого невозможно отказаться"
2. Пост-канон

Возле Альбштадта погода окончательно испортилась. Мелкие клочки низких лиловых туч истончились, и вода просочилась наружу, хлынула стеной, стекая по лобовому стеклу. Реборн нахмурился, глядя, как дорога покрывается мокрой черной чешуей. Дождь гладил зеленые склоны, и они теснились вокруг, как молчаливые хмурые призраки или лохматые древние зверобоги.

После золотой Тосканы Германия казалась туманно-мутной, блеклой и очень холодной даже на вид.

— Не засыпай, эй, — короткий взгляд Колонелло обжег щеку.

— Я не сплю, — Реборн скользнул взглядом по его загорелой руке, сжимающей руль. — По-твоему, хорошая идея — ехать через перевал в дождь?

— По-твоему, эта мелкая слякоть — дождь? — в тон ему переспросил Колонелло.

Этот разговор напоминал короткий дружеский обмен ударами, просто чтобы не расслабляться. От долгой нудной дороги уставали глаза, но еще больше — мозг.


Они могли говорить, молчать, пялиться на дорогу и в карты — ограниченный спектр занятий, как ни посмотри. Скучно, как ни посмотри. Мимо проскакивали нанизанные на нить дороги четки геометрически ровных, одинаковых домов. Германия казалась вылизанной, отмытой до последнего закоулка, выстроенной по линейке и отмеренной на весах. Всматриваясь в дождевую хмарь, Реборн начинал понимать Верде. Если жить здесь постоянно, точно захочется придумать зубастый чемодан или оранжевого тираннозавра и выпустить его на улицы.

— Хочешь за руль?

— Хочу ланч и кофе, — ответил Реборн, надвигая шляпу пониже, будто и правда собрался спать.

— Мечтать не вредно, эй, — Колонелло засмеялся, и в машине разом стало светлее. Запахло Тосканой, нагретой землей и виноградными листьями.

Реборн не любил возиться с перевозкой грузов. Они с Колонелло называли такую работу "доставкой пиццы". Если бы он хотел заниматься чем-то подобным, нашел бы себе место курьера, так ведь? Два года назад, когда дорожные полицейские уже верили его правам, а вышибалы на входе в клубы — еще нет, эта работа была бы ему как раз подстать!

Если бы их хоть преследовали, было бы куда интереснее, но требовалось всего-то пересечь границу как можно неприметнее. И, конечно, доставить "груз".

Реборн изогнулся, просунув руку в зазор между передними сиденьями, и вытащил кляп изо рта Верде.

— Будешь дурить, прострелю ногу.

— Так и знал, что тебе надоест сидеть там и пялиться на коров.

Реборн пожал плечами: ему и правда было скучно, а тучные и меланхоличные немецкие коровы, как рогатые, так и те, что в юбках, его ничуть не интересовали.

— Можно подумать, тебе самому весело.

— Я успел придумать реагент, который превратит воду в реках в кровь.

— За каким чертом? — Даже Колонелло отвлекся от дороги и глянул через плечо.

— Психологический эксперимент, — в зеркале заднего вида Реборн видел матово-непроницаемые темные глаза под тяжелыми веками. От одного этого взгляда хотелось сунуть Верде в зубы пистолет и нажать на курок.

— Псих!

— Согласно психологическим профилям, ваше поведение так же далеко от социальных норм, как и мое, — отозвался Верде. Уголки его тонких блеклых губ слегка дрогнули. Вот почему Реборн засунул ему в рот кляп — этот мудак был совершенно невыносим.

— Правую или левую? — Реборн потянул пистолет из кобуры. Жесткие чешуйки насечек привычно царапнули ладонь, оружие легло в нее идеально.

— И не скучно вам все проблемы решать насилием?

— Ну что, тебе больше не скучно, эй?

Реборн вздохнул и коротко кивнул, вернув пистолет на место.

— Болтай, да не зарывайся.

Верде усмехнулся — паскуднейшим образом — и прищурился. Очки Реборн с него снял, скорее из желания поиздеваться, чем из реальной необходимости, и от этого узкое бледное лицо сделалось еще моложе и будто беззащитнее. Щеки запали, глаза были обведены синим.

— Но куда вы меня тащите, вы, конечно, не скажете.

— А сам-то не видишь? — на удивление, Колонелло, похоже, тоже стал чувствовать себя лучше. Уголки его губ поползли вверх, улыбка сверкнула, будто отчеканенная в золоте.

Облака тянулись по небу, как плотная пенка в чашке свежего капучино, а потом сквозь них проступил темный краешек этой узкой чашечки-долины. Синеватые, мягкие и размытые дождем Альпы были ближе, чем казалось еще пять минут назад. Пена перевалилась через край, потекла, черная и густая, как у выкипевшего кофе. Высоко в горах, над перевалом, начиналась гроза.

— Вижу, — сказал Верде и засмеялся.

***
Колонелло нашел Верде сначала в Дрездене, потом — в Карлсруэ. Соседи говорили: «Неприметный такой молодой человек. Наверное, студент-медик». В их голосах звучала легкая неуверенная нота, будто слова произносились уже раз сто, но поверить в них так до сих пор и не удалось.

Дом Верде напоминал старую шкатулку с рассохшимися стенками и десятком тайных отделений, до отказа набитую детскими «сокровищами». Там были вещи удивительные — и отвратительные тоже были, а еще там имелись такие штуки, на которые можно было бы, наверное, смотреть часами, пытаясь определить, для чего они предназначены. Животные заволновались в клетках, когда Реборн и Колонелло проходили по коридору, выискивая Верде в полумраке лабораторий. Тонкое стекло отражало профиль Колонелло, и его загорелое до темного золота лицо ложилось странным живым бликом поверх мертвых зеленых лиц внутри колб.

В темноте за стеллажами что-то заворочалось, и Реборн качнул головой, поглаживая большим пальцем Леона. Это ощущение гладких чешуек в ладони давно стало привычным. Если приходилось работать под прикрытием — с обычным оружием — Реборн предпочитал заказывать модели с похожей фактурой.

— Верде, — позвал Колонелло. Скрипнула дверь, но никто не ответил. — Мы знаем, что ты не выходил из дома. Три потайных выхода перекрыты.

— Поставишь успех своей миссии на то, что их только три? — голос Верде, мягкий, равнодушный, прозвучал сразу со всех сторон, непонятно было, откуда вообще говорят. Реборн терпеть не мог эти шуточки Верде, его привычку забиваться в норы потемнее — да он всего Верде, целиком и полностью, не выносил!

— Не поставлю, — сказал Реборн. — Поэтому, если попытаешься сбежать, я буду стрелять на поражение.

Колонелло покосился на него, но ничего не сказал. В этом сумрачном гробу его стриженый выгоревший затылок и темная от загара шея смотрелись удивительно неуместно.

— Ты блефуешь.

— Нет. Есть, знаешь ли, определенный список людей, за одно только удовольствие прикончить которых я готов заплатить провалом миссии, — отозвался Реборн. Он не лгал, а Верде не мог этого не понять.

Его белый халат проступил из темноты, над ним парило мутное пятно бледного лица. Сверкнули очки. Колонелло напрягся сильнее, Реборн видел краем глаза, как линия его плеч сделалась жестче.

— И что вам нужно? Ты пришел отшлепать меня за очередную провинность, а, Реборн? — Верде откровенно насмехался. Все-таки они с ним были похожи — оба получали удовольствие, доводя других людей до белого каления, но удовольствие это было совершенно разного рода. — Разве я доставляю вам беспокойство?

— Беспокойство, эй? — Колонелло вскинул подбородок. — Две недели назад нам пришлось ликвидировать едва не начавшийся зомбиапокалипсис. А в прошлом месяце ты продал палестинцам нейтринную установку.

Верде пожал плечами.

— Здесь, знаете ли, скучно.

— И что за развлечение ты готовишь нам теперь? — Реборн медленно, боком, чтобы не выпускать Верде из поля зрения, прошел к заваленному бумагами и чертежами столу. — Генетическая карта велоцераптора? Повторяешься.

— Я никогда не повторяюсь, — отозвался Верде. Его глаза за стеклами очков казались провалами во тьму. — Коробочка Резни.

Колонелло явственно передернуло. Иногда Реборн думал, что Верде и вправду безопаснее пристрелить. А еще — что если когда-нибудь мир все-таки загнется в агонии апокалипсиса, он точно будет знать, кого в этом винить.

— И что еще ты там наизобретал? — Реборн пошелестел страницами, не особо вглядываясь в содержимое. Планы и бумаги Верде его не очень-то интересовали. Им нужен был сам Верде — вместе с его сумасшедшим и гениальным мозгом. — Новый вирус? Всеразрушающий состав?

— Пфе, — Верде поправил очки, — воистину варварская ограниченность мышления.

А потом он просто исчез из поля зрения, будто его и не было, только взметнулись и опали полы белого халата. Пули нырнули сквозь ткань, вгрызлись в нее, отрывая белые клочки, и влипли в пол, не найдя под халатом живой плоти. Колонелло наклонился, вздернул обрывки ткани, вытряхнул из них обломки какой-то машинки.

— Вот ведь мудак. Пока мы тут разговаривали с этой хреновиной...

Реборн коротко усмехнулся. Верде был ловок, изворотлив и хитер, как лисица, но вот беда, они с Колонелло знали его уже долгие годы. Он мог обвести их вокруг пальца десять, двадцать раз — но бесконечно это не выгорело бы ни у кого. Верде становился предсказуемым.

Заматывая веревками его тощее, ломкое, как у пещерного насекомого, тело, Реборн коротко и болезненно потянул его за волосы, жалея, что они слишком торопятся.

***
— Два кофе, пожалуйста, эй, — Колонелло говорил безупречно, без малейшего акцента. Пожалуй, если бы не густой охряной загар и сочный южный запах, который исходил бы от его волос, даже вздумай Колонелло полгода просидеть на северном полюсе, его могли бы принять за немца. — И ланч.

— Что-то конкретное?

Женщины его любили. От его улыбки они плыли, как мягкое масло, Реборн видел это в их лицах, в каждом жесте.

— Что-нибудь на ваш вкус, — произнес он, коротко усмехнувшись. Взгляд официантки скользнул между ними, заметался лихорадочно, кажется, она никак не могла определиться, куда теперь смотреть. Реборна женщины тоже любили. В юности они с Колонелло часто играли, пользуясь этим контрастом между ними и производимым впечатлением.

— А вашему другу подать ужин наверх?

— Нет, он решил выспаться. Так что пусть его не беспокоят.

— Хорошо, — она развернулась на каблуках чересчур резко.

Они коротко переглянулись, Колонелло блеснул зубами в короткой улыбке. Такие улыбки — широкие, светлые, открытые, делали его еще моложе, и он казался совсем мальчишкой. Реборн согласно прикрыл глаза в ответ.

— Я выйду.

Как бы они ни торопились, ехать в грозу через перевал было бы глупо. Небо раскрылось и вывернулось вокруг горных вершин, выставив лилово-черное нутро. Облака кипели в чаше гор, как крошечный океан. Реборн курил на крыльце, и за перилами вода стояла стеной. Она вливалась в легкие на каждом вдохе, оседала на губах, пропитывала манжеты и ворот. Сигарета норовила погаснуть, и даже дым казался горьким, душным и мокрым, как от сырого костра.

Дождь был не к месту, кто-то из местных обмолвился, что сезон весенних гроз давно миновал. От плохого предчувствия сдавило горло. Реборн никогда не жаловался на свое чутье, и сейчас всю спину продирало неприятным тяжелым ощущением.

Выбросив сигарету щелчком пальцев, Реборн вернулся под крышу. Колонелло что-то сосредоточенно набирал на экране наладонника. Вид у него был тревожный, между светлых бровей залегла складка.

— Если до завтра не уляжется, придется ехать так, — сказал он, но за спокойным тоном обычных слов чувствовался еще десяток значений. Реборн разворачивал их, как шуршащие упаковки, заглядывая Колонелло в глаза. Там было и "у нас совсем мало времени", и "мне это чертовски не нравится", и еще очень многое.

Они пили кофе — плохой, надо признать, хорошо хоть горячий. Ели сосиски — отличные. Молчание затянулось, и Реборну снова захотелось курить. Он подумал о Верде наверху, о том, что его надо будет еще протащить через границу, а потом заставить помогать. Реборн по праву считал себя мастером в умении заставлять других людей. Это было его хобби, возведенное в степень виртуозного профессионализма. И все же Верде был такой добычей, вокруг которой даже он ходил без полной уверенности в успехе.

Тем интереснее.

— Эй, я даже отсюда слышу, как ты точишь когти, — заметил Колонелло. Видимо, то, что он слышал, его несказанно радовало.

— Ты знаешь, что грех желать зла ближнему своему? — Реборн издевательски приподнял бровь.

— Не думал, что ты, — Колонелло выделил это слово голосом, — знаешь об этом.

Они поднялись наверх по узкой, плохо освещенной лестнице. Реборн чувствовал шеей и затылком дыхание Колонелло. Тот нес в себе запах Италии, густой солнечный жар, и потому от его присутствия становилось легче.

Наверху в коридоре, да и в номере, несмотря на чистоту, пахло пылью и скобленым деревом.

Верде встретил их темным, тягучим, непроницаемым взглядом. Тяжелые веки делали его похожим на сонного крокодила. В который раз Реборн подумал, что выбор животных все-таки не случаен, как ни посмотри.

— И что теперь? Долго мы будем тут сидеть? — Верде наклонил голову, глянув поверх очков. — Здесь скучно, знаете ли.

— Скучно? — Реборн усмехнулся и легко опустился в кресло, закинув ногу на ногу. Позвоночник снова продрало холодом. Это тяжелое неприятное предчувствие все не отступало — да оно не проходило вот уже две недели. — И что же ты обычно делаешь для того, чтобы бороться со скукой?

— Обычно, — Верде растянул в усмешке узкие губы, — я изобретаю какое-нибудь устройство Судного Дня. У меня их целый шкаф, знаете ли. А если совсем скучно — использую какое-нибудь из них и смотрю, как вы справитесь.

— Дать бы тебе в зубы, — дружелюбно заметил Колонелло и плюхнулся на кровать. Он уселся, расслабленно расставив длинные ноги и слегка наклонившись вперед — золотой, светящийся в свете лампы. Вокруг него, казалось, становилось жарче. За окном урчало и клекотало, кипели облака, и вода лилась так густо, что чудилось, будто она течет и падает одновременно со всех сторон.

А в комнате растекалась по стенам жаркая Тоскана. Реборн потянул большим пальцем туго повязанный галстук. Изнутри полыхнуло, ударилось в ребра и хлынуло наружу. Взгляд Верде метнулся туда-сюда, будто внутри него на миг закоротило проводок. Бледно-розовый язык нервно тронул губы и снова спрятался.

— Варварство и дикость!

— Варварство — мое второе имя, — Колонелло жизнерадостно кивнул. Реборну показалось, что стало еще жарче — по шее стекла капля пота. Он любил жару, такую сильную, что от нее ломило кости и ныли мокрые виски. Реборн любил свое пламя.

Именно поэтому они сейчас сидели здесь и смотрели, как Верде тяжело дышит приоткрытым ртом.

— Я уж думал, ты забыл, что значит светить, — сказал он.

— Нельзя перестать быть Солнцем или Небом, — Реборн поднялся и подошел к нему. — Просто это умение редко может мне пригодиться. — Пламя внутри загустело, легло тяжелыми, нагретыми камнями в животе и в затылке — череп пекло изнутри.

— И с чего ты вдруг решил поиграть в солнышко?

— Ты мог приехать, когда Фонг послал тебе открытку.

— Меня это не интересует, — Верде отвернулся. Его лицо оставалось спокойным, совершенно обычным, и в то же время казалось, будто внутри оно искажено гримасой. Реборн склонил голову, вглядываясь в его черты, впитывая эту двойственность.

— Думаешь, кого-то волнует твой интерес? — Реборн вздернул его на ноги. Веревки они уже размотали, оставив только наручники, зачарованные Маммоном. Цепочка тускло зазвенела, когда Верде инстинктивно вскинул руки.

В широких рукавах и кольцах наручников они казались слишком худыми, до странного ломкими и уязвимыми. Реборн собрал растрепанные темные волосы в горсть, резко потянул, почти швырнул Верде к кровати.

Колонелло приподнялся, поймал его за цепочку наручников. Верде задергался, как зверь, вытянутый в силках, хватая воздух перекошенным ртом. Его очки съехали на сторону, и теперь он близоруко щурился.

Колонелло улыбнулся — однажды Реборн видел, как он так же улыбался в Афганистане, отрезая пальцы пленному, и с тех пор больше не обманывался — снял очки и, аккуратно сложив, убрал подальше. Его пламя колыхнулось прозрачной волной. От него немели губы и кончик языка, и Реборну тотчас захотелось ощутить его привычный вкус, сглотнуть терпкий озоновый комок. Колонелло улыбнулся и качнул головой в ответ на его взгляд.

Реборн перехватил Верде за шею — тот инстинктивно запрокинул голову. А потом они принялись раздевать его в три руки. Верде забился молча и отчаянно, будто через его кожу пропустили электрический ток. Лопатки ходили ходуном. Реборн сжал пальцы и потянул его на себя, прижался сзади всем телом, глядя через его плечо, как Колонелло стягивает с него брюки и белье.

Полувставший член выскользнул наружу, лег в подставленную ладонь Колонелло. Верде вдруг затих, словно его выключили.

— Значит, ты из тех мальчиков, которых другие мальчики заставляли сосать в туалете? — спросил Реборн и усмехнулся. Не важно, попал он в цель или нет. У таких, как Верде, всегда что-то не в порядке с детством.

Реборн опрокинул его на постель и скользнул следом, вздергивая худые руки за цепочку наручников. Верде был угловатый, с бледной синеватой кожей. Он лягнул ногой воздух, но Колонелло придержал его за лодыжку, пока Реборн торопливо раздевался.

Пламя все сильнее плясало на коже, проскакивало искрами в волосах. От жара и возбуждения сводило скулы. Верде отчаянно вдохнул — на его губах тоже мелькнула искра. Реборн наклонился над ним, лизнул кожу под ребрами, рядом опустился Колонелло — его загорелая рука погладила бледный подрагивающий живот. Верде снова дернул коленом, кажется, уже совершенно машинально.

Его ребра под губами дергались от лихорадочного дыхания. Реборн лизнул сосок, едва не столкнулся лбом с Колонелло, ощутив жар его кожи и прохладу пламени. Тот запрокинул голову, слегка царапнув Реборна щетиной.

Было неимоверно жарко, будто кожа была готова вот-вот потечь как воск. Верде под ними трясся, сжимая зубы, его лицо казалось высеченным из камня, и только глаза, скользящие близоруким, расфокусированным взглядом, влажно блестели.

— Ну и мудак ты, Реборн, — вытолкнул он, наконец, из горла.

Реборн в ответ слегка сжал зубы и потянул за сосок. Верде тягуче вскрикнул и заерзал пятками.

— Можно подумать, ты нет. Кто-то должен был это сделать.

Колонелло уже растягивал его, придерживая широкой бронзово-загорелой ладонью бедро. Большой палец обводил выступающую косточку по кругу. Реборн усмехнулся. Ему нравилось, как Верде вытягивается, замирает, а потом снова пригибается, как под ветром.

Колонелло потянул его на себя за задницу, и Верде затрясся, хлебая воздух пополам с пламенем. Реборн поглядел, как входит в него большая головка, а потом подтащил его голову к себе на колени. Верде бешено глянул вверх.

— Откушу!

— Прострелю башку.

А потом Реборн надавил головкой члена ему на губы. Верде не стал сопротивляться, только в глазах что-то яростно полыхнуло. Горло стиснуло жаром, когда тонкие бледные губы обняли член. Солнце билось в груди — давно уже Реборн не выпускал вот так свое Пламя. Задыхаясь, он смотрел, как Колонелло сжимает бедра Верде, на каждом толчке роняя на него капли пота. Его лицо выглядело как никогда сосредоточенным, будто его накрывало отчаянным возбуждением, и он считал про себя, боясь кончить раньше времени.

Реборн стиснул волосы Верде, потянул его на себя, засаживая в глотку. Тот захрипел, давясь и кашляя, но Реборн даже не думал останавливаться. Солнце рвалось наружу, колотилось в горло, требуя, чтобы его отпустили наружу, сжигало ребра изнутри.

— Ох, черт, — Колонелло ткнулся ему в плечо, вжимаясь в Верде. Его трясло, плечи и спина бугрились мышцами. А потом его дрожь стекла на тело Верде — глядя вниз, Реборн видел, как выплескивается на его живот сперма — а затем и на самого Реборна. Он толкнулся еще глубже, чувствуя, как спазматически сжимаются мышцы, и солнце рванулось наружу.

Это было почти больно. Нестабильное, отчаянно горячее Пламя лизнуло стену, расплескалось по постели. Реборн пытался втянуть воздух, но горло казалось сожженным дотла.

— Вот блин, — тихо и невнятно произнес Колонелло. — Теперь придется волосы стричь, эй.

Верде хрипло, надсадно засмеялся.

***
Юни металась на постели, мокрая, горячая, красная. На белых сбитых простынях она выглядела смешной и жалкой — совсем девчонкой. Фонг вытер ее лицо влажным полотенцем и покосился на зашедших совершенно нечитаемым взглядом.

— Успели.

Верде скривил губы, но ничего не ответил. Наручники с него давным-давно сняли, и в его глазах плясали зеленоватые отсветы: излишки Пламени просачивались наружу. Впрочем, все они чувствовали, как нервно скачет Пламя, то затухая, то поднимаясь к потолку комнаты.

— Долго еще? — Реборн чувствовал себя усталым с дороги. Он хотел в душ. Хотел горячей еды. И, может, не отказался бы еще раз трахнуть Верде. Но сейчас у них было дело неизмеримо важнее.

— Уже началось.

Реборн обошел постель, вглядываясь в лицо остальных аркобалено. Они выглядели не менее утомленными, должно быть, сказались несколько бессонных ночей. В глазах, обведенных синевой, плясало Пламя. В этот момент они уже почти не были людьми.

Юни выгнулась на постели — и в этом не было ничего привлекательного, только мучительная судорога боли. Пламя Неба накатывало волнами, обжигало лицо, а Реборн все смотрел в центр их круга, туда, где творилось древнее, как мир, таинство.

Время размывалось; он, кажется, забыл, как дышать. Пламя сходило с ума, и комната плыла, будто сотрясалась самая основа мироздания.

А потом раздался звонкий крик.

— Это девочка, — Фонг устало отшатнулся от постели.

— Кто бы сомневался, — пробормотал Верде.

Все утихло. Кто-то опустился в кресло. Кто-то рванулся к окну. Тихо хлопнула дверь.

Реборн поймал Верде в коридоре, дернул его на себя. Колонелло прижал его с другой стороны.

— Куда собрался, эй, — его пальцы прошлись по шее Верде, зарылись в волосы.

— Я хотел кое-что у тебя спросить, — тягуче начал Реборн, — почему ты не приехал сразу?

Верде посмотрел на него поверх очков совершенно нечитаемым взглядом.

— Тогда вы бы не приехали меня ловить, — он растянул губы в самой паскудной улыбке, какую только можно представить. — Разве я мог упустить такую возможность.

— Можно я все-таки разобью ему рожу? — спросил Колонелло.

Реборн согласно кивнул и стиснул волосы Верде в кулаке, зло кусая насмешливо изогнутые губы.