Название: Я открываю глаза
Автор: nebbia-team
Бета: nebbia-team
Персонажи/пейринг: TYL!Мукуро, TYL!Савада Цунаеши
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма
Размер: ~6000 слов, мини
Предупреждение: AU в каноне
Краткое содержание: «– Улыбаетесь? – спокойно спросил доктор, внимательно всматриваясь ему в лицо. – Отчего вы улыбаетесь? Вы должны плакать и жаловаться, молодой человек. Просто так ко мне не попадают. А вы тут улыбаетесь!»
Примечания: фик написан на конкурс Reborn Nostra: Танец Пламени на дайри, тема «Шах и мат»
Ссылка на скачивание: в формате .rtf
Ветра не было, и утренний туман стелился по ногам, а прохлада остро, сильно ощущалась в легких. На мостовой, на тротуарах еще не было ни души, а откуда-то издалека, очень тихо, доносился первый плач чаек. Но Цуна всего этого не замечал, он видел перед собой только темный сырой коридор из домов, которые будто наступали на него, сужались и пугали до одури. Он бежал, чтобы выжить, следуя намеченному в голове пути.
Сначала – поворот на улицу Делла Морте, потом быстро пройти под старой аркой и свернуть направо, к трущобам, затем – во второй подъезд первого же дома и пробежать четыре этажа вверх, на крыше будет удобная пожарная лестница. И старая. Главное – не упасть. Быстро-быстро вниз, пока не окажешься на земле, у небольших складов.
Но выдыхать нельзя, нужно двигаться дальше, дальше… Пока не услышишь колокольчик лавки старого Кальвино. Вот тогда можно успокоиться, вот тогда можно подумать и дать себе отдохнуть.
Он быстро повернул направо, стараясь скрыться в очередной подворотне между высоких стен домов и следовать намеченному маршруту. Замер. Прислушался. Шагов нет. Осталось только перебежать открытое пространство.
И уже нужно, нужно было выходить, он знал, но что-то внутри ему нашептывало: стой, подожди. Хватит.
И его поймали. Схватили за шиворот и швырнули о стену, не дали придти в себя. Руки убийцы схватили, встряхнули и стали душить, и Цуна инстинктивно схватил и сжал руку, губящую его.
Что-то не так, неправильно, неверно, повторял Цуна, не в состоянии посмотреть в лицо человеку, который так долго его выслеживал и хотел убить.
Сейчас он должен был бояться или злиться: на себя, на преследователя, в конце концов, на судьбу. Правильным было постараться оттолкнуть убийцу, нанести ребром ладони точечный удар по локтю или же ударить коленом в область солнечного сплетения, не упустить момент, оглушить, отбиться, чтобы жить, да сделать что угодно, ведь Цуна уже давно не был слабым и боялся рукопашного боя только против пистолета. Но он устал и как-то скукожился, сжался, когда его подняли над землей, схватив за шею, и заставили задыхаться.
Он старался вдыхать, как мог, воздух, глубоко и отчаянно, чтобы вернуть состояние ясности, но туман с улицы как будто проникал в голову, просил покориться и перестать сопротивляться. И Цуна сам не понял, в какой момент опустил руку.
– Тупой, никчемный ублюдок, – слышал он голос Реборна где-то рядом.
– Я потратил на тебя столько лет, а ты помираешь как собака.
Голос все продолжал злобно шипеть поблизости, пока Цуна извивался, как змея, стараясь пробудить в себе инстинкт самосохранения.
– Да что там сравнение с собакой, ты даже этого не заслужил, – не мог угомониться тот.
– Да, да, – соглашался Цуна про себя. – Да, Реборн, это действительно так.
«Но, признаться, я так рад тебя снова слышать.
Спа…си…бо… »
И с этими словами на губах Цуна снова умер, чтобы проснуться.
Это был очередной кошмар. Не самый страшный за последнее время, но и такого хватило бы, чтобы выбить из колеи на целое утро, а возможно, и день. Цуна повернулся на искомканной простыне, вытянул вперед руку и несколько раз сжал в кулак, чтобы убедиться, что дурной сон его окончательно оставил. Сквозь прорезь тяжелых штор он посмотрел на солнце, которое только всходило, и подумал: «Как же тяжело».
Как же тяжело было вступать в еще один день.
Цуна старался быть спокойным и жить в гармонии с собой, как раньше. Он понимал, что скажут ему врачи:
– Это невроз, молодой человек.
– Да у вас переутомление, сэр.
– Не много ли вы на себя взваливаете? Больше отдыхайте!
– Честное слово, что за ерунда, я просто пропишу вам успокоительные.
Цуна надеялся, что это правда ерунда, и никакие лекарства пить не хотел.
Дни его были наполнены различными делами и заботами, он бы даже сказал, переполнены, но все же это было хорошо и верно, потому что именно так он не отвлекался на внутренних демонов. Ему бы следовало остаться наедине с самим собой и подумать над многими вещами, случившимися в его жизни за последние месяцы, но он этого не хотел да и просто устал.
Сейчас он сейчас сидел на деловой встрече – на многомиллионной встрече, на встрече месяца – и думал лишь о том, что не хочет уступать, лебезить и много лгать, а лишь побыстрее со всем покончить. Но господин перед ним восседал в кресле и был очень важным, а Цуна в своем кабинете и на своем месте казался себе никчемным и совсем потерянным. Разговаривать на равных сегодня не получилось.
Всем было известно, что один их главных доходов мафии Италии – это мусор. Иногда их так и называли – мусорными королями, – не очень благородное название.
Вонгола тоже занималась этим бизнесом.
Цуна решил продать свою долю и, таким образом, большую сферу влияния, чем удивил многих и вызвал насмешки и недоумение. Но ему было известно, что вывоз мусора в Румынию скоро станет невозможен, а новые большие участки для захоронения очень трудно найти – для этого нужно иметь надежных и жадных людей в другой стране. В Италии мусор никто не оставлял.
Поэтому он подумал и решил уступить, и Гокудера его поддерживал.
А сейчас он не мог понять, почему от него требуют содействия в поисках новых румынских партнеров после того, как посадят старых и алчных, почему ждут его содействия после и тянут время.
Через, как ему казалось, десятки проведенных в душном помещении часов он вышел из-за стола, заваленного договорами и хитроумными схемами, и направился в ресторанчик поблизости, чтобы выдохнуть, перекусить и посмотреть на беззаботных и счастливых людей в первый выходной лета.
Цуна лишь на секунду отвлекся на взлетевшую стаю птиц, а когда снова посмотрел перед собой, увидел Мукуро. Тот с интересом его разглядывал и едва заметно улыбался. Цуна, как бы ни старался, не мог улыбнуться ему в ответ.
– Мы тебя искали, Мукуро, – сказал он. – Как помнишь, у нас было одно очень серьезное дело месяц назад.
– Но, как видишь, я уже не прячусь, – тот медленно развел руки, как будто оправдываясь за прошлое и всем своим видом показывая «вот он я, хочешь – хватай». – Скажу тебе честно, ты плохо выглядишь. Я рассчитывал увидеть тебя в лучшем самочувствии.
– Все прекрасно, спасибо, – сам того не ожидая, резко ответил Цуна и более спокойно добавил: – Мне просто нужно выспаться.
Он немного помолчал, собираясь с мыслями.
– Я хотел тебе сказать при встрече: у нас больше не будет переговоров с семьей Аллори, союзниками с ними Вонгола тоже не станет. Они, конечно, доставляли нам много проблем, особенно в последнее время. Но Вария разобралась с ними. Я думаю, ты уже в курсе, ведь это ты передал Варии всю информацию.
Цуна внимательно смотрел на Мукуро, но не видел ничего кроме равнодушия. Цуна всегда себе в таких случаях говорил: так нельзя. Нельзя отталкивать людей. Он вынужден был постоянно себя одергивать, придерживаться внутренних установок и сохранять терпение, но главное – не позволять никаких крайностей. Но они бы никогда не смогли понять друг друга. Цуне казалось, что Мукуро опасался какого-то разоблачения и оттого постоянно скрывался.
Цуна в конце концов сказал:
– Ты не имеешь морального права так поступать.
– А ты – осуждать меня.
Стоило уступить и покинуть ресторан, сохранив их извечное зыбкое перемирие. Цуна уже хотел встать и пойти искать Гокудеру, отошедшего из-за телефонного звонка, но тот вернулся сам. Увидев его, Цуна внутренне напрягся и собирался сказать, что им пора уходить, но не успел – Гокудера уже пошел в атаку, как только он один умел.
– Что тебе нужно? – не слишком дружелюбно спросил он.
Мукуро, казалось, не был удивлен приходом его друга и помощника.
Нет, скорее всего, он только его и ждал, понял Цуна, внимательно посмотрев на хитрое лицо.
– Мне сказали, что здесь очень вкусная еда, – не отрывая взгляда от Цуны, отвечал Мукуро и улыбался, – вот, пришел проверить.
Губы Гокудеры сжались в одну тонкую линию, и он свысока посмотрел на Мукуро.
– А-а, – протянул он, – тебя заботит вкус пищи? Так ты его все-таки чувствуешь. Когда это ты вернул тело и стал гурманом?
– А ты все переживаешь, заботишься, – приторно-ласково отвечал Мукуро, наклонив голову набок. – Что же у тебя твой босс носом клюет в тарелку, плохо спит и жалуется на самочувствие?
Цуна понял, что и его терпение сегодня не безгранично, он внезапно захотел схватить Мукуро за шкирку и как следует встряхнуть, но вместо этого удержал Гокудеру за локоть и спокойно сказал, глядя в глаза:
– Тише, Гокудера. Нам лучше уйти.
«Сейчас, успокоюсь, сосчитаю до десяти и пойду убью эту тварь», – говорил весь вид Гокудеры.
Цуна отвернулся и встал, но руку не разжал. С недавних пор одной из его главных проблем было то, что он очень хорошо видел отрицательные эмоции вокруг и неестественно заострял на них внимание, не в силах их предотвратить.
Когда Цуна сам сосчитал до десяти, Мукуро исчез, а Гокудера уже овладел собой.
– Босс, я заметил, что вы выглядите слишком усталым в последнее время, простите меня, я виноват, что не говорил об этом с вами. Не взваливайте столько на себя.
Сначала Занзас перестал играть в многолетнюю дружбу. Вария всегда была непокорна, но Цуна не чувствовал с ее стороны настолько очевидной угрозы, сейчас же, когда не нужно было объединяться перед лицом общего врага, она готовилась к удару. Занзас хотел власти, Занзас ее жаждал страстно всю жизнь и знал, что его время скоро наступит. Цуна отбивался, Занзас наступал. Это был зыбкий мир до первой крови, который вскоре должен был кончиться.
А потом исчез Реборн. И хотя его тело не нашли, через год все равно состоялись нелепые похороны с пустым гробом, больше похожие на фарс.
И вот тогда, стоя на кладбище, Цуна понимал: когда он соглашался на такую ответственность, как руководство Вонголой, в нем играли и страх, и тщеславие. Конечно, тогда он этого не осознавал, в голове было лишь одно: меня оставит Реборн и все те, кого я нашел за этот год. Цуна не хотел снова быть один, но и жить беспокойно и в страхе – тоже. Потом страх ушел, потому что рядом с ним были преданные друзья. Но Цуна понимал, стоя перед тем закрытым гробом, что он был бы намного счастливее в Японии на месте какого-нибудь продавца, оболтуса, который не смог поступить в колледж. Возможно, уже был бы женат и имел пару детишек. В общем, все было бы очень плохо и одновременно весело. Но об этом не стоило думать, а решать, как уберечь всех тех людей, которые доверились ему и были рядом. Тяжелые периоды всегда проходят, как и такие мысли. По-настоящему он любил то, что он делает и кем является, просто иногда накатывало. Но игры действительно кончились.
– Куда ты бы ни торопился, – сказал ему Занзас на последней встрече, – впереди все равно ничего нет, Савада Цунаеши. Там только я. Помни.
Цуна запомнил, и с этого дня они больше не виделись, зато вскоре его стали мучить слишком реальные кошмары и бессонница. Он не понимал, неужели оказался настолько слаб духовно, и Занзас был прав?
– Если вы хотите с кем-нибудь поговорить, – сказал Гокудера, отвлекая его от воспоминаний, – я всегда готов вас выслушать и помочь.
– Спасибо, я это очень ценю.
Цуна, конечно же, понял, что спит. Доктор из его сна (а это точно был доктор) был эффектным и очень важным. Он сначала покосился на свои бумаги на столе и лишь потом посмотрел на Цуну и сказал:
– Вы хотели со мной поговорить.
– Я?.. Да… Наверное…
Цуна стоял посреди очень большой комнаты, в которой был стол, бумаги и белый доктор, и не знал, куда ему деться. Чувствовал он себя сейчас школьником.
На уроке математики, уточнил он про себя. Только на математике было так неловко.
– Улыбаетесь? – спокойно спросил доктор, внимательно всматриваясь ему в лицо. – Отчего вы улыбаетесь? Вы должны плакать и жаловаться, молодой человек. Просто так ко мне не попадают. А вы тут улыбаетесь! – сердито закончил он.
– Простите, доктор, – тихо сказал Цуна. – И добрый вечер... Ночь, – исправился он.
– Ну, садитесь. Садитесь-садитесь.
Он указал на появившийся рядом с ним стул и зарылся в свои бумаги.
«Почему я здесь? – не мог понять Цуна. – Зачем? Хотя неважно».
Ему быстро стало скучно в тишине. Но он решил, что не стоит торопить такого важного человека, и стал неспешно рассматривать неинтересный кабинет. Уже по второму разу заострил внимание на столе из красного дерева – что было совсем не увлекательно, – пока ему не показалось, как что-то зашевелилось слева, рядом со стеной, и Цуна заранее напрягся, готовый ко всему. Всмотрелся. Он быстро понял, что ошибся: оказывается, шевеление происходило внутри стены. Сначала медленное и лишь в одной ее части, оно постепенно распространялось по всему пространству, приковывая к себе внимание. И уже вскоре все помещение гудело и было наполнено усиливающейся с каждой минутой вибрацией.
Доктор все еще изучал какие-то документы.
А потом Цуна увидел выпирающую из стены будто старавшуюся выбраться оттуда и схватить его жадно тянущуюся руку. Словно их отделял не бетон или кирпич, а эластичная ткань. К руке добавилось лицо с замершей уродливой гримасой крика, а потом еще одно, и еще. Стены закишели частями тел и, казалось, колыхались, передавая друг другу невообразимые движения – весь окрашенный в белый кабинет показался черным. Но неожиданно все прекратилось, и Цуна замер, пока не услышал шепот многих голосов.
– Шу-шу-шу, – стали приветственно шептать ему стены.
Цуна не выдержал и уставился в пол.
– Что ж, – наконец-то сказал доктор, и Цуна невольно вздрогнул от его голоса, – я внимательно просмотрел ваше дело. Навязанная жизнь, навязанные потери – все это плохо сказывается на здоровье. Может даже вызвать несварение.
– Но у меня нет несварения.
«И все же неправильно, что я здесь», – подумал он.
– Ха-ха-ха… – начало доноситься с разных сторон.
– Да у вас серьезное расстройство сна, молодой человек.
– И-и-и-и! – взвизгнул женский голос откуда-то справа.
Взгляд доктора обшарил его с ног до головы, и Цуне стало не по себе, ему казалось, что доктор догадывается обо всем происходящем и обманывает его, ждет реакции.
– Опишите мне ваши ощущения во время сна, – сказал доктор, – будьте так добры.
– Признаться, если бы все не заканчивалось так плохо: меня бы не душили, не разрывали на куски и не отравляли, – я бы не мог определить, что это сон. Прямо как в этот момент, ведь я сейчас сплю.
Доктор снисходительно улыбнулся.
– Чувство дереализации? Очень интересно. Скажите, а были ли в вашей семье шизофреники?
– Нет, конечно нет.
– Хе-хе-хе.
– Вы знаете, – сказал доктор и скрестил руки, – эта ваша внутренняя борьба, эмоциональное истощение и, как следствие, отсутствие нормального сна – это не слишком страшно и встречается повсеместно. Хотите знать, как все это влияет на человека? Вы послушайте, помолчите и потом скажите, где я прав насчет вас.
Он поудобнее устроился на стуле и продолжил:
– Сначала появляется усталость и снижение внимания, потом нарушается координация движений и концентрация зрения, возникает тошнота. Далее, наверное, чрезвычайная раздражительность, навязчивые идеи, галлюцинации. У вас ведь нет галлюцинаций? – он внимательно посмотрел на Цуну и сделал паузу. – Провалы в памяти и странное поведение – это следующая стадия, вы до нее еще не дошли. Но вот невозможность отличить сны от реальности – это уже тяжелое психическое расстройство. И именно из-за него вы можете сойти с ума, сэр. И все это, конечно, ерунда, но никакие обычные успокоительные уже не помогут.
– Что вы такое говорите? – не понимал Цуна. – Где я это уже слышал?
– Я бы прямо сейчас попросил вас подписать документы и отправиться на лечение, – доктор стал собирать бумаги на столе в аккуратную стопку, давая понять, что разговор подходит к концу, – но я знаю, кто вы, и хочу вернуться к ужину домой, поэтому пропишу вам кое-какие лекарства и наблюдение у коллеги.
– Доктор, постойте, – Цуна неуверенно улыбнулся и опять посмотрел на стены. – Что же… что же, я не сплю?
Голоса все разом громко рассмеялись.
– Спите, конечно же, вы спите.
Цуна понял, что переутомился. Раз такие сны, то нужно отправиться на отдых, пока действительно не начало мерещиться – разобраться в себе и подумать. Не нужно спать, нельзя, уже говорил он и все равно проигрывал сам себе, просыпаясь каждый раз от кошмаров. Цуна сверился со временем и включил двухчасовые новости. К этому моменту не спал сутки.
Непрофессиональная, но красивая тележурналистика говорила: «Многотысячная толпа собралась на площади и выступает за жизнь без страха, без мафии на улицах Италии. Это беспрецедентное событие. Люди…»
Цуна отвернулся от телевизора и заметил на столе утреннюю газету с кричащим жирным заголовком на первой полосе.
«Клан Форца-Вива наконец-то обезглавлен?!» – гласил заголовок.
Цуна как будто против воли раскрыл газету и стал читать по диагонали, пропуская предложения – то ли оттого, что понимал, что ему скоро расскажут правду, то ли оттого, что и так догадывался о содержании. В конце концов, он знал, как ловят преступников, перешедших дорогу тем, кто сверху.
«Напомним, – писали в газете, – что ранее, 20 мая, на рассвете была проведена крупномасштабная операция, 50 гангстеров из клана Форца были схвачены…
Альдани Бруно возглавил клан полгода назад после смерти предыдущего главы – Коллоди – в перестрелке и моментально запомнился кровавой и агрессивной политикой: за эти шесть месяцев, по сводкам полиции, нелюдями из Форца было убито более 200 человек…
Самая крупная перестрелка произошла 5 мая 20.. года, погибли 17 гангстеров и 10 полицейских…
В полночь Альдани был задержан в особняке в пригороде Н. вместе с ближайшими приспешниками, укрывавшимися от правосудия…
Арест произошел по наводке бизнесменов, не желавших платить непомерную мзду гангстеру…
Но именно благодаря прослушке телефонов наркобарон попал в ловушку и ему были предъявлены обвинения…»
А в это время в телевизоре журналистка все тараторила неприятным голосом:
– Люди устали! Люди говорят: «Схватите их! Мы больше не желаем закрывать глаза на эту мерзость, вошедшую в нашу жизнь».
Цуна внимательно смотрел на заснятые лица людей в толпе, как ему казалось, искаженные и жестокие, решительные, а кто-то, кажется, даже плакал. Непонятно лишь было, от злости ли, боли или всего сразу.
– Неужели это и правда стало обыденностью, и полиция всегда будет закрывать глаза на рэкет и террор?!
Взглядом Цуна выхватил из кричащей яркой толпы красочный плакат, изображавший повешенного. Плакат приказывал: «Прочь с нашей земли!» А люди, как всегда, бесновались.
– Более тридцати тысяч человек пришли на акцию протеста!.. Погодите, я, кажется, вижу господина Данте! Я попробую задать ему пару вопросов.
И Цуна вдруг отчего-то понял, что Данте был главным подстрекателем и все это делалось им и в то же время для него. Антонио Данте был настоящим вдохновителем современной Италии в борьбе с мафией. Цуна помнил, что этому человеку, которому было всего около тридцати, вынесли смертный приговор год назад, но тот пережил четыре покушения и даже отказался от выделенной правительством личной охраны. Никто не понимал, что его оберегает и почему он стал этим заниматься, было лишь множество догадок. Цуна с интересом наблюдал за этим активистом и искренне сопереживал его делу, подрывающему вековые устои грязного криминального сообщества. И хотя люди не склонны жертвовать собой ни за что, Цуна хотел верить в его благие намерения.
В принципе, все выходило как нельзя лучше, потому что поток наркотиков должен был уменьшиться, а агрессивные преступники-гангстеры уходили в прошлое. Сейчас нужно быть тоньше и деликатнее, уметь договариваться и уступать. А лучше вообще жить по совести, не заниматься всей этой грязью. Цуна глубоко вздохнул и закрыл глаза. Ему очень захотелось спать, и он почувствовал себя разбитым, но на улице все так же светило солнце, которое сейчас почему-то стало неприятным. Пора было что-то решать.
Когда Гокудера через полчаса вошел с докладом, Цуна тихо сказал:
– Я думаю, нам придется пересмотреть не только наши румынские дела.
Цуна ложился спать очень усталым и искренне надеялся, что проспит до утра без сновидений.
– Какой шмат мяса ты им кинешь, – слышал он голос сквозь сон. – Какой передел территории начнется, – шептали ему на ухо. – Молоде-е-ц.
А он почему-то думал в ответ: «Молодец? Какой же я молодец? Я такой дурак».
Когда Цуна проснулся, он не помнил, что ему снилось в эту ночь. Кажется, какие-то странные и злые голоса, но он решил забыть это как можно быстрее.
Сегодня он должен был заехать к Бьянки и узнать, какие связи у нее остались с интересующей его группировкой, которая могла завязать конфликт за практически освобожденную в будущем территорию. Он хотел постепенно избавить принадлежащие клану территории от налогов, которыми кормились его люди. Но тогда вставал вопрос о деньгах и защите земли. И сначала для этого нужно было наладить связи, прощупать почву, ведь в мире, в котором он жил, были свои четкие правила, которые не стоило нарушать.
Бьянки встретила его с улыбкой, но неуверенной, как показалось Цуне. Будто не знала, нужно ей быть радушной хозяйкой или нет.
– Ты переезжаешь? – спросил Цуна, зайдя в дом и увидев расставленные то тут, то там коробки с вещами и мебель, явно стоящую не на своих местах.
Бьянки внимательно осмотрела комнату.
– Нет, решила выкинуть старые вещи и сделать небольшую перестановку, чтобы было повеселее. Но вот все никак не могу передвинуть диван. Ты мне не поможешь? Хочу его переставить к дальнему окну.
Цуна молча кивнул, посмотрел на диван, совершенно обычный – ни большой, ни маленький, – и присел на корточки, осматривая его ножки.
– Бьянки, принеси, пожалуйста, тряпку, я ее подложу… – он заглянул под диван и увидел что-то черное. Ему стало не по себе. – Кажется, у тебя под него что-то закатилось.
– Да? Ничего страшного, бывает. Достанем.
Бьянки подала ему сложенный в несколько раз отрезок ткани и ушла на кухню и загремела посудой. Цуна понимал, что она может не хотеть его видеть из-за Реборна, даже обвинять его, и в то же время он знал, что все его догадки тщетны – им просто нужно сесть и поговорить.
Где-то в стороне кухни надрывался приемник с нелепой песней о любви, и по всему дому вкусно запахло едой. На секунду Цуне показалось, что он дома, рядом с матерью, и ему снова пятнадцать.
Вот она стоит у лестницы на второй этаж и кричит ему, чтобы он быстрее собирался в школу, а Цуна знает, что это в комнате еще прохладно, а на улице уже припекает, и после полудня будет очень, очень жарко. Поэтому не хочется ничего, кроме как лежать и слушать, как жизнь просыпается за окном. Но он встает, даже вскакивает – куда он денется, иначе уже через минуту Реборн даст ему сильную оплеуху, – потом вспоминает, что Гокудера будет ждать его по дороге в школу в 8.30, а уже 8.20, поэтому Цуна не успеет поесть и схватит бутерброд со стола. Но неожиданно замрет на выходе из дома, потому что его ослепит утреннее солнце и он, проморгавшись, увидит, как пылинки танцуют в утреннем свете. И Цуна решит: это самое красивое из того, что он, наверное, сможет увидеть за день. И от этого ничего не захочется снова, кроме как стоять и смотреть. Но он побежит, побежит, Реборн ведь бьет больно.
Цуна встряхнул головой – сейчас было глупо и не нужно это вспоминать. Он обхватил спинку и попробовал сдвинуть диван. Ничего не получилось, тот оказался ужасающе тяжелым. Тогда Цуна перевел дыхание и решил попытаться снова, на счет три.
Раз.
Два.
Три.
– Кха!
Внезапно он ощутил острую боль и недостаток воздуха в груди. Плотный комок подкатил к его горлу, и он закашлялся до хрипоты и черноты в глазах. Цуне показалось, что все его внутренности сейчас выйдут наружу. Он пощупал языком небо, зубы и ощутил вкус крови. Посмотрев себе под ноги, он ужаснулся и панически закашлялся вновь.
– О господи, милый, что с тобой? – спросила Бьянки, удивленная и выбежавшая из кухни прямо с ножом.
Цуна хотел бы сказать, что все в порядке, но это было не так. По-настоящему сейчас он чертовски испугался, но, заставив себя прекратить выплевывать кровь, сказал как мог:
– Не переживай, не переживай… Кха… Где ванная?
– Ванная? А зачем нам ванная, милый? Ну-ну, прокашляйся, – Бьянки села рядом и погладила его по спине. – Подумаешь, кровь. Ты, наверное, наконец-то умрешь, да?
Цуну как будто ударили обухом по голове. Он, наверное, ослышался. Бьянки что, сошла с ума? Или это он? Но она как будто специально повторила:
– Умрешь же?
Она притянула его к себе за голову и с сумасшедшей любовью посмотрела в глаза.
– Сдохни уже, и всем станет легче, Цуна!
Она грубо сгребла его в охапку и закачала, как маленького ребенка, Цуна смотрел на нее отчаянно и не сопротивлялся.
«Сошла, сошла с ума. Или это мы вдвоем?»
– Милый маленький ребенок, – говорила Бьянки и гладила его по голове, по щекам и скулам, размазывая кровь, – как ты мучаешься, как ты страдаешь, все что-то пытаешься, терпишь, и ничего, ни-че-го у тебя не выходит.
Цуна снова болезненно закашлялся и стал выхаркивать кровь, а Бьянки старалась его поймать, погладить по голове и что-то шептала ему на ухо с какой-то отчаянной нежностью, шептала, но Цуна уже не слышал. Он опустился на четвереньки и смотрел в одну точку.
– В чем я виноват? – думал он.
– Цуна, а давай ты станешь моим блюдом? Ты же все равно скоро умрешь, так какая разница, как и что будет в конце, а?
Он хотел что-то ответить, вразумить ее и все исправить, но не успел: Бьянки пырнула его ножом.
Стук в дверь вырвал Цуну из цепких лап кошмара. Он прикоснулся к несуществующей ране в правом боку, с трудом и опасливо сглотнул комок в горле.
– Босс, мы хотели заехать к Бьянки, – услышал он голос Гокудеры
Цуна смог лишь ответить:
– Я сейчас соберусь.
– Может быть, вам поговорить с Девятым? – спросил Гокудера, проигнорировав очередной светофор и сильнее нажимая на газ. Цуна посмотрел, как они обгоняют машину и еле вписываются в узкий проезд, и спокойно ответил:
– Да, конечно, я так и сделаю.
На самом деле он понимал – что бы он ни сказал, Девятый ответит: «Я полностью тебя поддерживаю, мой мальчик». Или: «Это твой выбор». Вариантов ответа было немного и все их Цуна знал, как и то, что держал непонятную обиду на Девятого за тот ужас, что он испытал, улаживая, выясняя, подстраивая и изменяя вверенные ему дела и наследство. Иногда, в самом начале, он спрашивал себя: а к чему это? Или, например, вот это? И ответа не находил.
Сейчас же, оглядываясь на весь пройденный путь, он понимал, что сделано ничтожно мало, и не знал, наверное, в первый раз, правильно ли он поступает и не будет ли его следующий шаг фатальным для людей рядом с ним.
По сути, он уходил и разрушал все. Или, может, спасал? Но кого?
– Мне попросить всех остаться после праздника для совещания? – спросил Гокудера.
– Нет, пускай сегодня все веселятся на дне рождения Девятого и отдохнут, но сообщим им, что утром я буду ждать всех у себя. И постарайся заставить прийти Хибари, мы ведь знаем, что сегодня он не появится.
Передел территории, падение доходов, поиск новых источников – только легальных – все это было нелегко.
Цуна думал, что Хибари может пойти на принцип и уйти, не совсем, конечно же, несерьезно, но так, чтобы не иметь с ним дел без крайней необходимости, а еще выплюнуть ему прямо в лицо, какое он травоядное. Цуне почему-то было стыдно перед Ямамото, который самостоятельно разбирался со всеми делами семьи в Японии, перед Рехеем и Ламбо. Перед всеми. Было обидно сейчас за Гокудеру, который всегда готов отдать за него жизнь. И, конечно, только Мукуро стоял особняком.
– Мы приехали.
Когда они появились на пороге особняка, в доме еще не было гостей, только ближайшие члены семьи, организовывавшие праздник. Цуна сразу заметил в центре холла высокую лестницу и яркую ленту из неоновых, пока не горящих, букв, гласящих:
«С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ДОРОГОЙ ТИМОТЕО, МЫ ТЕБЯ ЛЮБИМ».
Примерно через час Тимотео должны были ввести в темный зал и включить яркое поздравление, гости бы при этом уже стояли на своих местах, обязательно хлопали и кричали наперебой. Цуне очень нравилась эта идея.
Кто-то в зале громко скомандовал:
- Выключите свет! Сейчас проверим!
Мгновенно стало темно, и Цуна замер. Неестественно громко щелкнул выключатель, и уже через секунду загорелись буквы, но не все. Из тьмы были видны только ярко-желтые слова, словно послание:
«Я» и «ТЕБЯ».
Цуна ощутил неприятное беспокойство, что-то ему в этом не нравилось.
– Эй, что за черт? – прикрикнул стоявший рядом Гокудера. – У вас там что, все перегорело?
– Подождите-подождите, – торопливо попросил человек, – сейчас выключим и попробуем еще раз.
После очередного щелчка из тьмы снова вынырнули яркие буквы, сначала неуверенно замигала «Я», но вслед за ней зажглись и остальные. Теперь все работало как надо.
Через час в особняке стало людно и шумно, праздник набирал обороты, гости ели, пили и смеялись. Дом как будто заполнялся возбуждением и духотой, которая бывает только на крупных мероприятиях. Цуна старался оставаться в стороне от скопления людей и проявлял чудеса изворотливости, избегая ненужных разговоров и ненужных людей. Посредине зала стоял дон Тимотео, принимавший поздравления, большую часть времени рядом с ним находился Гокудера, как можно незаметнее отслеживавший перемещения Цуны и облегченно вздыхавший, когда находил его взглядом. Цуна все это замечал и скрывал улыбку.
Он как раз задумался над тем, чтобы пройтись ненадолго в соседнюю комнату, пока его кто-нибудь в очередной раз не поймал перед застольем, но увидел перед собой маленькую девочку с подносом.
– Дядя Цуна, – сказала девочка, – возьмите печенье с предсказаниями, их все написал дедушка Тимотео.
Цуна уже разворачивал бумажку, когда его цепко схватили сзади за плечо заставили развернуться. Это был один из многочисленных богатых людей, присутствовавших на приеме, а также его возможный деловой партнер и владелец интересовавшей его фармацевтической компании. О нем, конечно же, ходила дурная слава, что не мешало ему быть человеком хватким и успешным. И это было даже хорошо, что он сейчас нашел Цуну.
– Ох, вот и вы! Напугал? Хотел кое-что уточнить, дон! Ха! – он обратил внимание на записку руке Цуны. – Вы тоже взяли это печенье? Что там? «Я тебя жду»? Какое-то глупое предсказание, не находите?
Было далеко за полночь, когда Цуна освободился. Все, кто должен был, разъехались, и в особняке, как и на улице, все замолкло. Цуна вдохнул холодный воздух полной грудью, прикрыл глаза и вдруг вспомнил.
«Я тебя жду».
Неприятная, нервирующая фраза неожиданно ярко, резко появилась в его сознании и вцепилась в него своими когтями.
Жду.
Жду.
Жду.
Слова издевались над ним, снова и снова появляясь в голове.
Цуна всмотрелся во мглу с проступающим то тут, то там тусклым светом садовых светильников, накапливавших в течение дня энергию солнца. Все они стояли по краям дорожек и указывали на множество возможных путей. Но Цуна в последний раз оглянулся и пошел туда, где света не было, по сырой ночной траве. Приблизительно в километре от особняка должна была находиться беседка.
Пару раз Цуна споткнулся, и ему казалось, что это из-за подбиравшегося к ногам и оседавшего на траве тумана, который будто танцевал перед ним и просил быстрее идти вперед.
Наконец он дошел. Не более чем в пятидесяти шагах от него стояла беседка, но стояла как-то непрочно и неестественно, как будто ее здесь не должно было быть. Внутри странно горел огонек светильника, поставленного на низкий стол и освещавшего человека. Цуна не почувствовал с его стороны никакой угрозы, наоборот, что-то подталкивало его вперед, и ему казалось жизненно необходимым подойти сейчас ближе и заговорить. Но когда он приблизился, то очень удивился.
– Господин Данте, что вы здесь делаете?
«Вас же убьют», – хотел добавить он.
Данте, до этого сидевший в расслабленной позе, подобрался и замер ненадолго, а затем знакомо протянул, не поворачиваясь к Цуне:
– А, так это ты, Савада Цунаеши. Быстро. Ну же, садись, – он похлопал по скамье, на которой сидел, и не спеша повернулся – один его глаз горел красным. Вот теперь все верно, подумал Цуна. Он посмотрел на небо, совершенно черное и неинтересное.
– Ну что ты встал? Нам предстоит нелегкий разговор, и мне кажется, что он тебе не понравится, поэтому советую сесть.
Цуна послушно опустился на скамью, но не рядом, а напротив.
– Так это ты был в теле господина Данте все время.
– Нет, ты ошибаешься, – поправил его Мукуро. – У нас было что-то вроде договора, сотрудничества. Так что это были «мы» – он и я.
– Почему «были»?
– Были, потому что он умер и теперь существует только как моя иллюзия.
Цуна посмотрел на Мукуро. Нет, тот не жалел о смерти Данте. Ни жестом, ни голосом он не показывал, что они были близки и доверяли друг другу. Впрочем, Цуна сомневался, что Мукуро вообще мог к кому-либо привязаться. Он тяжко вздохнул.
– Я догадывался, что это ты стоишь за тем, что со мной происходит, но до последнего не хотел верить.
Цуна сказал это и почувствовал, разочарование и а также странное чувство неотвратимости происходящего. Мир как будто разделился на две неравные части тогда и сейчас.
– А я догадывался, что ты догадывался, только идиот мог не заметить.
Разговор действительно был очень тяжелый, с длительными паузами. Мукуро отбарабанил что-то пальцами на скамье и сказал:
– Скажи, зачем тебе нужны были дела фармацевтической компании? Зачем тебе нужна была Бьянки? Зачем ты вообще в это полез, а? Не лез бы сейчас – прожил бы дольше.
– Ты не имеешь права меня осуждать, ты знаешь, чего я хотел.
– Сбежать, – сказал Мукуро. – Ты захотел наладить какие-то связи, заработать себе новые проблемы. Но признайся – ведь ближе нас с тобой сейчас нет! – он рассмеялся. – Ты хотел просто сбе-жать.
Цуна не стал спорить – он знал, что это не так, потому что, если бы это было правдой, он бы был ужасным и подлым человеком, предавшим всех дорогих ему людей и себя самого. Он просто искал выход для всех, и судя по всему, неправильный и запоздалый, раз все оборачивалось именно так.
– Что ты будешь делать? Я подозреваю, что ты уже полностью контролируешь мое тело?
– Я думаю, это очевидно, Савада. Хотя ты успеешь многое увидеть перед тем, как окончательно исчезнешь, – Мукуро посмотрел на него. – Не удивляйся, я так решил.
Цуна не смог выдержать взгляда и отвернулся.
– Мукуро, почему вот так? Ты ведь сделал меня настоящим неврастеником. Ты меня презираешь? Ненавидишь?
– Признаться, я достаточно долго думал о том, как я отношусь к тебе, и, скорее всего, я к тебе ничего не чувствую. Так что нет, Савада, я тебя не презираю.
– А я думал, что я твой враг, что тебе нужно мне отомстить. Но на страдания врагов, должно быть, смотреть приятно, и поэтому они должны длиться долго. У меня просто никогда не было врагов, Мукуро, поэтому я и спрашивал тебя. Но я, кажется, понял. Спасибо.
– Честно, ты всегда меня раздражал своей добродетельностью. Ты что, не хочешь меня убить, не злишься на меня?
– Конечно.
Мукуро, казалось, не удивился, но все равно спросил:
– То есть ты готов умереть ради моей прихоти?
– Нет. Но я не держу на тебя зла, потому что есть вещи в этом мире, которые не забываются, как бы ты ни пытался. Но я бы хотел, чтобы ты понял: разрушение приносит только еще большее разрушение.
Цуна не сдержал эмоций и придвинулся ближе, схватил Мукуро за руку, стараясь всеми своими действиями показать, что хочет, чтобы тот его понял.
– Мукуро, – сказал он не своим голосом, – оно тебе совсем не нужно. Я не знаю, как тебя убедить, я даже старался подготовиться к этой встрече, но это было бессмысленно.
– Цуна наконец-то встретился с ним взглядом и растерянно улыбнулся, будто оправдываясь. – Будь со мной, Мукуро, мы вместе сможем изменить эту порочную систему, помоги мне и встань рядом со мной.
Мукуро поджал губы и одернул руку.
– Ты знаешь, я тоже готовился, Савада, – ответил он раздраженно, – как к такому можно не готовиться? Репетировал и представлял, как ты будешь меня умолять, – он немного помолчал и добавил неприятным голосом: – Но ты, как всегда, все испортил, никчемный Цуна.
– Мукуро!
Мукуро скривился и быстро встал.
– Хватит, Савада Цунаеши, – он вплотную подошел к Цуне и заслонил все, что тот мог видеть перед собой.– Хватит. Ты ведь совершенно бесполезен, поэтому позволь одним грязным людям разбираться с другими грязными людьми.
Когда Мукуро это сказал, Цуне показалось, что он наконец-то понял все и в первый раз увидел его по-настоящему: не своего врага, а обиженного ребенка, злого и не умевшего прощать. Его можно было исправить, если бы взрослые уделили ему внимание и дали достаточно сердечной теплоты, ведь он не мог родиться с черной душой. Цуна никогда не понимал Мукуро, что-то при встречах с ним смущало но в то же время толкало к нему и говорило очень настойчиво: «Сделай, сделай!», но Цуна не знал, как ему бороться со всей тьмой, что окружала этого человека. От Мукуро исходила извечная угроза, он хитроумно обманывал и лгал, он был испорчен и наслаждался этим. Цуна, как бы ни пытался, ничего бы не мог добиться в ответ на свою глупую доброту. Он говорил себе, что Мукуро это не нужно.
Но не нужно что – понимание? Вера? Кому же она не нужна, спрашивал себя сейчас Цуна.
Он вдруг осознал, что смертельно ошибался. Это было и смешно, и грустно.
– Прости меня.
Мукуро удивленно посмотрел на него, а потом как-то фальшиво и нерадостно рассмеялся.
– Ты делаешь вид, будто не боишься, но это не так. Либо ты не веришь, либо отрицаешь страх, Вонгола. Смерти боятся все, и все перед ней равны. Помолись тому, во что веришь, и не смей сейчас закрывать глаза, потому что я долго ждал.
Но Цуна даже не думал о таком и смотрел на Мукуро открыто, он был наконец уверен и спокоен. Он чувствовал, что там, где он будет заточен один на один с Мукуро, они, скорее всего, смогут договориться, ведь у них будет достаточно времени. Но почему же «скорее всего»? Конечно смогут.
Автор: nebbia-team
Бета: nebbia-team
Персонажи/пейринг: TYL!Мукуро, TYL!Савада Цунаеши
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма
Размер: ~6000 слов, мини
Предупреждение: AU в каноне
Краткое содержание: «– Улыбаетесь? – спокойно спросил доктор, внимательно всматриваясь ему в лицо. – Отчего вы улыбаетесь? Вы должны плакать и жаловаться, молодой человек. Просто так ко мне не попадают. А вы тут улыбаетесь!»
Примечания: фик написан на конкурс Reborn Nostra: Танец Пламени на дайри, тема «Шах и мат»
Ссылка на скачивание: в формате .rtf
Сначала – поворот на улицу Делла Морте, потом быстро пройти под старой аркой и свернуть направо, к трущобам, затем – во второй подъезд первого же дома и пробежать четыре этажа вверх, на крыше будет удобная пожарная лестница. И старая. Главное – не упасть. Быстро-быстро вниз, пока не окажешься на земле, у небольших складов.
Но выдыхать нельзя, нужно двигаться дальше, дальше… Пока не услышишь колокольчик лавки старого Кальвино. Вот тогда можно успокоиться, вот тогда можно подумать и дать себе отдохнуть.
Он быстро повернул направо, стараясь скрыться в очередной подворотне между высоких стен домов и следовать намеченному маршруту. Замер. Прислушался. Шагов нет. Осталось только перебежать открытое пространство.
И уже нужно, нужно было выходить, он знал, но что-то внутри ему нашептывало: стой, подожди. Хватит.
И его поймали. Схватили за шиворот и швырнули о стену, не дали придти в себя. Руки убийцы схватили, встряхнули и стали душить, и Цуна инстинктивно схватил и сжал руку, губящую его.
Что-то не так, неправильно, неверно, повторял Цуна, не в состоянии посмотреть в лицо человеку, который так долго его выслеживал и хотел убить.
Сейчас он должен был бояться или злиться: на себя, на преследователя, в конце концов, на судьбу. Правильным было постараться оттолкнуть убийцу, нанести ребром ладони точечный удар по локтю или же ударить коленом в область солнечного сплетения, не упустить момент, оглушить, отбиться, чтобы жить, да сделать что угодно, ведь Цуна уже давно не был слабым и боялся рукопашного боя только против пистолета. Но он устал и как-то скукожился, сжался, когда его подняли над землей, схватив за шею, и заставили задыхаться.
Он старался вдыхать, как мог, воздух, глубоко и отчаянно, чтобы вернуть состояние ясности, но туман с улицы как будто проникал в голову, просил покориться и перестать сопротивляться. И Цуна сам не понял, в какой момент опустил руку.
– Тупой, никчемный ублюдок, – слышал он голос Реборна где-то рядом.
– Я потратил на тебя столько лет, а ты помираешь как собака.
Голос все продолжал злобно шипеть поблизости, пока Цуна извивался, как змея, стараясь пробудить в себе инстинкт самосохранения.
– Да что там сравнение с собакой, ты даже этого не заслужил, – не мог угомониться тот.
– Да, да, – соглашался Цуна про себя. – Да, Реборн, это действительно так.
«Но, признаться, я так рад тебя снова слышать.
Спа…си…бо… »
И с этими словами на губах Цуна снова умер, чтобы проснуться.
Это был очередной кошмар. Не самый страшный за последнее время, но и такого хватило бы, чтобы выбить из колеи на целое утро, а возможно, и день. Цуна повернулся на искомканной простыне, вытянул вперед руку и несколько раз сжал в кулак, чтобы убедиться, что дурной сон его окончательно оставил. Сквозь прорезь тяжелых штор он посмотрел на солнце, которое только всходило, и подумал: «Как же тяжело».
Как же тяжело было вступать в еще один день.
***
Цуна старался быть спокойным и жить в гармонии с собой, как раньше. Он понимал, что скажут ему врачи:
– Это невроз, молодой человек.
– Да у вас переутомление, сэр.
– Не много ли вы на себя взваливаете? Больше отдыхайте!
– Честное слово, что за ерунда, я просто пропишу вам успокоительные.
Цуна надеялся, что это правда ерунда, и никакие лекарства пить не хотел.
Дни его были наполнены различными делами и заботами, он бы даже сказал, переполнены, но все же это было хорошо и верно, потому что именно так он не отвлекался на внутренних демонов. Ему бы следовало остаться наедине с самим собой и подумать над многими вещами, случившимися в его жизни за последние месяцы, но он этого не хотел да и просто устал.
Сейчас он сейчас сидел на деловой встрече – на многомиллионной встрече, на встрече месяца – и думал лишь о том, что не хочет уступать, лебезить и много лгать, а лишь побыстрее со всем покончить. Но господин перед ним восседал в кресле и был очень важным, а Цуна в своем кабинете и на своем месте казался себе никчемным и совсем потерянным. Разговаривать на равных сегодня не получилось.
Всем было известно, что один их главных доходов мафии Италии – это мусор. Иногда их так и называли – мусорными королями, – не очень благородное название.
Вонгола тоже занималась этим бизнесом.
Цуна решил продать свою долю и, таким образом, большую сферу влияния, чем удивил многих и вызвал насмешки и недоумение. Но ему было известно, что вывоз мусора в Румынию скоро станет невозможен, а новые большие участки для захоронения очень трудно найти – для этого нужно иметь надежных и жадных людей в другой стране. В Италии мусор никто не оставлял.
Поэтому он подумал и решил уступить, и Гокудера его поддерживал.
А сейчас он не мог понять, почему от него требуют содействия в поисках новых румынских партнеров после того, как посадят старых и алчных, почему ждут его содействия после и тянут время.
Через, как ему казалось, десятки проведенных в душном помещении часов он вышел из-за стола, заваленного договорами и хитроумными схемами, и направился в ресторанчик поблизости, чтобы выдохнуть, перекусить и посмотреть на беззаботных и счастливых людей в первый выходной лета.
Цуна лишь на секунду отвлекся на взлетевшую стаю птиц, а когда снова посмотрел перед собой, увидел Мукуро. Тот с интересом его разглядывал и едва заметно улыбался. Цуна, как бы ни старался, не мог улыбнуться ему в ответ.
– Мы тебя искали, Мукуро, – сказал он. – Как помнишь, у нас было одно очень серьезное дело месяц назад.
– Но, как видишь, я уже не прячусь, – тот медленно развел руки, как будто оправдываясь за прошлое и всем своим видом показывая «вот он я, хочешь – хватай». – Скажу тебе честно, ты плохо выглядишь. Я рассчитывал увидеть тебя в лучшем самочувствии.
– Все прекрасно, спасибо, – сам того не ожидая, резко ответил Цуна и более спокойно добавил: – Мне просто нужно выспаться.
Он немного помолчал, собираясь с мыслями.
– Я хотел тебе сказать при встрече: у нас больше не будет переговоров с семьей Аллори, союзниками с ними Вонгола тоже не станет. Они, конечно, доставляли нам много проблем, особенно в последнее время. Но Вария разобралась с ними. Я думаю, ты уже в курсе, ведь это ты передал Варии всю информацию.
Цуна внимательно смотрел на Мукуро, но не видел ничего кроме равнодушия. Цуна всегда себе в таких случаях говорил: так нельзя. Нельзя отталкивать людей. Он вынужден был постоянно себя одергивать, придерживаться внутренних установок и сохранять терпение, но главное – не позволять никаких крайностей. Но они бы никогда не смогли понять друг друга. Цуне казалось, что Мукуро опасался какого-то разоблачения и оттого постоянно скрывался.
Цуна в конце концов сказал:
– Ты не имеешь морального права так поступать.
– А ты – осуждать меня.
Стоило уступить и покинуть ресторан, сохранив их извечное зыбкое перемирие. Цуна уже хотел встать и пойти искать Гокудеру, отошедшего из-за телефонного звонка, но тот вернулся сам. Увидев его, Цуна внутренне напрягся и собирался сказать, что им пора уходить, но не успел – Гокудера уже пошел в атаку, как только он один умел.
– Что тебе нужно? – не слишком дружелюбно спросил он.
Мукуро, казалось, не был удивлен приходом его друга и помощника.
Нет, скорее всего, он только его и ждал, понял Цуна, внимательно посмотрев на хитрое лицо.
– Мне сказали, что здесь очень вкусная еда, – не отрывая взгляда от Цуны, отвечал Мукуро и улыбался, – вот, пришел проверить.
Губы Гокудеры сжались в одну тонкую линию, и он свысока посмотрел на Мукуро.
– А-а, – протянул он, – тебя заботит вкус пищи? Так ты его все-таки чувствуешь. Когда это ты вернул тело и стал гурманом?
– А ты все переживаешь, заботишься, – приторно-ласково отвечал Мукуро, наклонив голову набок. – Что же у тебя твой босс носом клюет в тарелку, плохо спит и жалуется на самочувствие?
Цуна понял, что и его терпение сегодня не безгранично, он внезапно захотел схватить Мукуро за шкирку и как следует встряхнуть, но вместо этого удержал Гокудеру за локоть и спокойно сказал, глядя в глаза:
– Тише, Гокудера. Нам лучше уйти.
«Сейчас, успокоюсь, сосчитаю до десяти и пойду убью эту тварь», – говорил весь вид Гокудеры.
Цуна отвернулся и встал, но руку не разжал. С недавних пор одной из его главных проблем было то, что он очень хорошо видел отрицательные эмоции вокруг и неестественно заострял на них внимание, не в силах их предотвратить.
Когда Цуна сам сосчитал до десяти, Мукуро исчез, а Гокудера уже овладел собой.
– Босс, я заметил, что вы выглядите слишком усталым в последнее время, простите меня, я виноват, что не говорил об этом с вами. Не взваливайте столько на себя.
Сначала Занзас перестал играть в многолетнюю дружбу. Вария всегда была непокорна, но Цуна не чувствовал с ее стороны настолько очевидной угрозы, сейчас же, когда не нужно было объединяться перед лицом общего врага, она готовилась к удару. Занзас хотел власти, Занзас ее жаждал страстно всю жизнь и знал, что его время скоро наступит. Цуна отбивался, Занзас наступал. Это был зыбкий мир до первой крови, который вскоре должен был кончиться.
А потом исчез Реборн. И хотя его тело не нашли, через год все равно состоялись нелепые похороны с пустым гробом, больше похожие на фарс.
И вот тогда, стоя на кладбище, Цуна понимал: когда он соглашался на такую ответственность, как руководство Вонголой, в нем играли и страх, и тщеславие. Конечно, тогда он этого не осознавал, в голове было лишь одно: меня оставит Реборн и все те, кого я нашел за этот год. Цуна не хотел снова быть один, но и жить беспокойно и в страхе – тоже. Потом страх ушел, потому что рядом с ним были преданные друзья. Но Цуна понимал, стоя перед тем закрытым гробом, что он был бы намного счастливее в Японии на месте какого-нибудь продавца, оболтуса, который не смог поступить в колледж. Возможно, уже был бы женат и имел пару детишек. В общем, все было бы очень плохо и одновременно весело. Но об этом не стоило думать, а решать, как уберечь всех тех людей, которые доверились ему и были рядом. Тяжелые периоды всегда проходят, как и такие мысли. По-настоящему он любил то, что он делает и кем является, просто иногда накатывало. Но игры действительно кончились.
– Куда ты бы ни торопился, – сказал ему Занзас на последней встрече, – впереди все равно ничего нет, Савада Цунаеши. Там только я. Помни.
Цуна запомнил, и с этого дня они больше не виделись, зато вскоре его стали мучить слишком реальные кошмары и бессонница. Он не понимал, неужели оказался настолько слаб духовно, и Занзас был прав?
– Если вы хотите с кем-нибудь поговорить, – сказал Гокудера, отвлекая его от воспоминаний, – я всегда готов вас выслушать и помочь.
– Спасибо, я это очень ценю.
***
Цуна, конечно же, понял, что спит. Доктор из его сна (а это точно был доктор) был эффектным и очень важным. Он сначала покосился на свои бумаги на столе и лишь потом посмотрел на Цуну и сказал:
– Вы хотели со мной поговорить.
– Я?.. Да… Наверное…
Цуна стоял посреди очень большой комнаты, в которой был стол, бумаги и белый доктор, и не знал, куда ему деться. Чувствовал он себя сейчас школьником.
На уроке математики, уточнил он про себя. Только на математике было так неловко.
– Улыбаетесь? – спокойно спросил доктор, внимательно всматриваясь ему в лицо. – Отчего вы улыбаетесь? Вы должны плакать и жаловаться, молодой человек. Просто так ко мне не попадают. А вы тут улыбаетесь! – сердито закончил он.
– Простите, доктор, – тихо сказал Цуна. – И добрый вечер... Ночь, – исправился он.
– Ну, садитесь. Садитесь-садитесь.
Он указал на появившийся рядом с ним стул и зарылся в свои бумаги.
«Почему я здесь? – не мог понять Цуна. – Зачем? Хотя неважно».
Ему быстро стало скучно в тишине. Но он решил, что не стоит торопить такого важного человека, и стал неспешно рассматривать неинтересный кабинет. Уже по второму разу заострил внимание на столе из красного дерева – что было совсем не увлекательно, – пока ему не показалось, как что-то зашевелилось слева, рядом со стеной, и Цуна заранее напрягся, готовый ко всему. Всмотрелся. Он быстро понял, что ошибся: оказывается, шевеление происходило внутри стены. Сначала медленное и лишь в одной ее части, оно постепенно распространялось по всему пространству, приковывая к себе внимание. И уже вскоре все помещение гудело и было наполнено усиливающейся с каждой минутой вибрацией.
Доктор все еще изучал какие-то документы.
А потом Цуна увидел выпирающую из стены будто старавшуюся выбраться оттуда и схватить его жадно тянущуюся руку. Словно их отделял не бетон или кирпич, а эластичная ткань. К руке добавилось лицо с замершей уродливой гримасой крика, а потом еще одно, и еще. Стены закишели частями тел и, казалось, колыхались, передавая друг другу невообразимые движения – весь окрашенный в белый кабинет показался черным. Но неожиданно все прекратилось, и Цуна замер, пока не услышал шепот многих голосов.
– Шу-шу-шу, – стали приветственно шептать ему стены.
Цуна не выдержал и уставился в пол.
– Что ж, – наконец-то сказал доктор, и Цуна невольно вздрогнул от его голоса, – я внимательно просмотрел ваше дело. Навязанная жизнь, навязанные потери – все это плохо сказывается на здоровье. Может даже вызвать несварение.
– Но у меня нет несварения.
«И все же неправильно, что я здесь», – подумал он.
– Ха-ха-ха… – начало доноситься с разных сторон.
– Да у вас серьезное расстройство сна, молодой человек.
– И-и-и-и! – взвизгнул женский голос откуда-то справа.
Взгляд доктора обшарил его с ног до головы, и Цуне стало не по себе, ему казалось, что доктор догадывается обо всем происходящем и обманывает его, ждет реакции.
– Опишите мне ваши ощущения во время сна, – сказал доктор, – будьте так добры.
– Признаться, если бы все не заканчивалось так плохо: меня бы не душили, не разрывали на куски и не отравляли, – я бы не мог определить, что это сон. Прямо как в этот момент, ведь я сейчас сплю.
Доктор снисходительно улыбнулся.
– Чувство дереализации? Очень интересно. Скажите, а были ли в вашей семье шизофреники?
– Нет, конечно нет.
– Хе-хе-хе.
– Вы знаете, – сказал доктор и скрестил руки, – эта ваша внутренняя борьба, эмоциональное истощение и, как следствие, отсутствие нормального сна – это не слишком страшно и встречается повсеместно. Хотите знать, как все это влияет на человека? Вы послушайте, помолчите и потом скажите, где я прав насчет вас.
Он поудобнее устроился на стуле и продолжил:
– Сначала появляется усталость и снижение внимания, потом нарушается координация движений и концентрация зрения, возникает тошнота. Далее, наверное, чрезвычайная раздражительность, навязчивые идеи, галлюцинации. У вас ведь нет галлюцинаций? – он внимательно посмотрел на Цуну и сделал паузу. – Провалы в памяти и странное поведение – это следующая стадия, вы до нее еще не дошли. Но вот невозможность отличить сны от реальности – это уже тяжелое психическое расстройство. И именно из-за него вы можете сойти с ума, сэр. И все это, конечно, ерунда, но никакие обычные успокоительные уже не помогут.
– Что вы такое говорите? – не понимал Цуна. – Где я это уже слышал?
– Я бы прямо сейчас попросил вас подписать документы и отправиться на лечение, – доктор стал собирать бумаги на столе в аккуратную стопку, давая понять, что разговор подходит к концу, – но я знаю, кто вы, и хочу вернуться к ужину домой, поэтому пропишу вам кое-какие лекарства и наблюдение у коллеги.
– Доктор, постойте, – Цуна неуверенно улыбнулся и опять посмотрел на стены. – Что же… что же, я не сплю?
Голоса все разом громко рассмеялись.
– Спите, конечно же, вы спите.
***
Цуна понял, что переутомился. Раз такие сны, то нужно отправиться на отдых, пока действительно не начало мерещиться – разобраться в себе и подумать. Не нужно спать, нельзя, уже говорил он и все равно проигрывал сам себе, просыпаясь каждый раз от кошмаров. Цуна сверился со временем и включил двухчасовые новости. К этому моменту не спал сутки.
Непрофессиональная, но красивая тележурналистика говорила: «Многотысячная толпа собралась на площади и выступает за жизнь без страха, без мафии на улицах Италии. Это беспрецедентное событие. Люди…»
Цуна отвернулся от телевизора и заметил на столе утреннюю газету с кричащим жирным заголовком на первой полосе.
«Клан Форца-Вива наконец-то обезглавлен?!» – гласил заголовок.
Цуна как будто против воли раскрыл газету и стал читать по диагонали, пропуская предложения – то ли оттого, что понимал, что ему скоро расскажут правду, то ли оттого, что и так догадывался о содержании. В конце концов, он знал, как ловят преступников, перешедших дорогу тем, кто сверху.
«Напомним, – писали в газете, – что ранее, 20 мая, на рассвете была проведена крупномасштабная операция, 50 гангстеров из клана Форца были схвачены…
Альдани Бруно возглавил клан полгода назад после смерти предыдущего главы – Коллоди – в перестрелке и моментально запомнился кровавой и агрессивной политикой: за эти шесть месяцев, по сводкам полиции, нелюдями из Форца было убито более 200 человек…
Самая крупная перестрелка произошла 5 мая 20.. года, погибли 17 гангстеров и 10 полицейских…
В полночь Альдани был задержан в особняке в пригороде Н. вместе с ближайшими приспешниками, укрывавшимися от правосудия…
Арест произошел по наводке бизнесменов, не желавших платить непомерную мзду гангстеру…
Но именно благодаря прослушке телефонов наркобарон попал в ловушку и ему были предъявлены обвинения…»
А в это время в телевизоре журналистка все тараторила неприятным голосом:
– Люди устали! Люди говорят: «Схватите их! Мы больше не желаем закрывать глаза на эту мерзость, вошедшую в нашу жизнь».
Цуна внимательно смотрел на заснятые лица людей в толпе, как ему казалось, искаженные и жестокие, решительные, а кто-то, кажется, даже плакал. Непонятно лишь было, от злости ли, боли или всего сразу.
– Неужели это и правда стало обыденностью, и полиция всегда будет закрывать глаза на рэкет и террор?!
Взглядом Цуна выхватил из кричащей яркой толпы красочный плакат, изображавший повешенного. Плакат приказывал: «Прочь с нашей земли!» А люди, как всегда, бесновались.
– Более тридцати тысяч человек пришли на акцию протеста!.. Погодите, я, кажется, вижу господина Данте! Я попробую задать ему пару вопросов.
И Цуна вдруг отчего-то понял, что Данте был главным подстрекателем и все это делалось им и в то же время для него. Антонио Данте был настоящим вдохновителем современной Италии в борьбе с мафией. Цуна помнил, что этому человеку, которому было всего около тридцати, вынесли смертный приговор год назад, но тот пережил четыре покушения и даже отказался от выделенной правительством личной охраны. Никто не понимал, что его оберегает и почему он стал этим заниматься, было лишь множество догадок. Цуна с интересом наблюдал за этим активистом и искренне сопереживал его делу, подрывающему вековые устои грязного криминального сообщества. И хотя люди не склонны жертвовать собой ни за что, Цуна хотел верить в его благие намерения.
В принципе, все выходило как нельзя лучше, потому что поток наркотиков должен был уменьшиться, а агрессивные преступники-гангстеры уходили в прошлое. Сейчас нужно быть тоньше и деликатнее, уметь договариваться и уступать. А лучше вообще жить по совести, не заниматься всей этой грязью. Цуна глубоко вздохнул и закрыл глаза. Ему очень захотелось спать, и он почувствовал себя разбитым, но на улице все так же светило солнце, которое сейчас почему-то стало неприятным. Пора было что-то решать.
Когда Гокудера через полчаса вошел с докладом, Цуна тихо сказал:
– Я думаю, нам придется пересмотреть не только наши румынские дела.
***
Цуна ложился спать очень усталым и искренне надеялся, что проспит до утра без сновидений.
– Какой шмат мяса ты им кинешь, – слышал он голос сквозь сон. – Какой передел территории начнется, – шептали ему на ухо. – Молоде-е-ц.
А он почему-то думал в ответ: «Молодец? Какой же я молодец? Я такой дурак».
Когда Цуна проснулся, он не помнил, что ему снилось в эту ночь. Кажется, какие-то странные и злые голоса, но он решил забыть это как можно быстрее.
Сегодня он должен был заехать к Бьянки и узнать, какие связи у нее остались с интересующей его группировкой, которая могла завязать конфликт за практически освобожденную в будущем территорию. Он хотел постепенно избавить принадлежащие клану территории от налогов, которыми кормились его люди. Но тогда вставал вопрос о деньгах и защите земли. И сначала для этого нужно было наладить связи, прощупать почву, ведь в мире, в котором он жил, были свои четкие правила, которые не стоило нарушать.
Бьянки встретила его с улыбкой, но неуверенной, как показалось Цуне. Будто не знала, нужно ей быть радушной хозяйкой или нет.
– Ты переезжаешь? – спросил Цуна, зайдя в дом и увидев расставленные то тут, то там коробки с вещами и мебель, явно стоящую не на своих местах.
Бьянки внимательно осмотрела комнату.
– Нет, решила выкинуть старые вещи и сделать небольшую перестановку, чтобы было повеселее. Но вот все никак не могу передвинуть диван. Ты мне не поможешь? Хочу его переставить к дальнему окну.
Цуна молча кивнул, посмотрел на диван, совершенно обычный – ни большой, ни маленький, – и присел на корточки, осматривая его ножки.
– Бьянки, принеси, пожалуйста, тряпку, я ее подложу… – он заглянул под диван и увидел что-то черное. Ему стало не по себе. – Кажется, у тебя под него что-то закатилось.
– Да? Ничего страшного, бывает. Достанем.
Бьянки подала ему сложенный в несколько раз отрезок ткани и ушла на кухню и загремела посудой. Цуна понимал, что она может не хотеть его видеть из-за Реборна, даже обвинять его, и в то же время он знал, что все его догадки тщетны – им просто нужно сесть и поговорить.
Где-то в стороне кухни надрывался приемник с нелепой песней о любви, и по всему дому вкусно запахло едой. На секунду Цуне показалось, что он дома, рядом с матерью, и ему снова пятнадцать.
Вот она стоит у лестницы на второй этаж и кричит ему, чтобы он быстрее собирался в школу, а Цуна знает, что это в комнате еще прохладно, а на улице уже припекает, и после полудня будет очень, очень жарко. Поэтому не хочется ничего, кроме как лежать и слушать, как жизнь просыпается за окном. Но он встает, даже вскакивает – куда он денется, иначе уже через минуту Реборн даст ему сильную оплеуху, – потом вспоминает, что Гокудера будет ждать его по дороге в школу в 8.30, а уже 8.20, поэтому Цуна не успеет поесть и схватит бутерброд со стола. Но неожиданно замрет на выходе из дома, потому что его ослепит утреннее солнце и он, проморгавшись, увидит, как пылинки танцуют в утреннем свете. И Цуна решит: это самое красивое из того, что он, наверное, сможет увидеть за день. И от этого ничего не захочется снова, кроме как стоять и смотреть. Но он побежит, побежит, Реборн ведь бьет больно.
Цуна встряхнул головой – сейчас было глупо и не нужно это вспоминать. Он обхватил спинку и попробовал сдвинуть диван. Ничего не получилось, тот оказался ужасающе тяжелым. Тогда Цуна перевел дыхание и решил попытаться снова, на счет три.
Раз.
Два.
Три.
– Кха!
Внезапно он ощутил острую боль и недостаток воздуха в груди. Плотный комок подкатил к его горлу, и он закашлялся до хрипоты и черноты в глазах. Цуне показалось, что все его внутренности сейчас выйдут наружу. Он пощупал языком небо, зубы и ощутил вкус крови. Посмотрев себе под ноги, он ужаснулся и панически закашлялся вновь.
– О господи, милый, что с тобой? – спросила Бьянки, удивленная и выбежавшая из кухни прямо с ножом.
Цуна хотел бы сказать, что все в порядке, но это было не так. По-настоящему сейчас он чертовски испугался, но, заставив себя прекратить выплевывать кровь, сказал как мог:
– Не переживай, не переживай… Кха… Где ванная?
– Ванная? А зачем нам ванная, милый? Ну-ну, прокашляйся, – Бьянки села рядом и погладила его по спине. – Подумаешь, кровь. Ты, наверное, наконец-то умрешь, да?
Цуну как будто ударили обухом по голове. Он, наверное, ослышался. Бьянки что, сошла с ума? Или это он? Но она как будто специально повторила:
– Умрешь же?
Она притянула его к себе за голову и с сумасшедшей любовью посмотрела в глаза.
– Сдохни уже, и всем станет легче, Цуна!
Она грубо сгребла его в охапку и закачала, как маленького ребенка, Цуна смотрел на нее отчаянно и не сопротивлялся.
«Сошла, сошла с ума. Или это мы вдвоем?»
– Милый маленький ребенок, – говорила Бьянки и гладила его по голове, по щекам и скулам, размазывая кровь, – как ты мучаешься, как ты страдаешь, все что-то пытаешься, терпишь, и ничего, ни-че-го у тебя не выходит.
Цуна снова болезненно закашлялся и стал выхаркивать кровь, а Бьянки старалась его поймать, погладить по голове и что-то шептала ему на ухо с какой-то отчаянной нежностью, шептала, но Цуна уже не слышал. Он опустился на четвереньки и смотрел в одну точку.
– В чем я виноват? – думал он.
– Цуна, а давай ты станешь моим блюдом? Ты же все равно скоро умрешь, так какая разница, как и что будет в конце, а?
Он хотел что-то ответить, вразумить ее и все исправить, но не успел: Бьянки пырнула его ножом.
Стук в дверь вырвал Цуну из цепких лап кошмара. Он прикоснулся к несуществующей ране в правом боку, с трудом и опасливо сглотнул комок в горле.
– Босс, мы хотели заехать к Бьянки, – услышал он голос Гокудеры
Цуна смог лишь ответить:
– Я сейчас соберусь.
***
– Может быть, вам поговорить с Девятым? – спросил Гокудера, проигнорировав очередной светофор и сильнее нажимая на газ. Цуна посмотрел, как они обгоняют машину и еле вписываются в узкий проезд, и спокойно ответил:
– Да, конечно, я так и сделаю.
На самом деле он понимал – что бы он ни сказал, Девятый ответит: «Я полностью тебя поддерживаю, мой мальчик». Или: «Это твой выбор». Вариантов ответа было немного и все их Цуна знал, как и то, что держал непонятную обиду на Девятого за тот ужас, что он испытал, улаживая, выясняя, подстраивая и изменяя вверенные ему дела и наследство. Иногда, в самом начале, он спрашивал себя: а к чему это? Или, например, вот это? И ответа не находил.
Сейчас же, оглядываясь на весь пройденный путь, он понимал, что сделано ничтожно мало, и не знал, наверное, в первый раз, правильно ли он поступает и не будет ли его следующий шаг фатальным для людей рядом с ним.
По сути, он уходил и разрушал все. Или, может, спасал? Но кого?
– Мне попросить всех остаться после праздника для совещания? – спросил Гокудера.
– Нет, пускай сегодня все веселятся на дне рождения Девятого и отдохнут, но сообщим им, что утром я буду ждать всех у себя. И постарайся заставить прийти Хибари, мы ведь знаем, что сегодня он не появится.
Передел территории, падение доходов, поиск новых источников – только легальных – все это было нелегко.
Цуна думал, что Хибари может пойти на принцип и уйти, не совсем, конечно же, несерьезно, но так, чтобы не иметь с ним дел без крайней необходимости, а еще выплюнуть ему прямо в лицо, какое он травоядное. Цуне почему-то было стыдно перед Ямамото, который самостоятельно разбирался со всеми делами семьи в Японии, перед Рехеем и Ламбо. Перед всеми. Было обидно сейчас за Гокудеру, который всегда готов отдать за него жизнь. И, конечно, только Мукуро стоял особняком.
– Мы приехали.
Когда они появились на пороге особняка, в доме еще не было гостей, только ближайшие члены семьи, организовывавшие праздник. Цуна сразу заметил в центре холла высокую лестницу и яркую ленту из неоновых, пока не горящих, букв, гласящих:
«С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ДОРОГОЙ ТИМОТЕО, МЫ ТЕБЯ ЛЮБИМ».
Примерно через час Тимотео должны были ввести в темный зал и включить яркое поздравление, гости бы при этом уже стояли на своих местах, обязательно хлопали и кричали наперебой. Цуне очень нравилась эта идея.
Кто-то в зале громко скомандовал:
- Выключите свет! Сейчас проверим!
Мгновенно стало темно, и Цуна замер. Неестественно громко щелкнул выключатель, и уже через секунду загорелись буквы, но не все. Из тьмы были видны только ярко-желтые слова, словно послание:
«Я» и «ТЕБЯ».
Цуна ощутил неприятное беспокойство, что-то ему в этом не нравилось.
– Эй, что за черт? – прикрикнул стоявший рядом Гокудера. – У вас там что, все перегорело?
– Подождите-подождите, – торопливо попросил человек, – сейчас выключим и попробуем еще раз.
После очередного щелчка из тьмы снова вынырнули яркие буквы, сначала неуверенно замигала «Я», но вслед за ней зажглись и остальные. Теперь все работало как надо.
Через час в особняке стало людно и шумно, праздник набирал обороты, гости ели, пили и смеялись. Дом как будто заполнялся возбуждением и духотой, которая бывает только на крупных мероприятиях. Цуна старался оставаться в стороне от скопления людей и проявлял чудеса изворотливости, избегая ненужных разговоров и ненужных людей. Посредине зала стоял дон Тимотео, принимавший поздравления, большую часть времени рядом с ним находился Гокудера, как можно незаметнее отслеживавший перемещения Цуны и облегченно вздыхавший, когда находил его взглядом. Цуна все это замечал и скрывал улыбку.
Он как раз задумался над тем, чтобы пройтись ненадолго в соседнюю комнату, пока его кто-нибудь в очередной раз не поймал перед застольем, но увидел перед собой маленькую девочку с подносом.
– Дядя Цуна, – сказала девочка, – возьмите печенье с предсказаниями, их все написал дедушка Тимотео.
Цуна уже разворачивал бумажку, когда его цепко схватили сзади за плечо заставили развернуться. Это был один из многочисленных богатых людей, присутствовавших на приеме, а также его возможный деловой партнер и владелец интересовавшей его фармацевтической компании. О нем, конечно же, ходила дурная слава, что не мешало ему быть человеком хватким и успешным. И это было даже хорошо, что он сейчас нашел Цуну.
– Ох, вот и вы! Напугал? Хотел кое-что уточнить, дон! Ха! – он обратил внимание на записку руке Цуны. – Вы тоже взяли это печенье? Что там? «Я тебя жду»? Какое-то глупое предсказание, не находите?
Было далеко за полночь, когда Цуна освободился. Все, кто должен был, разъехались, и в особняке, как и на улице, все замолкло. Цуна вдохнул холодный воздух полной грудью, прикрыл глаза и вдруг вспомнил.
«Я тебя жду».
Неприятная, нервирующая фраза неожиданно ярко, резко появилась в его сознании и вцепилась в него своими когтями.
Жду.
Жду.
Жду.
Слова издевались над ним, снова и снова появляясь в голове.
Цуна всмотрелся во мглу с проступающим то тут, то там тусклым светом садовых светильников, накапливавших в течение дня энергию солнца. Все они стояли по краям дорожек и указывали на множество возможных путей. Но Цуна в последний раз оглянулся и пошел туда, где света не было, по сырой ночной траве. Приблизительно в километре от особняка должна была находиться беседка.
Пару раз Цуна споткнулся, и ему казалось, что это из-за подбиравшегося к ногам и оседавшего на траве тумана, который будто танцевал перед ним и просил быстрее идти вперед.
Наконец он дошел. Не более чем в пятидесяти шагах от него стояла беседка, но стояла как-то непрочно и неестественно, как будто ее здесь не должно было быть. Внутри странно горел огонек светильника, поставленного на низкий стол и освещавшего человека. Цуна не почувствовал с его стороны никакой угрозы, наоборот, что-то подталкивало его вперед, и ему казалось жизненно необходимым подойти сейчас ближе и заговорить. Но когда он приблизился, то очень удивился.
– Господин Данте, что вы здесь делаете?
«Вас же убьют», – хотел добавить он.
Данте, до этого сидевший в расслабленной позе, подобрался и замер ненадолго, а затем знакомо протянул, не поворачиваясь к Цуне:
– А, так это ты, Савада Цунаеши. Быстро. Ну же, садись, – он похлопал по скамье, на которой сидел, и не спеша повернулся – один его глаз горел красным. Вот теперь все верно, подумал Цуна. Он посмотрел на небо, совершенно черное и неинтересное.
– Ну что ты встал? Нам предстоит нелегкий разговор, и мне кажется, что он тебе не понравится, поэтому советую сесть.
Цуна послушно опустился на скамью, но не рядом, а напротив.
– Так это ты был в теле господина Данте все время.
– Нет, ты ошибаешься, – поправил его Мукуро. – У нас было что-то вроде договора, сотрудничества. Так что это были «мы» – он и я.
– Почему «были»?
– Были, потому что он умер и теперь существует только как моя иллюзия.
Цуна посмотрел на Мукуро. Нет, тот не жалел о смерти Данте. Ни жестом, ни голосом он не показывал, что они были близки и доверяли друг другу. Впрочем, Цуна сомневался, что Мукуро вообще мог к кому-либо привязаться. Он тяжко вздохнул.
– Я догадывался, что это ты стоишь за тем, что со мной происходит, но до последнего не хотел верить.
Цуна сказал это и почувствовал, разочарование и а также странное чувство неотвратимости происходящего. Мир как будто разделился на две неравные части тогда и сейчас.
– А я догадывался, что ты догадывался, только идиот мог не заметить.
Разговор действительно был очень тяжелый, с длительными паузами. Мукуро отбарабанил что-то пальцами на скамье и сказал:
– Скажи, зачем тебе нужны были дела фармацевтической компании? Зачем тебе нужна была Бьянки? Зачем ты вообще в это полез, а? Не лез бы сейчас – прожил бы дольше.
– Ты не имеешь права меня осуждать, ты знаешь, чего я хотел.
– Сбежать, – сказал Мукуро. – Ты захотел наладить какие-то связи, заработать себе новые проблемы. Но признайся – ведь ближе нас с тобой сейчас нет! – он рассмеялся. – Ты хотел просто сбе-жать.
Цуна не стал спорить – он знал, что это не так, потому что, если бы это было правдой, он бы был ужасным и подлым человеком, предавшим всех дорогих ему людей и себя самого. Он просто искал выход для всех, и судя по всему, неправильный и запоздалый, раз все оборачивалось именно так.
– Что ты будешь делать? Я подозреваю, что ты уже полностью контролируешь мое тело?
– Я думаю, это очевидно, Савада. Хотя ты успеешь многое увидеть перед тем, как окончательно исчезнешь, – Мукуро посмотрел на него. – Не удивляйся, я так решил.
Цуна не смог выдержать взгляда и отвернулся.
– Мукуро, почему вот так? Ты ведь сделал меня настоящим неврастеником. Ты меня презираешь? Ненавидишь?
– Признаться, я достаточно долго думал о том, как я отношусь к тебе, и, скорее всего, я к тебе ничего не чувствую. Так что нет, Савада, я тебя не презираю.
– А я думал, что я твой враг, что тебе нужно мне отомстить. Но на страдания врагов, должно быть, смотреть приятно, и поэтому они должны длиться долго. У меня просто никогда не было врагов, Мукуро, поэтому я и спрашивал тебя. Но я, кажется, понял. Спасибо.
– Честно, ты всегда меня раздражал своей добродетельностью. Ты что, не хочешь меня убить, не злишься на меня?
– Конечно.
Мукуро, казалось, не удивился, но все равно спросил:
– То есть ты готов умереть ради моей прихоти?
– Нет. Но я не держу на тебя зла, потому что есть вещи в этом мире, которые не забываются, как бы ты ни пытался. Но я бы хотел, чтобы ты понял: разрушение приносит только еще большее разрушение.
Цуна не сдержал эмоций и придвинулся ближе, схватил Мукуро за руку, стараясь всеми своими действиями показать, что хочет, чтобы тот его понял.
– Мукуро, – сказал он не своим голосом, – оно тебе совсем не нужно. Я не знаю, как тебя убедить, я даже старался подготовиться к этой встрече, но это было бессмысленно.
– Цуна наконец-то встретился с ним взглядом и растерянно улыбнулся, будто оправдываясь. – Будь со мной, Мукуро, мы вместе сможем изменить эту порочную систему, помоги мне и встань рядом со мной.
Мукуро поджал губы и одернул руку.
– Ты знаешь, я тоже готовился, Савада, – ответил он раздраженно, – как к такому можно не готовиться? Репетировал и представлял, как ты будешь меня умолять, – он немного помолчал и добавил неприятным голосом: – Но ты, как всегда, все испортил, никчемный Цуна.
– Мукуро!
Мукуро скривился и быстро встал.
– Хватит, Савада Цунаеши, – он вплотную подошел к Цуне и заслонил все, что тот мог видеть перед собой.– Хватит. Ты ведь совершенно бесполезен, поэтому позволь одним грязным людям разбираться с другими грязными людьми.
Когда Мукуро это сказал, Цуне показалось, что он наконец-то понял все и в первый раз увидел его по-настоящему: не своего врага, а обиженного ребенка, злого и не умевшего прощать. Его можно было исправить, если бы взрослые уделили ему внимание и дали достаточно сердечной теплоты, ведь он не мог родиться с черной душой. Цуна никогда не понимал Мукуро, что-то при встречах с ним смущало но в то же время толкало к нему и говорило очень настойчиво: «Сделай, сделай!», но Цуна не знал, как ему бороться со всей тьмой, что окружала этого человека. От Мукуро исходила извечная угроза, он хитроумно обманывал и лгал, он был испорчен и наслаждался этим. Цуна, как бы ни пытался, ничего бы не мог добиться в ответ на свою глупую доброту. Он говорил себе, что Мукуро это не нужно.
Но не нужно что – понимание? Вера? Кому же она не нужна, спрашивал себя сейчас Цуна.
Он вдруг осознал, что смертельно ошибался. Это было и смешно, и грустно.
– Прости меня.
Мукуро удивленно посмотрел на него, а потом как-то фальшиво и нерадостно рассмеялся.
– Ты делаешь вид, будто не боишься, но это не так. Либо ты не веришь, либо отрицаешь страх, Вонгола. Смерти боятся все, и все перед ней равны. Помолись тому, во что веришь, и не смей сейчас закрывать глаза, потому что я долго ждал.
Но Цуна даже не думал о таком и смотрел на Мукуро открыто, он был наконец уверен и спокоен. Он чувствовал, что там, где он будет заточен один на один с Мукуро, они, скорее всего, смогут договориться, ведь у них будет достаточно времени. Но почему же «скорее всего»? Конечно смогут.
@темы: авторский фик, джен, Reborn Nostra: Танец Пламени, команда пламени Тумана, Reborn Nostra: Танец Пламени - задание 8: фик, PG-13
-
-
25.04.2013 в 17:4810/8
-
-
28.04.2013 в 01:15-
-
01.05.2013 в 00:39Вот очень верится в такой мотив Цуны.
Правда потом говорится, что потом страх ушел, но из фика этого не видно - какой-то очень жалкий и уставший получился Цуна...
10/9
-
-
01.05.2013 в 15:20спасибо большое за оценки!
NecRomantica,
какой-то очень жалкий и уставший получился Цуна...
Автор очень сожалеет, что Цуна вышел жалким, так как он совершенно не хотел его таким делать