Название: По ту сторону жизни
Автор: Sky Team
Бета: Sky Team + анонимный доброжелатель.
Пейринг: 4YL!Занзас/4YL!Цуна
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Размер: 4048 слов
Саммари: Свобода существует всегда. Достаточно заплатить за нее ее цену(с)
Дисклеймер: манга и аниме Katekyo Hitman Reborn! принадлежат Амано Акире и студии Artland
Примечания: фик написан на конкурс Reborn Nostra: Танец пламени на дайри, тема «Цена свободы»
Предупреждения: слэйв, ООС, нецензурная лексика, AU, спойлерсмерть героя.
У Цуны было окно. И не окно вовсе, а так – маленькая зарешеченная бойница. Из него было видно немного – кусочек неба, лазоревого, когда погода радовала солнечным деньком, и грязно-серого, если шел дождь и тяжелые свинцовые тучи зависали над замком. А еще, если встать на цыпочки, приблизив лицо к самой решетке, то становились видны угол здания и тренировочная площадка за ним. Совсем чуть-чуть, но Цуне хватало и этого: за неимением лучшего, приходилось довольствоваться малым.
И небо, и поросшая клочками притоптанной травы площадка, и звуки тренировочных боев, и долетающие обрывки разговоров как-то незаметно, исподволь, стали для Цуны неотъемлемой частью каждого прожитого дня. Синонимом самой жизни, в которой люди смеялись, ссорились, рожали и растили детей, ходили на работу, встречались и расставались, в которой были золотые рассветы и багряные закаты, шепот моря и вершины, касающиеся облаков. Той жизни, которой у него больше никогда не будет. И окошко-бойница было для него целым миром. Оно дарило узкую полоску настоящего прозрачного утреннего света, запахи вечерних цветов в сиреневых сумерках, бледно-желтый свет луны и звезд, едва заметный во мраке подземелья, но все равно живой. Цуна мог часами стоять и смотреть на этот мир, пока не начинали ныть затекшие мышцы, а голова – кружиться, то ли от голода, то ли от усталости.
Уже четыре года он жил в подвале варийского замка. С тех самых пор, как Занзас убил Девятого и захватил власть. Он вынудил Цуну сдаться и принять его условия, угрожая убить родителей и друзей. Условия Занзаса были примитивны и до противного предсказуемы: Цуна должен был стать его пленником, а заодно союзником и хранителем кольца Неба. Пока он выполнял их, его близким ничего не угрожало, но стоило ослушаться или попытаться сбежать, как все могло измениться. Занзас наглядно продемонстрировал, на что способен, взведя курок и приставив пистолет к виску ничего не понимающего Ламбо. Он убрал оружие только тогда, когда Цуна поклялся ему в верности и сам отдал свои перчатки.
В глубине души Цуна подозревал, что все еще жив только потому, что без силы вонгольского кольца Занзас не сумел бы защитить семью в открытом противостоянии с врагами.
Впрочем, у этой медали была и другая сторона. Иногда Цуна хотел, чтобы все закончилось, чтобы не было больше косых взглядов, презрительно искривленных губ, брошенного в спину «жалкий мусор», чтобы не было боли и снедающего душу одиночества, и Занзаса, с маниакальным упорством посещающего его застенки. Обычно такие визиты не оборачивались для Цуны ничем хорошим. Чаще всего Занзас приходил пьяным и чертовски злым. Он подолгу стоял напротив Цуны, обжигая ненавидящим взглядом, и медленно курил, выпуская сизые колечки дыма. И дым почему-то казался Цуне розоватым, словно подсвеченным пламенем ярости. Он старался не смотреть Занзасу в лицо, сосредоточившись на кончике его сигареты, потому что знал, как тот от этого раздражался. Случайный взгляд, неосторожный жест – да всё что угодно могло спровоцировать вспышку гнева такой силы, что страшно было открыть глаза, пока в маленькой душной камере бушевала огненная волна ярости. Всегда страшно и всегда больно.
Занзас оставлял ему ожоги как напоминание о том, кому Цуна принадлежал. Красные по краям с желтоватыми набухшими пузырями в центре, они походили на готовящийся к извержению вулкан. В такие моменты Цуне хотелось содрать с себя кожу, слишком горячей и лишней она ощущалась. Удушливый запах паленой плоти и волос забивал ноздри, обожженное горло немилосердно драло, отчего приходилось дышать через раз и постоянно сглатывать слюну. Очертания темной камеры расплывались перед глазами, и только высокая фигура Занзаса оставалась поразительно четкой в окружающем золотисто-алом тумане. Превозмогая чудовищную слабость, гранитной плитой упавшую на плечи, Цуна продолжал смотреть на нее, беззвучно шевеля губами, продолжая парадоксально верить в чужое милосердие. А потом приходило блаженное беспамятство.
* * *
У боли множество оттенков и тысяча определений. К ней можно привыкнуть, научиться терпеть и даже смириться, но воспринимать как должное – никогда. Вот и у Цуны совсем не получалось стойко переносить ее, без слез и жалобного скулежа, без закушенных до крови губ и бессильных проклятий. И когда Занзас присылал к нему волшебника-Луссурию, Цуна вовсе не сопротивлялся, позволяя мягкому теплу шелком проходиться по израненному телу. Луссурия печально вздыхал и что-то еле слышно говорил, склонившись над ним. Слова долетали обрывками и напоминали многоголосый ровный гул, сотканный из бессвязных звуков, поэтому Цуна даже не пытался прислушаться к переливчатому бормотанию. Стиснув зубы, он просто ждал, когда отступит туманящая разум боль, чтобы снова обрести возможность нормально видеть, слышать и чувствовать.
Закончив латать его, Луссурия еще некоторое время молча сидел на краешке колченогого стула, рассматривая поджившие ожоги и ссадины, а потом также молча выходил из камеры. На пороге его догоняло «спасибо», и тогда он оборачивался, словно собираясь что-то сказать в ответ, но так и не произносил больше ни слова. Кивал и перешагивал порог, захлопывая тяжеленную металлическую дверь, а вместе с ним просачивался наружу тоненький лучик света, такой неуместный и чужой в сумрачном подземелье.
* * *
В том, что Занзас был великолепным тюремщиком, Цуна убедился через два месяца после того, как попал сюда. Поначалу тот приходил нечасто, да и бил не так сильно. А еще его неплохо кормили, что удивляло вдвойне. Потом порции становились все меньше и меньше, а визиты Занзаса все чаще. Конечно же, Цуну не планировали заморить голодом: скудный паек и постоянные побои скорее были рассчитаны на то, чтобы максимально ослабить и окончательно сломать его. И у Занзаса получилось. Сейчас ему постоянно хотелось спать, у него часто кружилась голова, и он почти не чувствовал свое пламя.
В те редкие моменты, когда Занзас вынужден был брать его с собой на важные встречи и приемы, он возвращал Цуне кольцо и перчатки, не забывая при этом защелкивать на запястьях блокирующие браслеты из особого сплава, отлитые по индивидуальному заказу в секретной лаборатории. Ключ от них он носил на цепочке, которую никогда не снимал. Хотя никому и так не пришло бы в голову освобождать Цуну.
Цуна ненавидел такие выходы «в свет». Они служили напоминанием о другом времени, когда он еще был свободным, когда рядом были верные друзья, Реборн, Девятый и Кеко-тян. Когда он мог спокойно пользоваться своей силой, чувствуя ровное золотое тепло, обнимающее ладони и маленьким язычком вспыхивающее на лбу. В эти дни он особенно остро чувствовал окружающий вакуум, словно неведомая рука забросила его в открытый космос в крошечной капсуле аварийного шаттла. А вокруг – только мерцающие безразличные ко всему звезды, с холодным презрением взирающие на ничтожную угасающую частичку жизни, слабую и бесполезную по своей сути.
* * *
– Вставай, отброс.
Цуна повернулся лицом к выходу и увидел Занзаса, стоявшего в дверном проеме и крутившего на пальце его браслеты. Это могло означать только одно: им предстояло оправиться вместе на очередную важную для семьи встречу. Бессильно выругавшись про себя, Цуна встал, подавляя желание тут же лечь обратно, и подошел к нему. На запястьях защелкнулись ограничители, обжигая холодом тонкую кожу, отчего захотелось немедленно их содрать.
– Совсем тощий стал, – подергав неплотно прилегающий металл, скептически хмыкнул Занзас. – Скажу, чтоб кормили тебя получше.
Цуна на это промолчал, только безразлично пожал плечами. Занзас нахмурился и больно сжал его кисть.
– Тварь неблагодарная, – выплюнул он. – Сказал бы спасибо, что дружков твоих тогда отпустил. Да тебя самого в живых оставил.
– Я говорил, ты забыл, наверное, – тихо отозвался Цуна.
– Рот закрой, отброс, – вызверился Занзас и потащил его по коридору.
Это была одна из их традиций. Занзас всегда лично приходил за ним, надевал ограничители и отводил в комнаты наверху. Там Цуну уже ждали парикмахер и стилист, а еще горячая ванна и по-настоящему вкусный обед. Его всегда хорошо кормили и приводили в порядок перед поездками. Поэтому Цуна ощущал себя как минимум дрессированной зверушкой, участвующей в цирковом представлении, на которое собрались поглазеть жадные до развлечений зрители.
Тонкий шустрый парикмахер ловко орудовал расческой и ножницами, придавая отросшим прядям элегантный вид. Девушка-стилист расстегивала пуговицы на кремовой рубашке, а Цуна размышлял о том, кого он мог бы встретить на сегодняшнем приеме. Положа руку на сердце, он готов был признаться себе, что порадовался бы встрече с Дино Каваллоне. Хотелось увидеть знакомое лицо хотя бы издалека, потому что на другое рассчитывать не стоило: Занзас обычно не отпускал его от себя и ревностно следил, чтобы никто не подходил к Цуне ближе, чем на пару метров. Будто подсознательно боялся, что тот сбежит и спрячется в таком месте, где его нельзя будет отыскать. Напрасно, конечно. Цуна давно уже не помышлял о побеге, хотя первые месяцы постоянно ждал, что на пороге вместо ухмыляющегося Занзаса в один прекрасный день появится кто-то из хранителей. Но никто так и не появился, и Цуна просто перестал ждать.
– Наклоните голову вперед, пожалуйста, – вежливо прошелестел парикмахер. – Я оставлю сзади чуть длиннее, хорошо?
– Хорошо, – отозвался Цуна и перевел взгляд на зеркало.
Ничего нового: стандартные фразы, привычные действия, одинаковые темно-синие костюмы, и даже рубашки всегда нежно-кремовые с безвкусными опаловыми запонками. Цуна ненавидел их за жесткие накрахмаленные воротнички и манжеты, старомодные и ужасно непрактичные.
Цуна устало прикрыл глаза, не обращая внимания на суету вокруг. Все происходящее напоминало театр абсурда с очень непрофессиональными актерами. Напряжение колкими льдинками наполняло пространство, проявляясь в неестественных движениях и вымученных улыбках, подчеркнутом интересе к его желаниям и подрагивающих пальцах. Конечно же, они опасались вовсе не его замечаний, и спектакль этот ставился совсем для другого, но ему все равно было немного стыдно за их неудачи.
– Вы скоро? – поинтересовался вошедший в комнату Занзас.
– Да-да, синьор Занзас, все готово, – пролепетала вмиг побледневшая стилистка и отступила в сторону, утягивая за собой парикмахера.
Занзас обошел его вокруг, оглядывая с ног до головы, потом коротко кивнул, выражая одобрение, ухватил за рукав и потащил к выходу. Не замечая железных пальцев на запястье, Цуна едва заметно улыбнулся, услышав вздох облегчения, донесшийся сзади. Занзас резко развернулся, словно почувствовав что-то, и наклонился к его лицу, паскудно осклабившись.
– Ты что-то подозрительно довольный сегодня, м?
– Обед был вкусный, – быстро ответил Цуна, уходя от тесного контакта.
Занзас с недавнего времени обзавелся отвратительно привычкой вторгаться в его личное пространство, а Цуну это неимоверно напрягало.
– Вкусный, говоришь. Ну-ну, – Занзас дернул его галстук, туго затягивая петлю, так, что Цуна закашлялся. А потом толкнул, больно ударяя об угол.
Разумнее всего было просто промолчать, опустить глаза и проследовать за Занзасом, по привычке затолкав гордость в самый дальний угол подсознания, но Цуна не сдержался:
– Легко бить того, кто не может себя защитить, да?
– А ты никогда не мог, ни себя, ни других, – в ответ заржал Занзас.
Обидные слова не причинили боли. Разбились на подлете, ударившись о железобетонную броню безразличия. За четыре года Цуна выслушал столько оскорблений, что кому-то хватило бы на всю жизнь – одним больше, одним меньше, разницы, в сущности, никакой. Поэтому он просто пожал плечами и отвернулся. Занзас оставался Занзасом, он легко раздражался и впадал в бешенство, только повод дай, и Цуне меньше всего хотелось провоцировать его сейчас.
* * *
Особняк, к которому они подъехали, принадлежал семье Горрини, Цуна бывал тут и раньше. И очень надеялся, что никогда больше не придется посещать этот гадюшник. Здесь пахло кровью, грязными деньгами и дешевым позерством. Особенно от синьора Федерико, который, расплывшись в самой шикарной из своих улыбок, спускался сейчас к ним навстречу, широко раскинув руки.
Оттеснив Цуну плечом, Занзас вышел вперед и пожал протянутую ладонь.
– Дон Вонгола, я так рад, так рад, что вы приняли мое приглашение. Вам очень идет этот галстук. Надеюсь, вы найдете время посмотреть проект нашего нового казино, – рассыпался в любезностях синьор Федерико, не забывая, впрочем, о деле.
– Позже, – оборвал поток его красноречия Занзас и прошел к гостеприимно распахнутым дверям особняка, даже не обернувшись на Цуну.
Едва заметно поморщившись, Цуна просочился мимо замершего в оцепенении Горрини и поспешил догнать Занзаса. Неизменная дистанция в два шага тоже была их неписанной традицией, за отступление от которой Цуна рисковал нарваться. Разумеется, его не стали бы бить при всех, а вот дома – запросто.
Следуя за Занзасом и изредка поглядывая на напряженные плечи и неестественно прямую спину, Цуна пытался припомнить, видел ли он когда-нибудь его расслабленным и улыбающимся действительно по-доброму. Но так и не смог. Еще он подумал, что мерзкий Горрини – бессовестный лжец, потому что галстук у Занзаса был преотвратнейший и совершенно ему не шел. Хотя какая разница? Как бы ни старались облагородить свой внешний вид местные мафиози, рожи у них все равно были бандитские, и тут уж могла помочь только пластическая операция.
Такие мысли здорово помогали Цуне не сосредоточиваться на едких, как серная кислота, взглядах, прожигающих спину, на деланом безразличии, возникающем на лицах при его приближении, на приглушенном шепоте, наотмашь бьющем по нервам. Обязательное меню каждого приема. И холодная отстраненность в этом случае была единственно верным решением. Но изображать равнодушие, не значит испытывать его. У Цуны все внутри переворачивалось и сжималось, стоило войти в зал, полный гостей. Но он держался, потому что точно знал: Занзасу было ничуть не легче.
И все-таки существовала одна вещь, за которую Цуна готов был смириться с унизительными выходами в свет. Сила, наполняющая жизнью и приносящая надежду туда, где, казалось, давно царила выжженная пустыня. Его пламя. Пусть сдерживаемое ограничителями, запертое глубоко внутри, но вполне осязаемое и родное, импульсами покалывающее кончики пальцев под натянутыми на них перчатками. И Цуна был практически счастлив, отогреваясь в лучистом потоке, бегущем по артериям, подобно бурным вешним водам, сметающим ледяные пласты на своем пути.
– Нам не подходят ваши условия, – Занзас одной фразой умудрился стереть улыбку с физиономии Горрини.
– Но… Но... Подождите, вы не дослушали до конца, – безостановочно промокая потеющий лоб платком, попытался задержать его синьор Федерико.
– Я услышал достаточно, – припечатал Занзас, брезгливо отбросив волосатую, похожую на обезьянью, ладонь, и повернулся к Цуне. – Пошли, нам здесь больше нечего делать.
– Как скажете, дон Вонгола, – отозвался Цуна. И это тоже было обязательной традицией.
Занзас шел сквозь толпу, ни на кого не обращая внимания, а толпа расступалась перед ним, словно Иордан перед Ильей. Так, не прощаясь, они вышли из особняка и в молчании прошли к ожидающему на подъездной дорожке мерседесу. Едва Цуна успел сесть и захлопнуть дверцу, как машина рванула с места, выпустив из-под колес фонтаны пыли.
* * *
По дороге Занзас не проронил ни слова, чему Цуна был несказанно рад. Он всматривался в темноту за окном, то и дело разбиваемую светом фар встречных машин, и наслаждался последними моментами свободы.
В холле их встречал привычно ухмыляющийся Сквало.
– Как съездили, босс? Что-то вы быстро.
– Хуево, – сходу дал меткое определение их поездке Занзас и беззлобно заржал.
– Что так? Виски был не того года? Или стейк плохо прожарили? – в тон ему спросил Сквало.
– Да хрен его знает, – пожал плечами Занзас, направляясь в кабинет, на ходу сбрасывая пиджак и ослабляя галстук. – Горрини-мудак пасть свою на наш кусок земли раскрыл. А бабки зажал, сука.
– Расскажешь, босс? – поинтересовался Сквало, шагая рядом с ним.
– Расскажу, – кивнул Занзас и, прищурившись, посмотрел на него. – Тебе с ним разбираться.
Цуна плелся за ними, невольно прислушиваясь к разговору и отмечая про себя, что Занзас не всегда, оказывается, был грубияном и хамом. Со Сквало, например, он общался вполне по-человечески. И насчет Горрини Цуна был с ним согласен – жадный трусливый урод, удачнее не скажешь. Внезапно он подумал, что за четыре года, прошедшие с тех пор, как Занзас стал Десятым Вонголой, тот ни разу не оступился и не принял неверного решения. А ведь у него не было гиперинтуиции и поддержки предков. «Зато был он, Цуна», –некстати напомнил внутренний голос.
Занзас и Сквало обсуждали сегодняшний вечер, а Цуна застыл в дверях, неловко привалившись к косяку, и слушал, едва дыша, боясь разрушить хрупкое равновесие. Он смотрел на Занзаса и необычайно четко видел грубый темный шрам, пересекающий щеку, черные точки зрачков, теряющиеся в багровой радужке, слипшиеся от пота влажные волосы на виске. И тут Занзас посмотрел на него. Пару секунд не происходило ровным счетом ничего, а потом Цуна не выдержал и опустил глаза, чувствуя жар, разливающийся по щекам.
– Сюда иди, – глухо приказал Занзаса.
Сквало отошел к темному окну и отвернулся, делая вид, что его это никоим образом не касается, а Цуне ничего не оставалось, как подойти к Занзасу. Внутри все заледенело, когда он представил, что его может сейчас ждать. Повисшая в кабинете напряженная тишина раздражала. Иррационально хотелось сделать что-нибудь из ряда вон выходящее, но Цуна просто остановился в шаге от Занзаса, опустив голову и не глядя ему в глаза.
– Перчатки, – выплюнул тот, протягивая руку.
Цуна быстро стянул их и вложил в раскрытую ладонь. Промедление, когда Занзас чуть не прожигал в нем дыру пристальным взглядом, означало бы полное отсутствие инстинкта самосохранения. Кольцо с его шеи Занзас снял сам, и мимолетное прикосновение, даже через рубашку, обожгло так, будто к коже приложили раскаленное тавро. Цуна невольно дернулся, но не сдвинулся с места, позволяя расстегнуть браслеты-ограничители. Страх перед очередной болью, кажется, намертво отпечатался на подкорке, заставляя внутренне содрогаться от каждого резкого движения или жеста.
– Хорошо ты его выдрессировал, босс, – будто издалека коснулся слуха голос Сквало.
– Не твое дело, – на удивление спокойно отозвался Занзас. – Лучше подумай, как, не привлекая внимания, убрать Горрини, а я пока отведу его назад.
Это было еще одно правило. Занзас всегда сам запирал его в камере, предварительно сообщая, какой он бесполезный мусор, и что лучше бы ему, в самом деле, сдохнуть. Цуна кивал, соглашаясь, и плелся к койке в углу. Занзас ругался, хлопал дверью так, что от удара металла о металл сводило зубы, и, наконец, уходил.
Сегодня все пошло по другому сценарию.
Приведя его в подземелье, Занзас нарочито медленно прошелся по камере и остановился в центре, заложив руки за спину и покачиваясь с пяток на носки. Цуна стоял напротив него и чувствовал себя крайне неуютно, словно под прицелом.
– Раздевайся, мусор, – рявкнул Занзас так, что Цуна аж подпрыгнул на месте, а потом застыл с открытым ртом.
Что за дурацкие шутки?! Обычно одежду, в которой он был вечером, забирал наутро кто-нибудь из охраны, почему сегодня все так резко поменялось? Ладони вмиг стали липкими от пота, и Цуна торопливо обтер их о брюки. Он продолжал с сомнением во взгляде пялиться на Занзаса, рассчитывая, что тому надоест ждать, и он благополучно свалит, оставив его в покое.
– И долго ты так стоять собрался? – вкрадчиво поинтересовался Занзас, пристально разглядывая его.
– Может, ты выйдешь? – все-таки решился попросить Цуна.
– Зачем? Я посмотреть хочу.
– Ты болен, – заключил Цуна, но тут же потянулся к пуговицам, заметив, как нехорошо блеснули в ответ глаза Занзаса.
Руки слегка дрожали, пока он пытался справиться с непослушными петлями. Противные пуговицы так и норовили выскользнуть из пальцев, но Цуна упорно продолжал расстегивать их, бормоча проклятия себе под нос. Кое-как выпутавшись из рукавов, он отбросил рубашку в сторону и снова замер, не рискуя раздеваться дальше. Может быть, Занзасу уже успел наскучить столь непрофессиональный стриптиз, и он полностью удовлетворил свои садистские наклонности.
– Дальше, ну, – нетерпеливо кивнул на его брюки Занзас. – Не советую, заставлять меня ждать, Савада.
Чужой кулак полыхнул пламенем в сантиметре от лица Цуны, моментально воскрешая в памяти, какими невыносимо болезненными бывают ожоги, оставленные им. Безостановочно сглатывая вязкую, с привкусом желчи слюну, Цуна очень быстро избавился от брюк и, сгорая со стыда, выпрямился. Сквозняки подземелья лизали обнаженную кожу, разгоняя мурашки по плечам и спине. Жар заливал щеки и шею красными пятнами. От волнения пересохли губы, а язык стал похож на наждачную бумагу. Противно и гадко было вот так стоять перед Занзасом и не сметь ослушаться его. У Цуны перехватило дыхание, когда он поймал на себе насмешливый липкий взгляд.
– Му-сор, – протянул Занзас, – ты меня не понял? Все снимай, и трусы тоже.
Почему нельзя измерить на весах допустимую порцию унижения? Цуна не раз задавался этим вопросом и никогда не находил на него ответа. Впрочем, у каждой души есть свой предел прочности, за которым наступает глубокая беспросветная апатия ко всему. Иногда ему казалось, что его душа этот предел перешла, но потом Занзас придумывал очередной способ смешать его с дерьмом и убеждал Цуну в обратном.
– Я не буду, – тихо сказал Цуна и отступил назад.
– Нарываешься, – Занзас ухватил его за руку и рванул на себя.
Запястье ожгло пламенем ярости, и Цуна прикусил щеку изнутри, чтобы позорно не заорать. В глазах Занзаса читалось удовлетворение, он чуть не облизывался от вида чужих страданий. Больной ублюдок. Кожа под его пальцами горела огнем, Цуна боялся опустить глаза и посмотреть на свою руку: казалось, надави Занзас немного сильнее, он спалит ее до кости. В ушах бухала кровь, глаза слезились, никогда еще ему не было так страшно, Цуна словно стоял на краю крыши небоскреба, и один неверный шаг мог стоить жизни.
Не разжимая пальцев, Занзас притянул его ближе, и Цуна почувствовал его вставший член, упирающийся в бедро. От неожиданности он ахнул и покраснел еще больше, то ли от отвращения, то ли от смущения, а Занзас, злобно оскалившись, укусил его за плечо. Цуна уже приготовился к самому худшему, когда его внезапно отпустили и пихнули на койку.
– Я могу сделать с тобой все, что захочу, – сообщил Занзас, нависая над ним. – И ты не станешь сопротивляться, потому что ты ничто. Пустое место. Ты понял?
– Понял, – ответил Цуна, а сам подумал, что лучше умереть, чем терпеть это.
С тех пор у них появилась еще одна традиция.
* * *
– Это дерьмовая идея, босс, – заявил Сквало, останавливаясь у стола и глядя на сидящего в кресле Занзаса сверху вниз.
– Разве я спрашивал твое мнение? – скептически поинтересовался Занзас, выгнув бровь.
– Но, босс, ехать к Горрини одному опасно.
– Ты думаешь, этот отброс может угрожать мне, – заржал Занзас, откидываясь на спинку и прихлебывая виски из бокала.
Цуна застыл в углу и переводил взгляд то на одного, то на другого, ожидая окончательного решения. Интуиция подсказывала ему, что Сквало прав, и мудак-Горрини устраивал эту встречу с одной целью. Он рассчитывал убить Десятого Вонголу. Впрочем, мнения Цуны не спрашивали и подавно, поэтому он не вмешивался, а в глубине души надеялся, что Занзас не прислушается к Сквало. Его смерть означала свободу, конец унижениям и возвращение к семье. Да Цуна готов был возносить молитву провидению, подарившему ему такой шанс.
– Что ты решил, босс? – переспросил Сквало.
– Я уже все сказал, – вставая, бухнул стаканом о столешницу Занзас, словно поставил жирную точку в конце строки. – Пошли, мусор. Нас уже ждут.
– Упрямый босс, – выдохнул Сквало и недовольно покачал головой.
Когда за ними закрылась дверь, Цуна едва не рассмеялся. Предвкушение кипело внутри, лопаясь пузырьками, в любую минуту готовое взорваться фонтаном пламени. Если бы не ограничители, он, наверное, уже давно самовоспламенился бы. Пока они ехали, Цуна постоянно стискивал подрагивающие пальцы в кулаки и кусал нижнюю губу. Занзас бросал на него полные ненависти взгляды, но почему-то молчал. В какой-то момент их глаза встретились, и Цуне показалось, что Занзас видит его желания и мысли насквозь. Впрочем, не нужно обладать способностью к гиперинтуиции, чтобы понимать, какие чувства он вызывал у Цуны.
Стало жарко, будто в машине разом перестали работать все кондиционеры. Цуна даже потянулся, чтобы опустить стекло, но вовремя сообразил, насколько глупо это будет выглядеть. На Занзаса он старался не смотреть, лишь иногда невольно скашивал глаза в его сторону, видел смуглую руку, расслабленно лежащую на бедре, и тут же отводил взгляд. «Скоро все закончится», – думал Цуна, почти физически ощущая, как над Вонголой сгущаются воображаемые тучи. И это стеклянное молчание, повисшее сейчас между ними, разобьется на тысячу осколков, наполнив пространство оглушительным грохотом.
Время остановилось для Цуны в тот момент, когда Занзас взял его руки в свои и медленно расстегнул сначала один браслет, потом другой. Его пальцы задержались на Цунином запястье лишь немногим больше секунды, но этого оказалось достаточно, чтобы внутри что-то противно клацнуло, словно вставая на место.
Цуна закрыл глаза, считая про себя до десяти. А когда снова открыл, они уже остановились.
* * *
Вдох – распахнутая наружу дверь. Выдох – шаг навстречу золотистому утру. Вдох – ехидная усмешка Горрини, целящегося из какого-то подозрительного револьвера Занзасу в сердце. Выдох – решение, ослепительной вспышкой полыхнувшее внутри. Вдох – огненный цветок, разрывающий грудь. Выдох – все.
* * *
Цуна лежал на мокрой земле и смотрел в небо. Наконец-то ему было не больно и совсем не страшно. Сейчас, в прозрачном утреннем свете, оно казалось почти белым. Внезапно он увидел, как с серебристой выси протянулась невесомая ажурная лестница, и кто-то, очень похожий на него, поднялся с земли и шагнул на первую ступень. Потом на вторую, затем на третью, и так все выше и выше, туда, где мелькали барашки облаков и разливалась глубокая синева, туда, где его уже ждали.
На последней ступени в ровном золотом свечении стояли дон Тимотео и Примо. Красивые и величественные, словно окутанные солнечными искрами.
– Твоя решимость принята безоговорочно, – гулкий голос Примо заставил его замереть.
Ему почудилось, что на теле в одно мгновение вскрылись все раны, даже те, которые давно уже зажили и позабылись, и сумасшедшая волна боли накрыла сознание. Цуну будто разрывало на части, он видел, как лучи-спицы пронзают его насквозь, и от них по коже расходятся искрящиеся узоры. Но не успел он по-настоящему поддаться панике, как пытка прекратилось, а дон Тимотео протянул ему руку и позвал:
– Пойдем с нами, Цунаеси. Все закончилось.
Цуна последний раз посмотрел вниз, где у подножья лестницы раздавались звуки выстрелов и бегали люди, похожие на картонные фигурки. Они вскидывали оружие, кричали и падали, неловко взмахивая руками. Он видел злобно скалящегося Сквало, который все-таки ослушался приказа и поехал следом за ними. «Хорошо, что ослушался», – думал Цуна, пытаясь уловить стремительные выверенные движения меча, кромсающего противников. Он видел Занзаса, сворачивающего объятыми пламенем руками шею Федерико Горрини. Видел, как потом Занзас аккуратно поднял его, Цуны, тело с черной дырой вместо сердца. Слышал глухой шепот «не отдам». Но все это было уже в другом мире, которому Цуна больше не принадлежал – по ту сторону смерти.
Автор: Sky Team
Бета: Sky Team + анонимный доброжелатель.
Пейринг: 4YL!Занзас/4YL!Цуна
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Размер: 4048 слов
Саммари: Свобода существует всегда. Достаточно заплатить за нее ее цену(с)
Дисклеймер: манга и аниме Katekyo Hitman Reborn! принадлежат Амано Акире и студии Artland
Примечания: фик написан на конкурс Reborn Nostra: Танец пламени на дайри, тема «Цена свободы»
Предупреждения: слэйв, ООС, нецензурная лексика, AU, спойлерсмерть героя.
И небо, и поросшая клочками притоптанной травы площадка, и звуки тренировочных боев, и долетающие обрывки разговоров как-то незаметно, исподволь, стали для Цуны неотъемлемой частью каждого прожитого дня. Синонимом самой жизни, в которой люди смеялись, ссорились, рожали и растили детей, ходили на работу, встречались и расставались, в которой были золотые рассветы и багряные закаты, шепот моря и вершины, касающиеся облаков. Той жизни, которой у него больше никогда не будет. И окошко-бойница было для него целым миром. Оно дарило узкую полоску настоящего прозрачного утреннего света, запахи вечерних цветов в сиреневых сумерках, бледно-желтый свет луны и звезд, едва заметный во мраке подземелья, но все равно живой. Цуна мог часами стоять и смотреть на этот мир, пока не начинали ныть затекшие мышцы, а голова – кружиться, то ли от голода, то ли от усталости.
Уже четыре года он жил в подвале варийского замка. С тех самых пор, как Занзас убил Девятого и захватил власть. Он вынудил Цуну сдаться и принять его условия, угрожая убить родителей и друзей. Условия Занзаса были примитивны и до противного предсказуемы: Цуна должен был стать его пленником, а заодно союзником и хранителем кольца Неба. Пока он выполнял их, его близким ничего не угрожало, но стоило ослушаться или попытаться сбежать, как все могло измениться. Занзас наглядно продемонстрировал, на что способен, взведя курок и приставив пистолет к виску ничего не понимающего Ламбо. Он убрал оружие только тогда, когда Цуна поклялся ему в верности и сам отдал свои перчатки.
В глубине души Цуна подозревал, что все еще жив только потому, что без силы вонгольского кольца Занзас не сумел бы защитить семью в открытом противостоянии с врагами.
Впрочем, у этой медали была и другая сторона. Иногда Цуна хотел, чтобы все закончилось, чтобы не было больше косых взглядов, презрительно искривленных губ, брошенного в спину «жалкий мусор», чтобы не было боли и снедающего душу одиночества, и Занзаса, с маниакальным упорством посещающего его застенки. Обычно такие визиты не оборачивались для Цуны ничем хорошим. Чаще всего Занзас приходил пьяным и чертовски злым. Он подолгу стоял напротив Цуны, обжигая ненавидящим взглядом, и медленно курил, выпуская сизые колечки дыма. И дым почему-то казался Цуне розоватым, словно подсвеченным пламенем ярости. Он старался не смотреть Занзасу в лицо, сосредоточившись на кончике его сигареты, потому что знал, как тот от этого раздражался. Случайный взгляд, неосторожный жест – да всё что угодно могло спровоцировать вспышку гнева такой силы, что страшно было открыть глаза, пока в маленькой душной камере бушевала огненная волна ярости. Всегда страшно и всегда больно.
Занзас оставлял ему ожоги как напоминание о том, кому Цуна принадлежал. Красные по краям с желтоватыми набухшими пузырями в центре, они походили на готовящийся к извержению вулкан. В такие моменты Цуне хотелось содрать с себя кожу, слишком горячей и лишней она ощущалась. Удушливый запах паленой плоти и волос забивал ноздри, обожженное горло немилосердно драло, отчего приходилось дышать через раз и постоянно сглатывать слюну. Очертания темной камеры расплывались перед глазами, и только высокая фигура Занзаса оставалась поразительно четкой в окружающем золотисто-алом тумане. Превозмогая чудовищную слабость, гранитной плитой упавшую на плечи, Цуна продолжал смотреть на нее, беззвучно шевеля губами, продолжая парадоксально верить в чужое милосердие. А потом приходило блаженное беспамятство.
* * *
У боли множество оттенков и тысяча определений. К ней можно привыкнуть, научиться терпеть и даже смириться, но воспринимать как должное – никогда. Вот и у Цуны совсем не получалось стойко переносить ее, без слез и жалобного скулежа, без закушенных до крови губ и бессильных проклятий. И когда Занзас присылал к нему волшебника-Луссурию, Цуна вовсе не сопротивлялся, позволяя мягкому теплу шелком проходиться по израненному телу. Луссурия печально вздыхал и что-то еле слышно говорил, склонившись над ним. Слова долетали обрывками и напоминали многоголосый ровный гул, сотканный из бессвязных звуков, поэтому Цуна даже не пытался прислушаться к переливчатому бормотанию. Стиснув зубы, он просто ждал, когда отступит туманящая разум боль, чтобы снова обрести возможность нормально видеть, слышать и чувствовать.
Закончив латать его, Луссурия еще некоторое время молча сидел на краешке колченогого стула, рассматривая поджившие ожоги и ссадины, а потом также молча выходил из камеры. На пороге его догоняло «спасибо», и тогда он оборачивался, словно собираясь что-то сказать в ответ, но так и не произносил больше ни слова. Кивал и перешагивал порог, захлопывая тяжеленную металлическую дверь, а вместе с ним просачивался наружу тоненький лучик света, такой неуместный и чужой в сумрачном подземелье.
* * *
В том, что Занзас был великолепным тюремщиком, Цуна убедился через два месяца после того, как попал сюда. Поначалу тот приходил нечасто, да и бил не так сильно. А еще его неплохо кормили, что удивляло вдвойне. Потом порции становились все меньше и меньше, а визиты Занзаса все чаще. Конечно же, Цуну не планировали заморить голодом: скудный паек и постоянные побои скорее были рассчитаны на то, чтобы максимально ослабить и окончательно сломать его. И у Занзаса получилось. Сейчас ему постоянно хотелось спать, у него часто кружилась голова, и он почти не чувствовал свое пламя.
В те редкие моменты, когда Занзас вынужден был брать его с собой на важные встречи и приемы, он возвращал Цуне кольцо и перчатки, не забывая при этом защелкивать на запястьях блокирующие браслеты из особого сплава, отлитые по индивидуальному заказу в секретной лаборатории. Ключ от них он носил на цепочке, которую никогда не снимал. Хотя никому и так не пришло бы в голову освобождать Цуну.
Цуна ненавидел такие выходы «в свет». Они служили напоминанием о другом времени, когда он еще был свободным, когда рядом были верные друзья, Реборн, Девятый и Кеко-тян. Когда он мог спокойно пользоваться своей силой, чувствуя ровное золотое тепло, обнимающее ладони и маленьким язычком вспыхивающее на лбу. В эти дни он особенно остро чувствовал окружающий вакуум, словно неведомая рука забросила его в открытый космос в крошечной капсуле аварийного шаттла. А вокруг – только мерцающие безразличные ко всему звезды, с холодным презрением взирающие на ничтожную угасающую частичку жизни, слабую и бесполезную по своей сути.
* * *
– Вставай, отброс.
Цуна повернулся лицом к выходу и увидел Занзаса, стоявшего в дверном проеме и крутившего на пальце его браслеты. Это могло означать только одно: им предстояло оправиться вместе на очередную важную для семьи встречу. Бессильно выругавшись про себя, Цуна встал, подавляя желание тут же лечь обратно, и подошел к нему. На запястьях защелкнулись ограничители, обжигая холодом тонкую кожу, отчего захотелось немедленно их содрать.
– Совсем тощий стал, – подергав неплотно прилегающий металл, скептически хмыкнул Занзас. – Скажу, чтоб кормили тебя получше.
Цуна на это промолчал, только безразлично пожал плечами. Занзас нахмурился и больно сжал его кисть.
– Тварь неблагодарная, – выплюнул он. – Сказал бы спасибо, что дружков твоих тогда отпустил. Да тебя самого в живых оставил.
– Я говорил, ты забыл, наверное, – тихо отозвался Цуна.
– Рот закрой, отброс, – вызверился Занзас и потащил его по коридору.
Это была одна из их традиций. Занзас всегда лично приходил за ним, надевал ограничители и отводил в комнаты наверху. Там Цуну уже ждали парикмахер и стилист, а еще горячая ванна и по-настоящему вкусный обед. Его всегда хорошо кормили и приводили в порядок перед поездками. Поэтому Цуна ощущал себя как минимум дрессированной зверушкой, участвующей в цирковом представлении, на которое собрались поглазеть жадные до развлечений зрители.
Тонкий шустрый парикмахер ловко орудовал расческой и ножницами, придавая отросшим прядям элегантный вид. Девушка-стилист расстегивала пуговицы на кремовой рубашке, а Цуна размышлял о том, кого он мог бы встретить на сегодняшнем приеме. Положа руку на сердце, он готов был признаться себе, что порадовался бы встрече с Дино Каваллоне. Хотелось увидеть знакомое лицо хотя бы издалека, потому что на другое рассчитывать не стоило: Занзас обычно не отпускал его от себя и ревностно следил, чтобы никто не подходил к Цуне ближе, чем на пару метров. Будто подсознательно боялся, что тот сбежит и спрячется в таком месте, где его нельзя будет отыскать. Напрасно, конечно. Цуна давно уже не помышлял о побеге, хотя первые месяцы постоянно ждал, что на пороге вместо ухмыляющегося Занзаса в один прекрасный день появится кто-то из хранителей. Но никто так и не появился, и Цуна просто перестал ждать.
– Наклоните голову вперед, пожалуйста, – вежливо прошелестел парикмахер. – Я оставлю сзади чуть длиннее, хорошо?
– Хорошо, – отозвался Цуна и перевел взгляд на зеркало.
Ничего нового: стандартные фразы, привычные действия, одинаковые темно-синие костюмы, и даже рубашки всегда нежно-кремовые с безвкусными опаловыми запонками. Цуна ненавидел их за жесткие накрахмаленные воротнички и манжеты, старомодные и ужасно непрактичные.
Цуна устало прикрыл глаза, не обращая внимания на суету вокруг. Все происходящее напоминало театр абсурда с очень непрофессиональными актерами. Напряжение колкими льдинками наполняло пространство, проявляясь в неестественных движениях и вымученных улыбках, подчеркнутом интересе к его желаниям и подрагивающих пальцах. Конечно же, они опасались вовсе не его замечаний, и спектакль этот ставился совсем для другого, но ему все равно было немного стыдно за их неудачи.
– Вы скоро? – поинтересовался вошедший в комнату Занзас.
– Да-да, синьор Занзас, все готово, – пролепетала вмиг побледневшая стилистка и отступила в сторону, утягивая за собой парикмахера.
Занзас обошел его вокруг, оглядывая с ног до головы, потом коротко кивнул, выражая одобрение, ухватил за рукав и потащил к выходу. Не замечая железных пальцев на запястье, Цуна едва заметно улыбнулся, услышав вздох облегчения, донесшийся сзади. Занзас резко развернулся, словно почувствовав что-то, и наклонился к его лицу, паскудно осклабившись.
– Ты что-то подозрительно довольный сегодня, м?
– Обед был вкусный, – быстро ответил Цуна, уходя от тесного контакта.
Занзас с недавнего времени обзавелся отвратительно привычкой вторгаться в его личное пространство, а Цуну это неимоверно напрягало.
– Вкусный, говоришь. Ну-ну, – Занзас дернул его галстук, туго затягивая петлю, так, что Цуна закашлялся. А потом толкнул, больно ударяя об угол.
Разумнее всего было просто промолчать, опустить глаза и проследовать за Занзасом, по привычке затолкав гордость в самый дальний угол подсознания, но Цуна не сдержался:
– Легко бить того, кто не может себя защитить, да?
– А ты никогда не мог, ни себя, ни других, – в ответ заржал Занзас.
Обидные слова не причинили боли. Разбились на подлете, ударившись о железобетонную броню безразличия. За четыре года Цуна выслушал столько оскорблений, что кому-то хватило бы на всю жизнь – одним больше, одним меньше, разницы, в сущности, никакой. Поэтому он просто пожал плечами и отвернулся. Занзас оставался Занзасом, он легко раздражался и впадал в бешенство, только повод дай, и Цуне меньше всего хотелось провоцировать его сейчас.
* * *
Особняк, к которому они подъехали, принадлежал семье Горрини, Цуна бывал тут и раньше. И очень надеялся, что никогда больше не придется посещать этот гадюшник. Здесь пахло кровью, грязными деньгами и дешевым позерством. Особенно от синьора Федерико, который, расплывшись в самой шикарной из своих улыбок, спускался сейчас к ним навстречу, широко раскинув руки.
Оттеснив Цуну плечом, Занзас вышел вперед и пожал протянутую ладонь.
– Дон Вонгола, я так рад, так рад, что вы приняли мое приглашение. Вам очень идет этот галстук. Надеюсь, вы найдете время посмотреть проект нашего нового казино, – рассыпался в любезностях синьор Федерико, не забывая, впрочем, о деле.
– Позже, – оборвал поток его красноречия Занзас и прошел к гостеприимно распахнутым дверям особняка, даже не обернувшись на Цуну.
Едва заметно поморщившись, Цуна просочился мимо замершего в оцепенении Горрини и поспешил догнать Занзаса. Неизменная дистанция в два шага тоже была их неписанной традицией, за отступление от которой Цуна рисковал нарваться. Разумеется, его не стали бы бить при всех, а вот дома – запросто.
Следуя за Занзасом и изредка поглядывая на напряженные плечи и неестественно прямую спину, Цуна пытался припомнить, видел ли он когда-нибудь его расслабленным и улыбающимся действительно по-доброму. Но так и не смог. Еще он подумал, что мерзкий Горрини – бессовестный лжец, потому что галстук у Занзаса был преотвратнейший и совершенно ему не шел. Хотя какая разница? Как бы ни старались облагородить свой внешний вид местные мафиози, рожи у них все равно были бандитские, и тут уж могла помочь только пластическая операция.
Такие мысли здорово помогали Цуне не сосредоточиваться на едких, как серная кислота, взглядах, прожигающих спину, на деланом безразличии, возникающем на лицах при его приближении, на приглушенном шепоте, наотмашь бьющем по нервам. Обязательное меню каждого приема. И холодная отстраненность в этом случае была единственно верным решением. Но изображать равнодушие, не значит испытывать его. У Цуны все внутри переворачивалось и сжималось, стоило войти в зал, полный гостей. Но он держался, потому что точно знал: Занзасу было ничуть не легче.
И все-таки существовала одна вещь, за которую Цуна готов был смириться с унизительными выходами в свет. Сила, наполняющая жизнью и приносящая надежду туда, где, казалось, давно царила выжженная пустыня. Его пламя. Пусть сдерживаемое ограничителями, запертое глубоко внутри, но вполне осязаемое и родное, импульсами покалывающее кончики пальцев под натянутыми на них перчатками. И Цуна был практически счастлив, отогреваясь в лучистом потоке, бегущем по артериям, подобно бурным вешним водам, сметающим ледяные пласты на своем пути.
– Нам не подходят ваши условия, – Занзас одной фразой умудрился стереть улыбку с физиономии Горрини.
– Но… Но... Подождите, вы не дослушали до конца, – безостановочно промокая потеющий лоб платком, попытался задержать его синьор Федерико.
– Я услышал достаточно, – припечатал Занзас, брезгливо отбросив волосатую, похожую на обезьянью, ладонь, и повернулся к Цуне. – Пошли, нам здесь больше нечего делать.
– Как скажете, дон Вонгола, – отозвался Цуна. И это тоже было обязательной традицией.
Занзас шел сквозь толпу, ни на кого не обращая внимания, а толпа расступалась перед ним, словно Иордан перед Ильей. Так, не прощаясь, они вышли из особняка и в молчании прошли к ожидающему на подъездной дорожке мерседесу. Едва Цуна успел сесть и захлопнуть дверцу, как машина рванула с места, выпустив из-под колес фонтаны пыли.
* * *
По дороге Занзас не проронил ни слова, чему Цуна был несказанно рад. Он всматривался в темноту за окном, то и дело разбиваемую светом фар встречных машин, и наслаждался последними моментами свободы.
В холле их встречал привычно ухмыляющийся Сквало.
– Как съездили, босс? Что-то вы быстро.
– Хуево, – сходу дал меткое определение их поездке Занзас и беззлобно заржал.
– Что так? Виски был не того года? Или стейк плохо прожарили? – в тон ему спросил Сквало.
– Да хрен его знает, – пожал плечами Занзас, направляясь в кабинет, на ходу сбрасывая пиджак и ослабляя галстук. – Горрини-мудак пасть свою на наш кусок земли раскрыл. А бабки зажал, сука.
– Расскажешь, босс? – поинтересовался Сквало, шагая рядом с ним.
– Расскажу, – кивнул Занзас и, прищурившись, посмотрел на него. – Тебе с ним разбираться.
Цуна плелся за ними, невольно прислушиваясь к разговору и отмечая про себя, что Занзас не всегда, оказывается, был грубияном и хамом. Со Сквало, например, он общался вполне по-человечески. И насчет Горрини Цуна был с ним согласен – жадный трусливый урод, удачнее не скажешь. Внезапно он подумал, что за четыре года, прошедшие с тех пор, как Занзас стал Десятым Вонголой, тот ни разу не оступился и не принял неверного решения. А ведь у него не было гиперинтуиции и поддержки предков. «Зато был он, Цуна», –некстати напомнил внутренний голос.
Занзас и Сквало обсуждали сегодняшний вечер, а Цуна застыл в дверях, неловко привалившись к косяку, и слушал, едва дыша, боясь разрушить хрупкое равновесие. Он смотрел на Занзаса и необычайно четко видел грубый темный шрам, пересекающий щеку, черные точки зрачков, теряющиеся в багровой радужке, слипшиеся от пота влажные волосы на виске. И тут Занзас посмотрел на него. Пару секунд не происходило ровным счетом ничего, а потом Цуна не выдержал и опустил глаза, чувствуя жар, разливающийся по щекам.
– Сюда иди, – глухо приказал Занзаса.
Сквало отошел к темному окну и отвернулся, делая вид, что его это никоим образом не касается, а Цуне ничего не оставалось, как подойти к Занзасу. Внутри все заледенело, когда он представил, что его может сейчас ждать. Повисшая в кабинете напряженная тишина раздражала. Иррационально хотелось сделать что-нибудь из ряда вон выходящее, но Цуна просто остановился в шаге от Занзаса, опустив голову и не глядя ему в глаза.
– Перчатки, – выплюнул тот, протягивая руку.
Цуна быстро стянул их и вложил в раскрытую ладонь. Промедление, когда Занзас чуть не прожигал в нем дыру пристальным взглядом, означало бы полное отсутствие инстинкта самосохранения. Кольцо с его шеи Занзас снял сам, и мимолетное прикосновение, даже через рубашку, обожгло так, будто к коже приложили раскаленное тавро. Цуна невольно дернулся, но не сдвинулся с места, позволяя расстегнуть браслеты-ограничители. Страх перед очередной болью, кажется, намертво отпечатался на подкорке, заставляя внутренне содрогаться от каждого резкого движения или жеста.
– Хорошо ты его выдрессировал, босс, – будто издалека коснулся слуха голос Сквало.
– Не твое дело, – на удивление спокойно отозвался Занзас. – Лучше подумай, как, не привлекая внимания, убрать Горрини, а я пока отведу его назад.
Это было еще одно правило. Занзас всегда сам запирал его в камере, предварительно сообщая, какой он бесполезный мусор, и что лучше бы ему, в самом деле, сдохнуть. Цуна кивал, соглашаясь, и плелся к койке в углу. Занзас ругался, хлопал дверью так, что от удара металла о металл сводило зубы, и, наконец, уходил.
Сегодня все пошло по другому сценарию.
Приведя его в подземелье, Занзас нарочито медленно прошелся по камере и остановился в центре, заложив руки за спину и покачиваясь с пяток на носки. Цуна стоял напротив него и чувствовал себя крайне неуютно, словно под прицелом.
– Раздевайся, мусор, – рявкнул Занзас так, что Цуна аж подпрыгнул на месте, а потом застыл с открытым ртом.
Что за дурацкие шутки?! Обычно одежду, в которой он был вечером, забирал наутро кто-нибудь из охраны, почему сегодня все так резко поменялось? Ладони вмиг стали липкими от пота, и Цуна торопливо обтер их о брюки. Он продолжал с сомнением во взгляде пялиться на Занзаса, рассчитывая, что тому надоест ждать, и он благополучно свалит, оставив его в покое.
– И долго ты так стоять собрался? – вкрадчиво поинтересовался Занзас, пристально разглядывая его.
– Может, ты выйдешь? – все-таки решился попросить Цуна.
– Зачем? Я посмотреть хочу.
– Ты болен, – заключил Цуна, но тут же потянулся к пуговицам, заметив, как нехорошо блеснули в ответ глаза Занзаса.
Руки слегка дрожали, пока он пытался справиться с непослушными петлями. Противные пуговицы так и норовили выскользнуть из пальцев, но Цуна упорно продолжал расстегивать их, бормоча проклятия себе под нос. Кое-как выпутавшись из рукавов, он отбросил рубашку в сторону и снова замер, не рискуя раздеваться дальше. Может быть, Занзасу уже успел наскучить столь непрофессиональный стриптиз, и он полностью удовлетворил свои садистские наклонности.
– Дальше, ну, – нетерпеливо кивнул на его брюки Занзас. – Не советую, заставлять меня ждать, Савада.
Чужой кулак полыхнул пламенем в сантиметре от лица Цуны, моментально воскрешая в памяти, какими невыносимо болезненными бывают ожоги, оставленные им. Безостановочно сглатывая вязкую, с привкусом желчи слюну, Цуна очень быстро избавился от брюк и, сгорая со стыда, выпрямился. Сквозняки подземелья лизали обнаженную кожу, разгоняя мурашки по плечам и спине. Жар заливал щеки и шею красными пятнами. От волнения пересохли губы, а язык стал похож на наждачную бумагу. Противно и гадко было вот так стоять перед Занзасом и не сметь ослушаться его. У Цуны перехватило дыхание, когда он поймал на себе насмешливый липкий взгляд.
– Му-сор, – протянул Занзас, – ты меня не понял? Все снимай, и трусы тоже.
Почему нельзя измерить на весах допустимую порцию унижения? Цуна не раз задавался этим вопросом и никогда не находил на него ответа. Впрочем, у каждой души есть свой предел прочности, за которым наступает глубокая беспросветная апатия ко всему. Иногда ему казалось, что его душа этот предел перешла, но потом Занзас придумывал очередной способ смешать его с дерьмом и убеждал Цуну в обратном.
– Я не буду, – тихо сказал Цуна и отступил назад.
– Нарываешься, – Занзас ухватил его за руку и рванул на себя.
Запястье ожгло пламенем ярости, и Цуна прикусил щеку изнутри, чтобы позорно не заорать. В глазах Занзаса читалось удовлетворение, он чуть не облизывался от вида чужих страданий. Больной ублюдок. Кожа под его пальцами горела огнем, Цуна боялся опустить глаза и посмотреть на свою руку: казалось, надави Занзас немного сильнее, он спалит ее до кости. В ушах бухала кровь, глаза слезились, никогда еще ему не было так страшно, Цуна словно стоял на краю крыши небоскреба, и один неверный шаг мог стоить жизни.
Не разжимая пальцев, Занзас притянул его ближе, и Цуна почувствовал его вставший член, упирающийся в бедро. От неожиданности он ахнул и покраснел еще больше, то ли от отвращения, то ли от смущения, а Занзас, злобно оскалившись, укусил его за плечо. Цуна уже приготовился к самому худшему, когда его внезапно отпустили и пихнули на койку.
– Я могу сделать с тобой все, что захочу, – сообщил Занзас, нависая над ним. – И ты не станешь сопротивляться, потому что ты ничто. Пустое место. Ты понял?
– Понял, – ответил Цуна, а сам подумал, что лучше умереть, чем терпеть это.
С тех пор у них появилась еще одна традиция.
* * *
– Это дерьмовая идея, босс, – заявил Сквало, останавливаясь у стола и глядя на сидящего в кресле Занзаса сверху вниз.
– Разве я спрашивал твое мнение? – скептически поинтересовался Занзас, выгнув бровь.
– Но, босс, ехать к Горрини одному опасно.
– Ты думаешь, этот отброс может угрожать мне, – заржал Занзас, откидываясь на спинку и прихлебывая виски из бокала.
Цуна застыл в углу и переводил взгляд то на одного, то на другого, ожидая окончательного решения. Интуиция подсказывала ему, что Сквало прав, и мудак-Горрини устраивал эту встречу с одной целью. Он рассчитывал убить Десятого Вонголу. Впрочем, мнения Цуны не спрашивали и подавно, поэтому он не вмешивался, а в глубине души надеялся, что Занзас не прислушается к Сквало. Его смерть означала свободу, конец унижениям и возвращение к семье. Да Цуна готов был возносить молитву провидению, подарившему ему такой шанс.
– Что ты решил, босс? – переспросил Сквало.
– Я уже все сказал, – вставая, бухнул стаканом о столешницу Занзас, словно поставил жирную точку в конце строки. – Пошли, мусор. Нас уже ждут.
– Упрямый босс, – выдохнул Сквало и недовольно покачал головой.
Когда за ними закрылась дверь, Цуна едва не рассмеялся. Предвкушение кипело внутри, лопаясь пузырьками, в любую минуту готовое взорваться фонтаном пламени. Если бы не ограничители, он, наверное, уже давно самовоспламенился бы. Пока они ехали, Цуна постоянно стискивал подрагивающие пальцы в кулаки и кусал нижнюю губу. Занзас бросал на него полные ненависти взгляды, но почему-то молчал. В какой-то момент их глаза встретились, и Цуне показалось, что Занзас видит его желания и мысли насквозь. Впрочем, не нужно обладать способностью к гиперинтуиции, чтобы понимать, какие чувства он вызывал у Цуны.
Стало жарко, будто в машине разом перестали работать все кондиционеры. Цуна даже потянулся, чтобы опустить стекло, но вовремя сообразил, насколько глупо это будет выглядеть. На Занзаса он старался не смотреть, лишь иногда невольно скашивал глаза в его сторону, видел смуглую руку, расслабленно лежащую на бедре, и тут же отводил взгляд. «Скоро все закончится», – думал Цуна, почти физически ощущая, как над Вонголой сгущаются воображаемые тучи. И это стеклянное молчание, повисшее сейчас между ними, разобьется на тысячу осколков, наполнив пространство оглушительным грохотом.
Время остановилось для Цуны в тот момент, когда Занзас взял его руки в свои и медленно расстегнул сначала один браслет, потом другой. Его пальцы задержались на Цунином запястье лишь немногим больше секунды, но этого оказалось достаточно, чтобы внутри что-то противно клацнуло, словно вставая на место.
Цуна закрыл глаза, считая про себя до десяти. А когда снова открыл, они уже остановились.
* * *
Вдох – распахнутая наружу дверь. Выдох – шаг навстречу золотистому утру. Вдох – ехидная усмешка Горрини, целящегося из какого-то подозрительного револьвера Занзасу в сердце. Выдох – решение, ослепительной вспышкой полыхнувшее внутри. Вдох – огненный цветок, разрывающий грудь. Выдох – все.
* * *
Цуна лежал на мокрой земле и смотрел в небо. Наконец-то ему было не больно и совсем не страшно. Сейчас, в прозрачном утреннем свете, оно казалось почти белым. Внезапно он увидел, как с серебристой выси протянулась невесомая ажурная лестница, и кто-то, очень похожий на него, поднялся с земли и шагнул на первую ступень. Потом на вторую, затем на третью, и так все выше и выше, туда, где мелькали барашки облаков и разливалась глубокая синева, туда, где его уже ждали.
На последней ступени в ровном золотом свечении стояли дон Тимотео и Примо. Красивые и величественные, словно окутанные солнечными искрами.
– Твоя решимость принята безоговорочно, – гулкий голос Примо заставил его замереть.
Ему почудилось, что на теле в одно мгновение вскрылись все раны, даже те, которые давно уже зажили и позабылись, и сумасшедшая волна боли накрыла сознание. Цуну будто разрывало на части, он видел, как лучи-спицы пронзают его насквозь, и от них по коже расходятся искрящиеся узоры. Но не успел он по-настоящему поддаться панике, как пытка прекратилось, а дон Тимотео протянул ему руку и позвал:
– Пойдем с нами, Цунаеси. Все закончилось.
Цуна последний раз посмотрел вниз, где у подножья лестницы раздавались звуки выстрелов и бегали люди, похожие на картонные фигурки. Они вскидывали оружие, кричали и падали, неловко взмахивая руками. Он видел злобно скалящегося Сквало, который все-таки ослушался приказа и поехал следом за ними. «Хорошо, что ослушался», – думал Цуна, пытаясь уловить стремительные выверенные движения меча, кромсающего противников. Он видел Занзаса, сворачивающего объятыми пламенем руками шею Федерико Горрини. Видел, как потом Занзас аккуратно поднял его, Цуны, тело с черной дырой вместо сердца. Слышал глухой шепот «не отдам». Но все это было уже в другом мире, которому Цуна больше не принадлежал – по ту сторону смерти.
@темы: слэш, авторский фик, Reborn Nostra: Танец Пламени, команда пламени Неба, Reborn Nostra: Танец Пламени - задание 12: фик/перевод, PG-13
-
-
25.04.2013 в 02:22-
-
26.04.2013 в 20:46бедный Тунец..
-
-
28.04.2013 в 01:30-
-
28.04.2013 в 19:559/5
-
-
28.04.2013 в 23:418/5
-
-
29.04.2013 в 21:00-
-
30.04.2013 в 20:59-
-
01.05.2013 в 01:24